Пустая клетка

— Получилось?

— А то! Сначала говорили, что болеет. Потом, когда арабам уже совсем надоело мёрзнуть, сказали, что помер и теперь будет траур, а потом выборы. Задарили, конечно. С тем и уехали. Ты часом, её там в Мохши не видел?

— Нет. Я ещё совсем маленький был, когда она умерла. Мавзолей её видал.

— Нынешнюю главную госпожу Тайдулу ведь тоже Баялунь хану сосватала. Там же у вас, в Мохши. Не зря эн-Номан её не любит. Виду только не подаёт. Знает старый хрыч — ночная кукушка денную перекукует.

— Так разве Баялунь с эн-Номаном были не заодно?

— Пока за власть боролись. А как стали её делить — тут уж, извини-подвинься. Узбек ведь был первым ханом, которому путь к трону проложил не меч, а золото. Раньше всё решали степные эмиры. У них войско. Думали и на этот раз всё по своему повернуть. Только, когда собрались летом в степи на курултай, сели на общий пир... Стал молодой Узбек жаловать и угощать. Сколько халатов парчовых, поясов золотых, оружия дорогого! Коней, чаш, других подарков. Кумыс рекой лился. Жаловал больше тех, кто не чингизова золотого рода. Кому ханский трон по Ясе не светил. Они и встали вокруг него, когда царевичи попытались своё согнуть. Особо ретивые там в степи и остались навсегда со своими сторонниками. Я тогда в Сарае был. Помню много из тех, кто на курултай уехал, больше и не вернулся никогда. На Чёрной улице, где биктачи и ламы жили, почти все дома на продажу выставили. Как вымороченные. Деньги на все эти пиры и подарки дали купцы. А долг, сам понимаешь, платежом красен. Вот и убрался Узбек в мордовские леса, от заимодавцев подальше. Чтобы расплачиваться не спеша. Вот тогда чёрная кошка между Баялунь и эн-Номаном пробежала. Он даже уехать решил из Сарая. Хотел поселиться в Иерусалиме, основать там свою обитель. Ему Узбек и денег дал немалых на дорогу и письмо к султану Египетскому.

— Уехал?

— Уехал. Только там ему по всему видать не понравилось. Своих шейхов да имамов пруд пруди. Того почёта, как здесь, близко нет. Как узнал, что Баялунь умерла, тут же вернулся. Вскоре и уговорил Узбека в Сарай вернуться.

— Почему всё-таки Узбек именно в Мохши стал жить?

— Место уж больно укромное. Вокруг леса непроходимые, все дороги под контролем. Да и укрыться, если что есть где. Природная крепость. Русь рядом, Булгар рядом, хорошие пути в Крым и Сарай. Быстро и с русской данью порядок навели, стали в год восемь тысяч сумов получать. Генуэзцев вернули — тоже денежки потекли немалые. При хане всё больше стали булгарцы обретаться — в Сарае ведь хорезмийцы верховодили. Когда Узбек в Сарай вернулся, здесь уже несколько кварталов было северных выходцев: булгары, русские, ясы-мусульмане, кипчаки. Булгарская пристань, с её богатствами. А ещё Красная пристань с персами, арабами, черкесские кварталы. Франки. Теперь хорезмийцам хана мошной не задавить — он сам кого хошь задавит. С одного Хаджи-Тарханского торгу собирает налогов больше, чем со всей Руси. Помнишь эн-Номан про венецианцев говорил? Это ведь вообще новая золотая река потечёт. И кто из этой реки пить будет ещё неведомо. Зря что ли свиные ноги уже долетают досюда аж из Арагона? Вот и боится эн-Номан. И правильно делает.

— Чего он боится-то?

— Боится, что то, что случилось один раз, случится и во второй. Двадцать лет назад деньги проложили дорогу к трону Узбеку. Тогда не было здесь никого богаче мусульманских купцов. Узбек теперь султан, защитник веры. А держится всё на чём? Всё на той же Ясе Чингизхана. На высшей власти, которая обеспечивает равенство всем, независимо от веры. А она сама на чём держится? Даже сейчас вокруг хана вьются все, кому не лень и норовят его перегнуть на свою сторону. Стоит покачнуться верховной власти и каждый будет искать сторонников где придётся. За друзей сойдут и друзья друзей и враги врагов. Но, ведь и врагами часто становятся враги друзей и друзья врагов. Стоит только начать делиться на своих и чужих. Брат на брата и то идёт. А здесь люди разных вер, разных языков. Сказано в Писании: "Если царство разделится, оно не устоит". Завтра франки подкупят какого-нибудь эмира из Донских степей, хорезмийцы из Яицких. Глядишь, и уже два хана стало. А не зря в степи говорят: "В одном котле две бараньи головы не уваришь". Два хана — это почитай ни одного. Вот и пошло прахом царство. Кто знает, может ещё и сподобимся увидеть.

Илгизар снова вернулся к делам насущным:

— Одного не пойму. Тот нож, что в ворота над обителью Измаила воткнули, вроде мы на Бонифация записываем. Он его видел двадцать лет назад, он знал, что ты сразу его узнаешь. Но, ведь этот человек в чёрном кафтане появился днём перед убийством в доме сокольничьего. И специально обратил на себя внимание. Зачем это Бонифацию? Он ведь ко всем делам со свиной ногой и бегством Райхан ни сном ни духом не причастен.

— Думаю, завтра он это расскажет, — недобро усмехнулся Злат.

30. Тамга Урук-Тимура

Во дворец Злат утром пошёл пешком. Самый захудалый оглан посчитал бы для себя величайшим бесчестьем показаться за ворота иначе чем верхом. Или брать для поездки лошадь из ханской конюшни. Даже, те нукеры, что не имели собственных коней и несли службу на хозяйских, забирали их на это время себе. Степная традиция, что конь неразлучен со всадником свято чтилась и в городе. Хоть Злат по своему служебному положению был повыше любого сотника, а по близости к самому эмиру Сарая и иного тысячника, он принадлежал к другому сословию, которое было скорее городским. Писцы, советники, члены городского Дивана, таможенники, весовщики, киличеи были ближе к купцам, старостам, ремесленникам, домовладельцам. Сами купцы были часто связаны с ханской казной различными подрядами, покупали или продавали по доверенности дворцовые товары, а то и вовсе удостаивались звания ханского ортакчи, выполняя значительные финансовые операции где-нибудь в чужих краях.

С юности связавший себя службой в ханском дворце, Злат всё так же жил в русском квартале, оставаясь не только его обитателем, но и частью этого огромного разноплеменного и многоликого города.

В это утро особенно сильно чувствовалось, что Сарай Богохранимый — столица хранителя веры великого султана Мухаммеда. Таково было мусульманское имя и звание хана Узбека. На всех улицах царило радостное оживление. Множество нарядных людей устремилось в мечети на праздничную молитву по случаю окончания священного месяца Рамазан. При одном взгляде на это торжественное многолюдье становилось воочию видно, как крепко уже пустила корни вера арабов на берегах великой северной реки.

Злат с удовольствием смотрел на радостные лица прохожих и вспомнил небольшую миссию франков с невысокой церковкой за глиняным забором. Может зря так боится эн-Номан? Что эта кучка домиков, несколько обителей в округе, контор на большом базаре и складов на Красной пристани против этого огромного города? Великой степи, которой нет конца и края? Не зря, наверное. Много пожил старый эн-Номан, много видел. Далеко заглядывает вперёд.

Площадь перед дворцом была полна народа. Правда, собрался он весь возле главной мечети. Внутри неё места всем не хватало и люди стояли вокруг. Отдельно, как ратники на поле боя выстроились шакирды медресе со своими наставниками.

Злат поправил шапочку на голове и, придерживая под мышкой свёрток с выстиранным парадным халатом, направился ко дворцу. Уже издали он заметил невысокую грузную фигурку, показавшуюся ему знакомой. Это был Маруф, повар Урук-Тимура собственной персоной. По тому, как толстяк метнулся навстречу Злат сразу понял, что тот дожидается именно его. И что случилось что-то важное.

— Приветствую тебя почтенный Маруф! Какое срочное дело заставило тебя пропустить праздничный намаз и отправится туда куда чаще приходят с бедой, чем с радостью?

По расстроенному виду толстяка было сразу понятно, что принесённая им весть не из числа добрых.

— Вчера вечером к нам пришли люди Садреддина. Персидского кади. У них было дело до нашего управляющего.

— Он шафиит? Садреддин ведь занимается только такими делами.

— Мне тоже это показалось странным. У нас в доме все ходят в ханифитскую мечеть. Даже я. Хоть в молодости, когда жил в Багдаде и принадлежал к шафиитам. Потом я увидел, что ключник позвал служанок. Когда стражники ушли, я спросил в чём дело.

Маруф надолго замолчал, словно не решаясь продолжить. Злат терпеливо ждал.

— Нашлись ценности, похищенные из нашего дома. Их узнали служанки. И кошелёк с вышитой тамгой Урук-Тимура. По этому кошельку и пришли к нам.

— Если я правильно тебя понял, то похитители персы. Раз ими занимаются люди Садреддина.

— Они схватили бедного Бахрама и его воспитанницу.

— Сказочница в фате! Как это случилось?

— Этого не может быть! — побагровев завопил Маруф, — Не знаю, что там случилось, но я верю старому Бахраму больше, чем самому себе!

— Не кричи так, почтенный Маруф. А то на нас уже оборачиваются люди у мечети. Бахрам и его воспитанница могли оказаться участником чужой игры. Ведь деньги и драгоценности взяла Райхан. Расскажи, как всё произошло. Как люди кади нашли деньги и драгоценности?

— Этого я не знаю. Стражники сказали, что при обыске у Бахрама были найдены драгоценности и кошелёк с тамгой. Он и Феруза были прихожанами шафиитской мечети. Говорят, их схватили вчера по обвинению в краже.

— Спасибо тебе, почтенный Маруф! Я немедленно отправлюсь туда. А ты вполне успеваешь на праздничный намаз, — Злат полез в кошелёк, привязанный к поясу и вытащил несколько серебряных монет, — Возьми. Когда будешь в мечети сделай пожертвование. И помолись, чтобы Всевышний ниспослал мне удачу. Мне же, сам понимаешь, нужно спешить.

Почти вбежав в дворцовый двор, наиб крикнул, чтобы ему дали двух коней и приготовились к выезду четверо стражников. И побежал в свою каморку переодеваться.

Когда он появился оттуда во всё великолепии: в красном шитом халате, шапочке с пером и золочёной пайцзой на груди, все его уже ждали. Старые гвардейцы хорошо знали свою службу.

Дверь во двор суда, пристроившегося возле главной шафиитской мечети как и ожидалось была заперта. Столпившийся на площади нарядный народ с большим интересом глядел на подъехавших всадников во главе с грозным наибом. Понятное дело и сам кади, и его слуги сейчас ушли на праздничную молитву. Ответом на стук в калитку было молчание.

— Вышибайте дверь! — не моргнув глазом скомандовал наиб.

Стражники послушно соскочили с коней и прижавшись друг к другу, с разбегу саданули плечами в калитку. Посыпалась глина.

— Что вы делаете, нечестивые! — послышался перепуганный крик из-за забора.

— Кого ты назвал нечестивыми? — загремел Злат. Он повернулся к богомольцам, собравшимся у мечети и крикнул, — Вы слышали, правоверные, как оскорбили слуг хана? А ты, дерзкий, отвори калитку и повтори свои слова при свидетелях.

Толпа стала прижиматься к стене мечети, подальше от скандала. Высунувшийся из калитки караульный, не дожидаясь дальнейших неприятностей, кинулся отворять ворота суда. На ходу он оправдывался:

— Никого же нет. Ни кади, ни писцов, ни стражников. Без них я не могу отворять.

— Где схваченные вчера сказочник Бахрам и его воспитанница?

— Не знаю! Я же не писец и не кади, простой охранник. На службу пришёл утром. У меня и ключей от тюрьмы нет.

— Покричи через окошко.

Из холодного мрака тюремного подвала отозвался недовольный голос:

— Нет здесь твоего Бахрама. Увели утром ни свет, ни заря.

— Куда увели?

— А мне почём знать? Может выпустили по случаю праздника?

Зато из глухого чулана позади суда отозвалась Феруза. Злат с сожалением осмотрел висящий на двери дорогой замок.

— Ключа у тебя, конечно, нет.

Охранник только развёл руками. Стражник позади наиба уже вытаскивал из ремня на боку узкий боевой топор.

Девушка с ужасом смотрела на людей, вошедших в её тёмную каморку, сбив замок. Стражник грубо схватил её за руку и вытащил на свет.

— Перед тобой наиб эмира Сарая, слуга великого хана Узбека, да продлится его царствование!

— Подождите меня во дворе, — обратился к своим спутникам Злат. Оставшись с девушкой наедине, продолжил уже совсем другим, мягким голосом, — Что случилось, красавица с тобой и твоим дедушкой? Как вы оказались в этом месте, где так не любят сказок?

Он улыбнулся. Девушку это приободрило.

— Вчера вечером к нам пришла стража и обвинила меня в краже драгоценностей.

— Не торопись. Что за стража, каких драгоценностей?

— Днём меня звали в баню рассказывать сказки. Потом мне заплатили и я ушла. А едва дошла до дома, как пришли стражники и сказали, что у одной из женщин пропали драгоценности. Полезли в сундук и нашли. Меня забрали и привезли сюда. Сказали, что женщина опознала свои драгоценности и я буду наказана за кражу.

— А Бахраму что сказали?

— Там в сундуке оказались ещё деньги и драгоценности. В их утаивании обвинили его.

— Теперь скажи мне, только честно, что ты сама про всё это думаешь?

— Я только сегодня утром открывала этот сундук. Ни денег ни драгоценностей в нём не было.

Феруза заплакала.

— Успокойся. Поедешь со мной. В ханском дворце пока ты будешь в безопасности. Здесь тебя оставлять нельзя. К сожалению, начать разбираться в этой истории можно будет только завтра. До полудня все будут в мечети, потом разбредутся праздновать. Не буду же я тревожить главного шафиитского кади за праздничным столом. Писцов по домам ловить тоже смысла нет. Меня беспокоит только куда делся старый Бахрам.

Они вышли во двор. Злат подозвал охранника:

— Сегодня же, после праздничного намаза, попроси кого-нибудь передать Садреддину, чтобы он срочно явился в Диван-яргу.

Охранник кивнул. Кивок явно не понравился наибу и он коснулся рукой пайцзы на своей груди:

— Знаешь, что здесь написано? "Кто не повинуется — умрёт".

Охранник согнулся в земном поклоне.

— Обязательно передай Садреддину наш разговор. И скажи, лучше быть судьёй, чем свидетелем. А тем более свидетелем, чем обвиняемым. Так что пусть прихватит с собой Бахрама и все улики по его делу.

Про Ферузу он даже ничего не сказал. Только молча дал знак охраннику посадить её на свободную лошадь. Когда кавалькада гвардейцев пересекала площадь вслед ей повернулись едва не все головы собравшихся возле мечети. Злат поехал стремя в стремя с Ферузой.

— В какой бане всё это случилось?

— Прямо в этом квартале. За базаром.

— Рассказывай поподробнее и поинтересней. Ты же сказочница. Неужто не можешь рассказать правдивую историю?

— Я сидела в лавке на базаре. Там у москательщика дочь моя хорошая знакомая, я к ней часто захожу. Многие здесь знают, что я в этой лавке часто сижу и за мной сюда присылают. Вчера тоже, зашёл мальчик из бани, сказал, что женщины там собрались и меня зовут. В бане я была недолго. Рассказала пару историй, мне заплатили и велели идти.

— Кто на тебя жалобу подал?

— Хадича. У неё муж шёлком торгует. Больше про неё ничего не знаю.

— Заплатил тебе кто?

— Минсур. Она в черкесском квартале живёт. Вдова вроде.