Сетро

— Экспресс промчался бы здесь не останавливаясь,— сказал Кроган.— со скоростью молодого, но беременного страуса. Вини, мы можем отсюда прыгнуть прямо к Розе.

— Можем,— согласился Винцент.

-Тогда какого?

— Тебе не нравится?

-Нет.

-Напрасно. Неторопливая поездка на архаичном поезде, стук колес, гудки, замечательные сельские виды, все это очень успокаивает. Не так ли?

-Иди ты в жопу.

Дверь купе отворилась. На пороге стоял проводник в белом кителе, с небольшим дорожным кофром в руке. За спиной железнодорожника, как в легкое облачко, одетая в белое платье, в широкой шляпке с цветами и короткой вуалью, стояла девушка, и пахло ландышами.

— Сюда леди,— сказал проводник.

Он шагнул в купе.

-Тысячи извинений господа, леди оплатила место в этом купе.

Он поставил кофр на багажную полку и прижал ремешком, потом ужом выскользнул из купе, освободив девушке дорогу.

-Сюда. Располагайтесь,— донесся его голос снаружи.

Попутчица перешагнула порог, и взмахнула длинными ресницами. Запах ландышей стал еще сильней. Бледное, почти кукольное личико, тонкая талия, схваченная корсетом, букетик незабудок в длинных тонких пальцах.

Винцент немедленно встал и учтиво поклонился. Глядя на него, Остакис тоже поднялся и кивнул, тряхнув немытыми волосами. Кроган покраснел, крякнул, и, достав из кармана мятый черный платок с белыми черепами, обмахнул сиденье в том месте, где недавно лежали его ноги.

-Не желаете сесть у окна, леди?— сказал Винцент.— Здесь не так душно.

-Благодарю вас,— сказала девушка шепотом.

Винцент сел рядом с Кроганом, Остакис подвинулся, пропуская девушку. Она села на краешек дивана, сложив руки на коленях, теребя пальцами букетик. По тому, как старательно она избегала смотреть на Крогана, можно было догадаться, что последние слова достигли ее ушей.

Большая серая ворона, сидя на сосновой ветке, теребила клювом шишку, и время от времени косилась на человека медленно бредущего хорошо знакомой ему дорогой. Шишка была не так уж и нужна вороне, скорее она занималась ею из озорства, ей интересно было смотреть, как падают вниз, вертясь, вышелушенные острым клювом семечки, что же до человека, то ворона, даже умей она говорить по человечески, и знай логемы, не смогла бы объяснить, почему ей показалось, будто человек этот идет знакомой дорогой. Уж по повадкам человека, этого точно было не понять. Шел он, сгорбившись, короткими шагами, правой ногой то и дело, загребая покрытую упавшими хвоинками дорожную пыль. К тому же, из всех виденных вороной людей, этот, похоже, был самым никудышным. Весь грязный, слипшиеся волосы падают на лицо и на плечи, одетые в лохмотья, толи обгоревшие, толи истлевшие от старости. Бредет, пошатывается, какая то дурацкая палка приторочена к спине, взял бы ее в руки, как многие люди делают, и опирался на нее, вот и идти было бы легче. Но человек предпочитал тащить палку на себе. Он был слишком глуп и не понимал простых вещей, доступных даже вороне.

Ворона примерилась, было, удастся ли уронить шишку человеку на голову, но оборванца качнуло в сторону, так что он едва не упал. Пьян он был, устал, или просто настолько бестолков, что не мог держаться на ногах, но теперь о блестящей идее можно было забыть. Даже сядь ворона на самый кончик ветки, с шишкой в клюве, нипочем теперь не попасть ей в человека. Швырнуть шишку можно и в полете, но это уже совсем не тот интерес. Ворона каркнула с досады, клюнула на последок шишку, потерявшую для нее всякую привлекательность, спрыгнула с ветки и, распластав крылья, исчезла в тенях леса.

Сетро остановился и посмотрел вверх. Ему послышалось что-то резкое, диссонирующее с привычным уже шумом в голове. Стоило ему поднять глаза, как голова закружилась, и он пошатнулся, взмахнув рукой, чтобы обрести утраченное равновесие. Он нечего не смог разглядеть сквозь пелену в глазах, и мелькание темных пятен, но слух, все тот же обостренный криптом слух различил хлопанье крыльев. Птица.

Так он постоял немного, покачиваясь, тронул повязку на боку, снова набрякшую кровью. На повязку пришлось пустить левую штанину, рубаха обгорела и на бинты уже не годилась. Увы, штаны из плотной ткани, хорошие дорожные штаны, способные уцелеть в зарослях колючего кустарника, почти не пропускающие воду, для перевязки тоже почти не годились. Кровь остановить не удавалось. Где-то под ребрами — Сетро чувствовал его — застрял кусочек металла. Скорее всего, пистолетная пуля. И нет рядом Скале, способной одним словом унять кровь, и закрыть рану, которую другой лекарь назовет безнадежной.

Сетро поднял руку, стереть заливающий глаза пот, но лицо оказалось сухим. Он покачал головой, и плюнул на дорогу. Где-то здесь начиналась развилка, ведущая в лес, к избушке, где почти год прожили Бишка и Велка. Сетро подумал, что неплохо было бы до нее добраться. Там можно сделать нормальную повязку, может быть даже попытаться вытащить пулю, хотя это вряд ли. Без длинных щипцов, или нужного слова, эту пулю не вытащить. Зато можно будет отлежаться на пыльных шкурах, поднабраться сил, в конце концов, эта пуля не так уж и мешает. Жить с ней можно, а в Эспефе найдется лекарь, способный ее удалить. Хотя бы даже Профессор. Главное не пропустить тропинку.

Чтобы сделать шаг вперед, ему надо было оторвать от земли одну ногу. Сетро не был уверен, что сумеет не упасть. Он шагнул, у него вышло. Шагнул еще, еще раз. Прямо у дороги, он заметил растущее деревце. Кривясь от боли, вытянул из ножен меч. Рубить пришлось левой рукой, правая слушалась плохо, и бок от каждого движения заливало расплавленным свинцом боли. Какая же это гадость — огнестрельное оружие... Чтобы срубить деревце, пришлось бить трижды. Хороший замах все почему-то не получался. Потом он, пошатываясь и хрипло ругаясь, отсек верхушку и веточки. На получившийся посох можно было опираться.

Он начал было считать шаги, чтобы чем-то занять голову, забыть о боли и усталости, но ничего у него не вышло. Он сбился со счета где-то на шестом десятке, обнаружив, что после шестидесяти четырех перескочил каким то образом на сорок два, или даже на восемьдесят шесть. Он попробовал восстановить счет, но сбился окончательно, и подумал снова, что было очень глупо, в одиночку пройдя через Лож, отгородившись тремя огненными стенами от неистовых друзей землекопа, в уголья, обратив стаю травокрыс, нелепо попасть в засаду на пляже техномира.

Он не знал, кто устроил на него охоту. И на него ли, или же он стал случайной дичью в этой ловушке. Он прошел через крипт и сразу попал под обстрел. Никого из нападавших он не узнал, говорить с ним даже не пытались, сразу постарались убить. Хорошо постарались, не их вина, что не получилось... не совсем получилось. Восемьдесят девять, тропинка, засада, Скале. Что после восьмидесяти девять... тридцать, нет девяносто. Девяносто один.

А еще небо... низкое и серое, как из дерюги, оно легло Сетро на плечи, навалилось мягким, но тяжелым грузом, словно мало ему было раны в боку и тяжелого меча. Неси, и не спорь, если хочешь куда-нибудь дойти.

Девяносто восемь, девяносто десять, сто. Где-то недалеко должен быть этот злосчастный поворот, за ним дорога нырнет в лес, там, конечно же, будет легче. Кроны деревьев примут на себя хоть часть тяжести неба, и не так будет пригибать к земле. Тропинка там узкая, и небо не сможет провиснуть до земли. Удастся вздохнуть свободно. Надо было постараться продвинутся в потоке подальше. Хорошо было бы выйти где-нибудь там, за Гуленом, но этого не позволит петля. Туда дороги нет, только пешком... нудно и почти бессмысленно переставляя ноги. Три, а таким темпом как сейчас, четыре, а то и пять дней пути. Сто двадцать шесть...

На ста тридцати он оступился, и едва не упал. Постоял несколько вздохов, пережидая, когда небо успокоится и уляжется на плечах, и двинулся дальше.

Ворона мечтавшая сбросить шишку ему на голову, была уже далеко, сильные крылья отнесли ее почти на другой край леса, где ее вниманием завладел новый объект — заяц объедающий клеверную полянку, когда дорога вильнула под ногами Сетро и устремилась в лес. Он даже не сразу сообразил, что это означает, и почему перед глазами, средь мельтешения черных пятен проступает обочина дороги и зеленый луг за ней. Понадобилось всмотреться, прищуриваясь, чтобы обнаружить продолжение дороги, слева уходящее за деревья.

Там в лесу, оказалось, что высокие стволы и раскидистые кроны для неба вовсе не препятствие. Напротив, нанизав себя на деревья, оно навалилось на Сетро, и теперь кроме неподъемной своей тяжести, цеплялось за ветки, тянуло то в одну сторону, то в другую, и нести его стало совсем невозможно. Чудо уже то, что даже с этакой тяжестью, Сетро прошагал по тропинке с полсотни шагов. С шестисот восьмидесяти, до семьсот сорока пяти. Возможно, ему удалось бы пройти и дальше, но здесь в лесу, было гораздо больше черных пятен, чем на открытом месте. Тут они просто роились, заслоняли собой все, кружились в воздухе, сливались, двоились и множились, дрались с темно зелеными и фиолетовыми. Сетро казалось что там, дальше их гораздо меньше, может быть нет совсем, но вокруг него они устроили настоящее гульбище, и продраться сквозь их хороводы, от которых кружилась голова, и в висках что-то стучало, не было никакой возможности.

Сетро хотел, было разогнать их огнем, и уже поднял, было руку, но потом почему-то забыл, и потом уже не вспомнил, потому что небо, решив, наверное, что Сетро слишком медленно его несет, или по другой неведомой причине, обрушилось на Сетро тяжкими складками, и придавило к земле. Далеко за лесом, над деревенькой Сохрынь пророкотал раскат грома, а черные пятна метнулись и облепили Сетро со всех сторон. Он сделал два неверных шага, семьсот сорок восьмой, и семьсот сорок девятый, по его счету, наткнулся на куст бузины и упал, не в силах больше держать небо.

— Хибару тоже сжечь,— услышал Сетро.

Уже сгустились сумерки, но видно было хорошо. Двор Бишкиной хижины и причудливые изломанные тени людей. Четырех коней держит за поводья широкоплечий горбун. Кони беспокоятся, и тревожно косят глазами на пылающий сарай. Пламя уже объело дочерна солому на крыше, лижет стропила и высовывает из-под застрех жадные рыжие руки. Сетро беснуется и пирует вместе с огнем, пожирая вкусное легкое дерево, тянет жадно в себя воздух, тугой спиралью взвивается в начинающее чернеть небо, рассыпая вокруг яркие искры, гордясь, что они много ярче начавших появляться первых блеклых звезд.

Ему хорошо слышно. Не надо и напрягать слух.

— Жгите все,— сказал бледный человек в красном плаще и алом колете.

Второй человек, в кожаной рубахе до середины бедер и с мечем на поясе, бросается к Сетро со жгутом соломы в руках. Он касается пучка одной из своих бесчисленных рук, и солома ярко вспыхивает. Роняя на траву горящие травинки, человек подбегает к Бишкиной избушке, и швыряет огонь на крышу. Сетро осторожно пробует на вкус старую солому, и находит ее сыроватой. Он сердито дымит и хочет вообще отказаться от трапезы, но потом разгадывает под первым прелым и влажным слоем более свежую пищу, и принимается за дело.

С крыши избушки видно еще лучше, видно даже дорогу за поворотом. Тот в красном неторопливо натягивает на руки тонкие замшевые перчатки. Он даже не глядит на пожар. С ним рядом еще один, рослый и плечистый, грозного вида человек, весь как горящим золотом облитый блестящей кольчужной рубахой. На голове у него круглый шлем, а рукой он крепко держит за ворот бородатого мужика в белом фартуке мельника. Взгляд мужика мечется в испуге, и Сетро отражается в его серых глазах багровыми отблесками.

— Если ты, дурак,— говорит человек в красном,— не вспомнишь, куда могла подеваться девочка, я сожгу и тебя.

К мельнику он не поворачивает головы, но тот в кольчуге, встряхивает мужика за шиворот. Не со зла, а чтоб лучше доходили слова господина. Мельник хочет упасть на колени, но кольчужник на диво силен, и держит крепко. Мужик, подогнув ноги, едва не болтается в воздухе.

— Ваша Светлость!— голосит он,— помилуйте! Господа мои, откуда мне знать, милостивцы, куда ж они, распроклятые убегли. Ни на гран вам старый не соврал. Тут они и жили, уж год как. Не далече чем две недели назад, заезжал я к ним, зерна завез, дети все ж. Тута они были. Клянусь, господа мои, чтоб мне деток своих не видеть. Пожале-ейте старого.

Красный, не мигая, следит, как лениво занимается огнем кровля.

— Не знаешь, тем хуже для тебя, дурак. Судьба тебе доверила сокровище, а ты не сумел сохранить. В огонь.— Молвит он, повернув голову к кольчужному.— И отправьте весть Декану.

Воин толкает мельника в спину, отчего тот падает таки на колени, как только что хотел, а затем тащит того, жалобно воющего, по земле, к разгорающемуся дому.

— Помилу-уйте... Вашсвесть!!!— голосит мужик.

Чудовищно сильная рука тащит его неумолимо, все ближе и ближе к страшному концу.

— Знаю я!!!— вопит он.— В Гулен они ушли, в Гулен!!!

— В Гулен?— красный делает знак рукой, и кольчужник останавливается на полдороги к избе и к Сетро пировавшему на кровле.— Почему в Гулен?

— Акромя Гулена некуда,— едва не захлебывается словами мельник, так торопится сказать,— мальчишка, раз али два в Гулене бывал, а девка,— тут его прерывает звонкая затрещина кольчужного, и красный одобрительно кивает, глядя, как мотнулась от удара Мельникова голова.— А прошу прощения нижайше, ее светлость, госпожа Велианора, вообче, окромя Сохрыни нигде не бывала. Ежели живы они, то только в Гулен и подадутся. Опять жеж ежели их кто силой увез, то однова, Гулена не миновать. Рабский торг то в Черпсте в аккурат за Гуленом. Дорога одна. Помилуйте, Ваше Сиясьтво. Я вам как еще пригожусь. Места я все тут знаю, лучше, чем кто, и в Гулене бываю часто.

Тут ему показалось, что страж дергает его за ворот, а может так оно и было. От объятой огнем избы дохнуло жарким ветром, и мельник заскреб по земле руками в надежде ухватиться за пустое место, удержаться подальше от огненной смерти.

— Отслужу за милость!!!— вопит он.

Сетро смеется, глядя на него и на его страх.

— Хорошо,— кивает красный,— будем считать, что несколько дней жизни ты заработал. Но помни, если обманешь, пожалеешь, что сегодня не сгорел.

— Век...— заплакал мельник,— век за вас... буду молить.

— Олье,— говорит красный,— в дорогу не медля. И весть Декану. Мы продолжаем поиск.

Кольчужный дает мельнику несильный тычок в спину, и мужик, на всякий случай валится навзничь.

Горбун завозился у лошадей, а Сетро, которому наскучила кровля, обрушил горящие стропила, вместе с массой черной, но еще не до конца прогоревшей соломы, вниз, внутрь сруба, и прянул в сумрак мириадом веселых искр. Дело пошло веселее. До людей во дворе ему, в общем-то, дела не было. Разве что, они вдруг забегают по двору с ведрами, от колодца к дому, примутся плескать на него холодной водой... Пока же они ведут себя примерно. И все же, Сетро нет-нет, да и поглядывал на них. Береженного боги берегут.

Он втянул сквозь окна, сквозь настеж распахнутые двери, свежий ночной воздух. Тяга получилась хорошей, он накинулся на деревянную мебель, груда пыльных овечьих шкур вспыхнула в углу. Он лизнул нетерпеливыми пламенными языками уже тронутые им не так давно стены. В тот раз ему так и не дали развернуться.