Санди выскользнула из постели, стараясь не потревожить Джитендру. Сознавая, что ее брат может проснуться в любой момент, она завернулась в узорчатую простыню. Она прошла через гостиную, через беспорядок, оставшийся после их возвращения из ресторана. Еще вино, бокалы с алыми пятнами, бутылки пива. Чама и Глеб вернулись с ними в квартиру, прежде чем уйти в свои покои. Несмотря на то, что разговор зашел в тупик, все закончилось достаточно сердечно. В конце концов, они были друзьями. На самом деле они провели остаток вечера, обмениваясь музыкальными инструментами, Джеффри оказался на удивление проворным в игре на своей старой потрепанной коре, Чама поразил их всех тем, что смог сыграть какой-то пустынный блюз на старой пыльной акустической гитаре, оставленной в углу ее студии бывшим арендатором. Потом они немного посмотрели крикет и выпили еще вина, и смотрители зоопарка попрощались с ними, и вскоре после этого Джеффри лег спать, усталый и встревоженный своим возвращением на Землю.
От беспорядка в ее студии. Она закрыла за собой дверь и перешла к заказанным изделиям, стройным белым фигуркам, которые теперь хотели переделать в черный цвет. Она погладила их с таким трудом обретенные контуры, чувствуя электрическое покалывание от часов накопленной работы. Граница между искусством и китчем была спорной, даже пористой. В правильной обстановке, в правильном контексте эти фрагменты могли бы обладать некоторой сомнительной целостностью. Но она очень хорошо знала, где они окажутся в конечном итоге, черные или белые: у входа в этнический ресторан, который даже не потрудился решить, какую часть Африки он должен был пародировать.
Безразличие переросло в ненависть. Она ненавидела те часы своей жизни, которые это поручение отняло у нее. Она ненавидела его за то, что оно мешало ей создавать истинное искусство. Она презирала его за тот путь, на который это толкало ее в будущем. Ей все еще нравилось думать, что у нее есть амбиции. Штамповка символического дерьма для безмозглых клиентов в это не входила. Было легко взять один заказ здесь, другой там, просто чтобы оплатить аренду. Однако этого слишком много, и с таким же успехом она могла бы перестать называть себя художницей.
В порыве направленной на себя злобы она подняла руку, чтобы разбить скульптуры. Но она заставила себя успокоиться, не заботясь о том, чтобы разбудить Джитендру или Джеффри.
Это ты в двух словах, — подумала она. — Ты терпеть не можешь то, что тебе приходится делать, чтобы удержаться на плаву, но у тебя не хватает смелости что-то с этим сделать. Ты выполняешь дерьмовую работу, чтобы платить за аренду, и можешь есть в хороших ресторанах только тогда, когда Чама и Глеб оплачивают счета. Ты такой же пленник денег, как если бы, в конце концов, решила работать в семейном бизнесе. Ты просто обманываешь себя, думая, что сбежала. Ты могла бы посмеяться над своим братом, отругать его за его несерьезность. Но, по крайней мере, у него есть свои слоны.
Утром они встали пораньше, чтобы проводить его, с сонными глазами и затуманенными после вчерашнего вечера головами. Джеффри нервничал из-за возвращения в Коуптаун, обратно в Центральноафриканский банк. Однако он должен был это сделать. Согласно текущей версии, перчатка все еще находилась в хранилище. Если бы никто не видел, как он возвращался в отделение, его история раскрылась бы при первом же неловком вопросе кузенов.
— У тебя все получится, — сказала она ему.
Он кивнул, менее убежденный в этом, чем она. — Мне нужно зайти в хранилище, потом снова выйти. Это все. И банк не сочтет это забавным поведением?
— Это не их дело, брат. Почему это должно их волновать?
Они проводили Джеффри до терминала, поцеловали его на прощание. Она смотрела, как ее брат стремительно возвращается в Наблюдаемый мир, и размышляла о лжи, которую она только что ему скормила.
Потому что последнее, о чем он просил ее, — это пообещать, что она не совершит ничего опрометчивого.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Капсульный нитепоезд преодолел дистанцию со скоростью около тысячи километров в час. Его усыпили на конечной станции в Коуптауне, но Джеффри воспользовался своим правом — и счетом двоюродных братьев — на восстановление, когда ему оставалось еще три часа до Либревиля. Привести себя в чувство перед посадкой стоило дороже, чем проспать всю дорогу — для этого требовалась медицинская поддержка на борту, а также комната отдыха и место, где можно размять ноги, — но он сомневался, что Гектор и Лукас откажут ему в этом единственном шансе увидеть пейзаж. В конце концов, он понятия не имел, покинет ли когда-нибудь снова Землю.
Это было днем двенадцатого февраля. Он пробыл на Луне всего шесть полных дней, но этого было более чем достаточно, чтобы сделать переход к нормальной гравитации крайне неприятным. Некоторые из его попутчиков расхаживали в экзокостюмах для всего тела, которые носили либо под одеждой — хотя они неизменно просвечивали насквозь — либо в качестве внешних устройств, цвет которых соответствовал их основной моде. Джеффри обходился пластырями с замедленным высвобождением лекарств, наклеенными на его конечности. Они посылали химические сигналы его костям и мышцам, чтобы ускорить восстановление, одновременно блокируя самый сильный дискомфорт. Он чувствовал себя скованным, как будто день или два назад усердно тренировался, и ему приходилось постоянно следить за своей опорой, чтобы не споткнуться. На первый взгляд, он был вынужден признать, что это были незначительные симптомы реадаптации. Больше всего на свете он испытывал облегчение от того, что все закончилось. В Центральноафриканском банке не было никаких проблем. Он вернулся в хранилище, открыл ячейку, снова закрыл ее. Перчатка осталась в его сумке. У Санди были драгоценности и страницы, вырванные из книги Юнис.
Это было сделано. Он мог расслабиться, полюбоваться пейзажем.
Площадка для восстановления сил и наблюдения находилась в нижней части черного цилиндра, единственное изогнутое круглое окно было наклонено вниз для оптимальной видимости. Остальные пассажиры находились наверху, на уровне ресторана и зала ожидания. За исключением женщины, которая изучала вид на трети пути за поворотом, Джеффри был предоставлен самому себе.
Африка расстилалась перед ним во всей своей удивительной пестроте. Опорный пункт Либревиля на самом деле находился в ста километрах к югу от своего одноименного города и так же далеко на запад, вдаваясь в Атлантику. Глядя прямо вниз, он мог видеть серую царапину побитого морем искусственного полуострова, выступающего из береговой линии Габона, с точкой привязки, округло расширяющейся на его западном конце.
К северу, постепенно скрываясь из виду из-за изгиба Земли, лежала огромная, едва заселенная пустыня Африки к югу от Сахары, от Мавритании до Судана. Немногим более ста лет назад здесь жили десятки миллионов людей — этого было достаточно, чтобы вместить самый густонаселенный мегаполис в любой точке планеты. Сгруппировавшись вокруг крошечных, дающих жизнь оазисов и рек, эти миллионы оставили пустоту практически нетронутой. Требовалось невероятное упорство, чтобы зарабатывать на жизнь в этих пустынных пространствах, где грозящие ужасающими трудностями голод или засуха всегда были обычным делом. Но люди успешно делали это на протяжении тысячелетий. Только наступление антропоцена, спровоцированное человеком изменение климата последних столетий, в конце концов привело к сокращению населения Сахары. Всего за несколько поколений весь регион подвергся массовой запланированной миграции. Мали, Чад, Нигер... это были политические образования, которые все еще существовали, но только в самом абстрактном и техническом смысле, их границы все еще фиксировались, их ВВП все еще отслеживался. На самом деле в них почти никто не жил, за исключением небольшого штата смотрителей и промышленников.
Повышение уровня моря в двадцать первом веке почти не затронуло береговую линию Африки, и многое из того, что было бы потеряно для океанов, было сохранено тысячами километров защитных сооружений, возведенных в спешке, а затем укрепленных и защищенных от дальнейшего затопления. Но не было никакого ощущения, что Африка была пощажена. Смещение муссонов отвело дожди из одной части страны и перераспределило их в других местах — выжгло Конго, оросив ранее засушливый регион Сахель к югу от Сахары от Гвинеи до Нигерии.
Изменение в таком масштабе, буквальная перерисовка карты, никогда не могло быть безболезненным. Были времена испытаний, годы нехватки ресурсов и переселения: едва ли не худшее, что могли вынести люди. И все же это были африканцы, привыкшие к такого рода вещам. Они прошли через мрачный туннель девятнадцатого и двадцатого веков и выбрались на другую сторону. И, по крайней мере, изменение климата не ворвалось в город с танками, пушками и мачете.
По большей части. Было бессмысленно притворяться, что не было вспышек местной глупости, микро-зверств. Этническая напряженность, тлевшая десятилетиями, вспыхивала при малейшей провокации. Но так было во всем мире; это не была исключительно африканская проблема.
Миллионы солнечных бликов отразились на Джеффри из энергетического пояса Центральной Сахары. Когда люди уехали, появились машины. После себя они оставили упорядоченные массивы солнечных коллекторов, ряды фотоэлектрических элементов и длинные величественные цепочки солнечных башен, питаемых следящими за солнцем зеркалами размером с радиотелескопы. Энергетический пояс протянулся на тысячи километров, от Ближнего Востока до Атлантики, через океан до юга Соединенных Штатов, и опутал гудящими сверхпроводящими щупальцами остальную часть планеты, обеспечивая энергией новые плотные поселения в Скандинавии, Гренландии, Патагонии и Западной Антарктиде. Там, где сто пятьдесят лет назад был лед, теперь многое было зеленым или теплым синюшно-серым из-за плотной городской инфраструктуры. Половина всех мировых потребностей в энергии удовлетворялась солнечным светом Сахары или удовлетворялась до тех пор, пока термоядерные реакторы не начали брать на себя это бремя. В некотором смысле энергетический пояс был свидетельством глобального бедствия, видимым симптомом изнурительного планетного кризиса. Кроме того, бесспорно, это было нечто довольно замечательное для созерцания.
— Видите вон ту заплатку, — сказала женщина, придвинувшись поближе к Джеффри. Она указывала на побережье Судана/Эритреи, восточную окраину энергетического пояса Сахары. — На том участке, немного севернее Джибути. Это был первый кусочек, вышедший в сеть в пятьдесят девятом году. Там же мы пробурили первые геотермальные скважины глубокого проникновения.
Джеффри чувствовал необходимость быть вежливым, но он не стремился к разговору. — Прошу прощения? — мягко спросил он.
— Наши зеркала и скважины, Джеффри. Солнечные и геотермальные проекты Экинья.
Он посмотрел на нее с удивлением, впервые увидев ее лицо.
— Что происходит? — спросил он, понизив голос до шипения. — Как ты здесь оказалась?
— О, расслабься. На самом деле меня здесь вообще нет. — Она выглядела раздраженной. — Я должна сказать это тебе, хотя, очевидно, это не то, что я когда-либо сказала бы в реальной жизни. Теперь мы можем двигаться дальше?
Теперь, когда он обратил на нее должное внимание, она не отбрасывала тени. И там, где ее рука легла на ограждение вокруг окна, пальцы расплылись.
— Это не тот ответ, который я искал.
— Ты можешь говорить — я тебя достаточно хорошо слышу. — Она отвернулась и несколько секунд смотрела на открывшийся вид. — Послушай, это очень просто. Санди разрешила тебе доступ к моей дубликатной копии. Она подумала, что ты, возможно, оценишь дружеское общение. — Взмахом руки она обвела темно-синий контур атмосферы, как будто это был вспотевший бок скаковой лошади. — Посмотри на эту планету. Это по-прежнему прекрасно. Это все еще наше, все еще наш дом. Океаны поднялись, атмосфера потеплела, погода испортилась, у нас были глупые, ненужные войны. И все же мы все равно нашли способ пережить это, остаться в живых. Сделать нечто большее, чем просто выжить. Пережить все это и по-прежнему чувствовать, что у нас есть дом.
— Как только ты умудрилась появиться в моей голове? Я не санкционировал твое воплощение.
— У Санди были исключительные полномочия, потому что вы брат и сестра, и когда вы были маленькими, вы согласились полностью доверять друг другу. Или ты забыл эту часть? — Она не стала дожидаться, пока он вернется с ответом. — С моей точки зрения, все это циклично. Ты когда-нибудь слышал о событии, начавшемся пять тысяч девятьсот лет назад?
Она ни секунды не ждала его ответа.
— Я так и думала. Это был эпизод засухи, сильной суши. Может быть, это началось в океанах. Это высушило Сахару; положило конец субплювиальному периоду неолита. Последовала всемирная миграция, заставившая всех расселиться по речным долинам от центральной части Северной Африки до долины Нила и начать делать то, чего мы раньше не делали, под названием цивилизация. Вот когда это действительно началось: возникновение общества, возглавляемого государством, в четвертом тысячелетии до нашей эры. Города. Сельское хозяйство. Бюрократия. А по геологической шкале времени это вчерашний день. Все, что последовало за этим, вся записанная история, каждый ее момент, от Ганнибала до прилунения Аполлона, — все это просто следствие одного-единственного форсирующего события. Нас оттеснило к берегам рек. Мы строили города. Изобрели бумагу, дороги и колесо. Построили казино на Луне.
— Санди следовало спросить.
— Обсуди это с Санди. У меня не было никакого права голоса в этом вопросе. — Юнис обошла его с другой стороны и снова положила руку на перила. — Но этот глобальный климатический сдвиг, антропоценовое потепление — наверное, это еще одно вынуждающее событие. Еще один спусковой крючок. Мы просто так близки к его началу, что пока не можем по-настоящему увидеть результат.
— У тебя нет права голоса ни в одном вопросе, Юнис.
— Потепление было глобальным, но Африка была одним из первых мест, где по-настоящему почувствовалось влияние меняющихся погодных условий. Программы депопуляции, вынужденные миграции... Мы были в абсолютном авангарде всего этого. В некотором смысле это был момент, когда Наблюдаемый мир сделал свой первый неуверенный вдох. Мы видели лучшее и худшее из того, на что были способны, Джеффри. Дьяволы в нас и наши лучшие ангелы. В основном, дьяволы. Из этого кризисного времени выросла глобальная сеть наблюдения, этот невидимый, всеведущий бог, который никогда не устает наблюдать за нами, никогда не устает удерживать нас от причинения вреда друг другу. О, до этого он существовал по частям, но это был первый раз, когда мы передали Механизму абсолютные полномочия. И знаешь что? Это было не самое худшее, что когда-либо случалось с нами. Мы все живем в тоталитарном государстве, но по большей части это мягкая, доброжелательная диктатура. Она позволяет нам делать большинство вещей, за исключением несчастных случаев и совершения преступлений. И теперь Наблюдаемый мир даже не заканчивается на краю космоса. Это понятие, способ существования, распространяющийся по Солнечной системе с той же скоростью, что и фронт человеческой экспансии. Но это все еще первые дни. Столетие, сколько это? Как думаешь, потребовалось ли всего сто лет, чтобы ощутить последствия события длительностью пять тысяч девятьсот лет? Все это происходит в гораздо более длительных временных масштабах, чем нынешнее время. Почти шесть тысяч лет существования одного типа сложного, высокоорганизованного человеческого общества. Теперь модальный переход к чему-то другому. Сложность в квадрате или кубе. Где мы будем через тысячу лет или через шесть тысяч?
