Перед пробуждением

Она вновь посмотрела на Икари и заметила сияние вокруг его крепко сжатых кулаков.

Вернула взгляд к Вестнику.

И пропустила момент, когда фиолетовая Ева приблизилась к нему на расстояние удара.

Чудовище немедленно выбросило вперед культю, а Синдзи даже не стал уклоняться: удар пришелся ему в голову, но Евангелион будто и не заметил его. Он даже не упал — просто прогнулся назад и медленно, как робот, выпрямился, после чего немедленно обеими руками перехватил второй удар.

Аска вздрогнула: Вестник взвыл, почти как живое существо, когда его кровавая плоть начала с шипением течь и плавиться от соприкосновения с ладонями фиолетовой Евы.

Икари отпустил его руку и подпрыгнул, нацеливаясь ухватить не то за плечи, не то сразу за голову, но соперник все же остановил его и отбросил от себя ценой новых ожогов. С упорством машины Синдзи встал и почти вразвалку вновь направился к цели, вытягивая перед собой пылающие руки. Сорью вдруг осознала, что почти не слышит ровного и размеренного дыхания парня — он будто сладко спал, а не уничтожал врага, только что убившего его любовь.

Прорвав какую-то плотину, в ее душу ринулся, наконец, гнев, сметая скорбь, растерянность, боль...

"Я еще поплачу о тебе, Чудо-девочка... Прости, но потом..."

Аска протяжно закричала, напрягая все свои силы, и широко расставила руки. На подготовку ни времени не было, ни желания.

"Прости и ты, дурак, но я перед ней тоже в долгу..."

В следующее мгновение воздух вокруг нее разорвал огненный кнут.

Широкими резкими движениями она собрала свое оружие, подавляя навалившуюся после такого взрыва усталость. Вестник вновь отбросил от себя Икари, но уже не без труда.

"Fater unser in Himmel... Какая слабость... Потом... Все потом..."

Взмах. Еще один. Рывок.

"Сдохни, тварь!"

Кнут рванулся к врагу, несколько раз обвив его талию. Аска намотала пару витков на оба бронированных кулака сразу и уперлась в крошево ногами, запрокидывая тело назад. Вестник покачнулся, взвыл от пламенной ласки, но устоял и снова отбил атаку фиолетовой Евы. Покрытый пылью и обгорелой плотью врага, Синдзи опять встал.

— ПАДАЙ, HURE!!! ПАДАЙ!!!

Крича, Аска не щадила голоса, но повторяла в мыслях свою мантру: "Потом... Все потом...".

Змеиная единственная нога надежно попирала землю, и единственное, что Аске пока удавалось, это заставить Вестника мучиться от пылающего кнута, обвившего его тело: учитывая упорство Икари, монстр никак не мог уделить время на доставленные немкой проблемы.

В глазах Сорью начало темнеть, ее пальцы слабели. Она не оставила себе сил про запас, потратив все на мгновенное воплощение бича, и теперь платила за это, но когда до беспамятства оставалось всего-ничего, слева в поле зрения появились белые руки, которые ухватились за кнут. Немка из последних сил слегка повернула голову.

Каору Нагиса крепко уперся в землю и объединил свои усилия с иссякающей Аской.

Вестник дрогнул и тяжело повалился вперед.

Фиолетовая Ева запрыгнула на поверженного врага и принялась погружать горящие растопыренные пальцы в его спину, вырывая из тела и выбрасывая в воздух горсти дымящейся жижи. Вопли Вестника стали почти непрерывными, потом Евангелион просунул руки куда-то в его недра, и крик исчадия Сна оборвался.

Аска почувствовала, как ее выталкивает куда-то, ощутила, что со всех сторон хлещет вода и проснулась.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

*

Потолок палаты совсем не изменился со времени прошлой госпитализации.

Синдзи лежал и считал: облицовочные плиты — отдельно, светящиеся вставки — отдельно. Проснувшись, он вспомнил все и сразу, осознал, что Рей Аянами умерла, хотел заплакать и не смог. Ни слезинки, ни крутящего зуда в носу, ни жара в глазах... Бережно, будто поднося руки к огню, парень погрузил свое сознание в ужасающую мысль.

"Ее нет...".

Глаза остались сухими.

"Я снова наедине с болью".

Никакого эффекта.

"Я так и не сказал ей, что люблю ее".

Горло не пережало спазмом.

Синдзи с головой нырнул в воспоминания: касание рук под зонтиком... жаркие объятия на кухне Мисато... обед на крыше школы...

Ничего. Выжженная пустыня.

Синдзи уткнул взгляд в потолок: его вдруг заинтересовало, сколько отделочных плит в палате, где он успел уже не раз побывать ("Она тоже была здесь, всегда здесь, со мной..."). Тепло щеки на отлежанном предплечье... Он застонал.

Рыдания все же были где-то внутри, страдание невыносимо жгло душу, но слезы отказывались приходить, отказывались даровать ему облегчение и жалкое секундное забвение в истерике. Тихое попискивание приборов, шипение вентиляции, гудение аппаратуры — вот и вся ошеломляющая тишина без права на крик.

Он сел в кровати, не обращая внимания на иглы капельниц и присоски диагностики, — сел, просто чтобы сделать хоть что-то. Приборы резко запищали, негодуя, и вскоре мир соблаговолил напомнить о себе.

Дверь палаты открылась, впуская Директора Фуюцки. Старый профессор подошел к кровати Синдзи и сел на стул рядом, а парень, не говоря ни слова, отвернулся: он боялся показывать свои сухие, как пустыня, глаза. Чувство стыда пересилило давящее горе.

— Синдзи-кун...

Икари кивнул, по-прежнему не глядя в глаза Директору:

— Я все помню. Не надо.

Синдзи рассматривал свою руку, сжимающую ткань покрывала — худую, бледную и неестественно чистую руку. "Сколько раз меня отмывали от рабочей жидкости врачи? Должно быть, много больше раз, чем я сам...". Рука, кожа с небольшими пятнами синяков, полученных его разумом и перенесенных на тело... Катетер у локтя... Он подумал, что совершенно не представляет себе, что вливают ему через капельницу и решил, что это должен быть какой-то питательный раствор, ведь физически он не слишком пострадал, но долго был без сознания... "Сколько я провалялся тут?.."

Мысли разбегались.

— Синдзи-кун... Боюсь, у меня для тебя есть новость даже хуже, чем ты думаешь...

Икари наконец поднял глаза:

— Хуже... Кто-то еще погиб? Я не помню самого конца сражения...

Его поразило спокойствие собственного тона. Каору? Аска? "Жаль... Наверное". Директор замер, видимо, тоже почувствовав неестественность его голоса.

— Нет, — все же сказал Фуюцки. — Сорью и Нагиса в порядке... Дело в том, что Рей...

Синдзи, наконец, поднял взгляд на Фуюцки. Старик явно продумывал, как он отреагирует на его слова в таком состоянии. Впрочем, Директор колебался недолго, хотя сомнения, очевидно, были нелегкими.

— Рей... Жива.

Икари моргнул. "Жива...". Его разум... отказывался это принять: слишком жизненной была картинка, увиденная в Экстрасомнии. Слишком реалистичными были едкие слезы на земле и собственной броне. Слишком сильным был страх поднять глаза и увидеть ее смерть. Слишком...

— Почему эта новость хуже, чем известие о ее смерти?

Директор дернулся, как будто парень залепил ему пощечину, но Синдзи и сам был поражен тем, как неожиданно сработало его сознание, выдав ужасающий в своей неестественной точности вопрос. Фуюцки сузил глаза и мазнул взглядом по приборам, проверяя состояние Икари. Не найдя отклонений, он вновь посмотрел на Синдзи и произнес глухо:

— Мне надо кое-что для тебя прояснить. Рей Аянами — особенный человек...

Синдзи вздрогнул, ощущая странное жжение в глазах. Директор запнулся, привлеченный его реакцией, но парень кивнул, предлагая продолжать.

— ... Да, особенный... Она... Своего рода уникум даже среди людей, способных погружаться во Внешний Сон. Рей не умирает физически, будучи убитой в Экстрасомнии. Но она... Оставляет там кое-что... Какую-то часть своей души...

Глаза Синдзи расширялись: Фуюцки произносил этот неимоверный бред не как объяснение, а как тяжелейшую исповедь, которая буквально рвала горло говорящему, силясь остаться внутри, не желая показываться никому.

— ... Рей... Когда она умирает во Внешнем Сне, гибнут все ее эмоции при полном сохранении памяти. Вернувшись к жизни, Аянами все помнит о пережитом опыте, но ничего не чувствует...

Фуюцки говорил что-то еще о феноменальной регенерации перенесенных повреждений, о сложности восстановления личности, о необъяснимости сущности Рей... Синдзи не слышал его, пытаясь принять и понять сказанное.

— Сколько раз она умирала, Директор?

Прерванный посреди очень тяжелого для него объяснения, Фуюцки со стариковской обидой посмотрел на Икари и вздохнул.

— Два раза... Позавчера был третий раз. Первый раз ей было пять лет... Она восстановилась очень легко, за считанные дни, будто... Все вспомнила. А второй раз никто не мог помочь ей...

Директор запнулся, но Синдзи без труда мысленно закончил фразу: "Пока не приехал я...". В ритм тяжелым ударам сердца на картину легли последние мазки: ледяная маска Рей, ее непонимание самой себя, интерес к миру чувств...

Приборы тихо шипели и ритмично пищали, гудение вентиляции замерло на грани слышимости.

Мальчику и старику нечего было сказать друг другу.

— Я хочу поговорить с ней.

— Синдзи-кун...

— Я. Хочу. Поговорить. С ней.

— От этого пострадаешь только ты сам...

— Я...

— СИНДЗИ-КУН!

Парень замер.

— Пойми, — сказал уже тише Фуюцки с мукой в голосе, — Рей, которая тебя любила, действительно умерла! И... Шансов на восстановление нет.

Икари опустил взгляд. Он боялся заглянуть себе в душу, опасаясь утонуть в том, что бушевало там: боль, непонимание, отчаяние, боль, страх одиночества, надежда, боль, боль, боль... Боль.

— Я хочу поговорить с ней.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Аска подняла взгляд и встала, услышав, как открывается дверь.

Синдзи вышел из палаты Рей и остановился, когда Фуюцки положил руку ему на плечо. За их спинами в палате стояла голубоволосая девушка с загипсованной рукой на перевязи и повязкой на глазу. Чудо-девочка безучастно смотрела вслед выходящим людям.

Один из которых два дня назад был ее любимым человеком.

...Аска долго не могла принять правду, до хрипа спорила с Мисато, доказывая, что Синдзи вернет Чудо-девочке душу, что так не может быть, что так не должно быть... Пока женщина не отвела ее к Рей: двух минут разговора рыжей хватило, чтобы понять, что перед ней кукла, и она не набросилась на бесчувственное существо с кулаками только лишь потому, что перед глазам все еще стояла гибнущая душа, подносящая руку к закованному в броню дураку. Сорью ушла в свою палату, потрясенная до глубины души.

"Лучше было бы кому-то из них и правда умереть...".

С этой жестокой мыслью она забылась тревожным сном, а проснувшись, услышала от медсестры, что у Рей Аянами Директор и Третье Дитя. Аска вышла в коридор и уселась на диван напротив дверей Чудо-девочки. Зачем? Надеясь увидеть чудо? Надеясь, что чуда не будет? Боясь, что просто ничего не произойдет?.. Рыжая смотрела сквозь проходящих мимо палаты врачей и техперсонал и настолько погрузилась в попытки не думать, что едва не пропустила момент, когда двери открылись.

— Ду... Синдзи...

Парень посмотрел на сгорбленную спину уходящего Фуюцки и взглянул Аске в глаза. Сорью обмерла: она ждала боли и страданий, крика о помощи, немой просьбы присутствия и участия, но увидела лишь пустоту, будто Синдзи Икари умер вместе с Рей Аянами. "Может, он просто не хочет моей помощи?.. Да и... Что я ему могу дать?.."

— Аска. Как ты себя чувствуешь?

"Плохо. Я боюсь за тебя. Мне страшно..."

— Нормально, Синдзи. Как... Чудо-девочка?

Икари не ответил, просто пожал плечами, глядя на нее своими пустыми глазами.

— Я пойду. Меня выписали.

— Ага, меня тоже выпишут через час-два. Три капельницы еще. Ну, увидимся дома?

— Да, Аска.

Он кивнул и пошел по коридору, остановился возле урны и бросил туда какой-то предмет, который держал до того в руках. Шокированная Аска смотрела ему вслед, отказываясь принимать увиденное, но многолетняя привычка прятаться даже от себя уверенно взяла ситуацию в свои руки.

"Что это он выкинул? Карточку?"

Аска подошла к урне и обнаружила там блокнот. Обыкновенный блокнот с подклеенными страницами.

"Ощущение совершенной ошибки. Попытка найти причины и собственно саму ошибку заканчивается ничем. Это неприятное ощущение возникает, когда я вспоминаю последнюю тренировку", — прочитала Аска на первой странице, понимая, что это писал не Синдзи. Она полистала каллиграфически заполненные листики.

"...Когда я встречаю какое-то препятствие, то не могу спокойно думать о пути его обхода или преодоления. Оно вызывает странное жжение, словно я не понимаю, почему оно вообще возникло. Начинаю думать, почему так неправильно устроен мир. Мне плохо просто из-за того, что я не могу решить уравнение. Что это?.."

"...Тепло. Странное чувство. Я хочу отвести взгляд, будто мне это неприятно, и одновременно понимаю, что в настоящий момент не хочу этого. Почему?"

Девочка вздрогнула, понимая, что это и кому принадлежало, и торопливо открыла последнюю страницу. На ней отдельно от остального текста было написано:

"Мне страшно, как близко можно быть к другому человеку. Каким родным может быть другой человек. Каким нужным. Иногда, стоит ему просто взглянуть на меня, мне хочется кричать от счастья. Но ему нужно время, и я дам ему столько, сколько у меня есть. Я сама осознала, что со мной, и Синдзи тоже поймет свои чувства. Я счастлива.".

Последние кандзи расплывались, будто размытые влагой. Аске пришлось поморгать и прищуриться, чтобы разобрать их, но вдруг написанное стало четким и ярким, а прямо на страницу упала капля. Она торопливо мазнула ладонью по лицу.

"Господи, пожалуйста, я надеюсь, он это не читал".

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

*

Мисато лежала у себя в комнате и смотрела, как фары проезжающих за окном редких машин оставляют на потолке призрачные движущиеся блики: сон не шел к ней, как и к ее соседу.

Синдзи выписали из больницы накануне, и, очнувшись, он больше уже не сомкнул глаз. Она заглянула к нему в комнату час назад и увидела его силуэт на балконе. Опершись локтями на перила, парень смотрел на небо, и, отгоняя мрачные предположения, женщина уже сделала шаг к нему, когда увидела на двери записку, приклеенную на высоте ее глаз.

"Мисато-сан, я не собираюсь прыгать с балкона. Пожалуйста, не трогайте меня".

Она бережно коснулась листика кончиками пальцев, ушла в свою комнату и поняла, что не сможет уснуть. Синдзи так и не заплакал, не пришел поговорить, а теперь еще и не спал, и если сутки без отдыха для любого другого человека означали неимоверную усталость, то для него это были еще и сутки изматывающей боли — боли головной и боли душевной. Психологи, прикрепленные к Синдзи, после анализа ситуации спрогнозировали точку невозврата: если в течение следующих двух, максимум — трех дней ничего в его состоянии не измениться, то его разум начнет коллапсировать, замыкаясь сам на себе. Мисато и сама понимала, что сейчас работают какие-то мощные барьеры, сохраняющие сознание парня от бремени трудновообразимой утраты, но то, что сейчас копится за ними, становится сильнее, и если барьеры выдержат, то боль начнет разъедать и травить самые устои его "я". Синдзи не почувствует ничего, как не чувствует ничего и сейчас, но как личность он существовать перестанет.