— Эй? — сказал Гарри, приподняв бровь в ответ на выражение лица Грея. — Что такое?
Грей улыбнулся и покачал головой, снова беря свой бокал с бренди.
— Timor mortis conturbat me, — сказалон. (Timor mortis conturbat me — латинская фраза, встречающаяся в позднесредневековой шотландской и английской поэзии. Перевод: 'Страх смерти беспокоит меня' — прим. пер.).
— А, — задумчиво произнес Гарри и поднял собственный бокал. — Выпью за это.
ГЛАВА 33
ИНТРИГА СГУЩАЕТСЯ
'28 февраля РХ 1777
Лондон.
Генерал-майор Джон Бергойн, сэру Джорджу Жермену... Я не думаю, что любая другая экспедиция с моря сможет настолько устрашить врага или также эффективно приблизит войну, как вторжение из Канады в Тикондерогу'.
4 апреля 1777 г.
на борту корабля Его Величества 'Тартар'.
ОН СКАЗАЛ ДОТТИ, что 'Тартар' — всего лишь двадцативосьмиорудийный фрегат, и поэтому ей нужно быть поскромнее с багажом. Несмотря на это лорд Джон удивился, увидев, что весь ее багаж состоял всего из одного сундука — ну, ладно, он был огромный, — двух дорожных чемоданов и сумки с рукоделием.
— Что, ни одного платья в цветочек? — поддразнил лорд Джон. — Уильям тебя не узнает.
— Вздор, — ответила она, способная, как и ее отец, выражаться кратко и ясно. Но все же слегка улыбнулась — Дотти была очень бледной, и он надеялся, что это не от начинающейся морской болезни. Джон сжал ее руку и продолжал удерживать ее все время, пока последний темный клочок Англии не погрузился в море.
Он все еще удивлялся, что ей это удалось. Хэл, должно быть, ослабел больше, чем Грей предполагал, раз позволил дочери себя одурачить и сесть на корабль в Америку. Даже под защитой дяди и с похвальным предлогом необходимости ухаживать за раненым братом. Минни, конечно же, не рассталась бы с Хэлом ни на минуту, хотя, естественно, очень беспокоилась за своего сына. Но чтобы и она не проронила ни слова протеста против этой авантюры...
— Твоя мать в этом замешана, не так ли? — небрежно спросил Грей, спровоцировав испуганный взгляд сквозь завесу раздуваемых ветром волос.
— Ты о чем? — Дотти подхватила белокурую паутину волос, непослушной массой выбившихся из несуразной сеточки, в которую они были связаны, и танцующих над ее головой, как пламя. — О, помоги!
Лорд Джон поймал волосы и пригладил их, обеими руками прижимая к ее голове, затем собрал на затылке, где мастерски заплел к восхищению проходящего моряка, уложил косу в шишку и повязал ее бархатной лентой — единственным, что осталось от ее развалившейся сеточки.
— О чем я, действительно, — сказал Грей ее затылку, когда закончил работу. — О любом ужасном предприятии, на какое бы ты ни отправилась.
Дотти обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Если ты называешь спасение Генри ужасной авантюрой, я полностью согласна, — сказала она с достоинством. — Но моя мать, естественно, сделает все возможное, чтобы вернуть его. Предположительно, так же, как и ты, или тебя бы здесь не было.
И, не дожидаясь ответа, Дотти энергично повернулась на каблуках и направилась к сходному трапу, оставив его совершенно ошарашенным.
Один из первых пришедших весной кораблей принес письмо с новыми вестями от Генри. Он все еще был жив, слава Богу, но, тяжело раненный выстрелом в живот, очень сильно болел на протяжении суровой зимы. Однако он выжил, и вместе с другими британскими заключенными его переместили в Филадельфию. Письмо написал его соратник, еще один заключенный офицер, но Генри сумел набросать несколько слов любви своей семье в конце письма и подписаться. Память об этих беспорядочных каракулях съедала душу Джона.
Его несколько подбадривал тот факт, что Генри находился в Филадельфии. Во Франции Джон встретил видного филадельфийца, и тот ему сразу же понравился, что, похоже, было взаимно: может быть, это знакомство окажется полезным. Грей невольно усмехнулся, вспоминая момент встречи с американским джентльменом.
Он ненадолго останавливался в Париже, только для того, чтобы расспросить о Персивале Бичеме, которого там не оказалось. Ему сказали, что тот уехал на зиму в свое имение в деревне. Главное поместье семьи Бичем, место под названием 'Trois Flèches' ('Три стрелы' — фр., прим. пер.), находилось недалеко от Компьена. И поэтому Грей, купив меховую шапку и пару флотских сапог, и завернувшись в свое самое теплое пальто, нанял лошадь и мрачно устремился в пасть воющей бури.
Замерзшего и облепленного грязью, его встретили с подозрением, но качество экипировки и титул открыли Джону двери. Его провели в хорошо обставленную гостиную где, хвала Господу, в великолепном камине горел огонь, и оставили дожидаться барона — когда тот соизволит его принять.
Лорд Джон сформировал представление о бароне Амандине на основе рассказов Перси, хотя и думал, что тот, скорее всего, просто вешал ему лапшу на уши. Он также знал, насколько бесполезно было строить предположения перед непосредственным наблюдением, но воображать — это часть человеческой натуры.
Что касается воображения, он проделал хорошую работу, не думая о Перси в течение последних... Скольких? Восемнадцати лет? Девятнадцати? Но как только стало очевидно, что думать о нем теперь стало вопросом профессиональной, а также личной необходимости, удивленный и смущенный Грей понял, как много он помнил. Джон знал, что нравилось Перси, и в соответствии с этим сформировал некий ментальный образ Амандина.
Реальность была иной. Барон оказался пожилым человеком, возможно, несколькими годами старше Грея, низким и довольно пухлым, с открытым приятным лицом. Одет хорошо, но без пафоса. Он весьма любезно поприветствовал гостя. Но затем барон взял руку Джона, и через англичанина пробежал небольшой электрический импульс. Выражение лица барона оставалось светским, не более, — но в глазах проявился интерес и жадность, и, несмотря на неприглядный внешний вид Амандина, плоть Грея ответила на это.
Понятно, что Перси рассказывал барону о нем.
Удивленный и настороженный, лорд Джон дал краткое объяснение, которое подготовил, и услышал в ответ, что, увы, господина Бичема нет дома, поскольку он отправился в Эльзас охотиться на волков вместе с месье Бомарше. 'Что же, — подумал Грей, — одно предположение подтвердилось'. Но, конечно же, Его Светлость снизойдет и воспользуется гостеприимством 'Trois Flèches' — по крайней мере, на ночь?
Грей принял это приглашение, многократно повторяя не стоящую того благодарность, и когда он, сняв верхнюю одежду, сменил свои флотские сапоги на пестрые домашние тапочки Дотти, (отчего Амандин заморгал, хотя и принялся сразу же восхвалять их сверх меры), его проводили по длинному коридору с галереей портретов.
— Нам подадут немного закусок в библиотеке, — сказал Амандин. — Очевидно, вы умираете от холода и истощения. Но если вы не возражаете, позвольте мне представить вас en route (по ходу дела (франц.) — прим. пер.) моему другому гостю. Мы пригласим его присоединиться к нам.
Грей пробормотал согласие, отвлекаясь на легкий нажим руки Амандина, которая расположилась на его спине немного ниже, чем полагалось.
— Он американец, — говорил барон, в то время как они подходили к двери в конце коридора, и в том, как он произносил это слово, слышалась своего рода забавная важность. Голос был крайне необычен — мягкий, теплый, и в каком-то смысле дымчатый, как чай улун с большим количеством сахара.
— Он предпочитает ежедневно проводить некоторое время на солнце, — продолжил барон, толкая открытую дверь и жестом приглашая Грея вперед себя. — Говорит, что это держит его в крепком здравии.
Грей вежливо смотрел на барона во время этого предисловия, но затем повернулся поприветствовать американского гостя и был представлен доктору Франклину, который, совершенно обнаженный, удобно полулежал в мягком кресле, залитый потоком солнечного света. (Бенджамин Франклин — американский политический деятель, дипломат, полимат, изобретатель громоотвода и понятия об электричестве, писатель, журналист, издатель, масон. Один из лидеров войны за независимость США. Портрет Бенджамина Франклина изображён на стодолларовой купюре федеральной резервной системы США с 1914 года — прим. пер.)
Из последующего разговора, все участники которого выражались с величайшим апломбом, лорд Джон узнал, что это была неизменная практика доктора Франклина — ежедневно, при любой возможности принимать воздушные ванны, поскольку кожа тоже дышит, как и легкие, поглощая воздух и высвобождая загрязнения. Таким образом, способность организма защищаться от инфекции существенно нарушалась, если кожа постоянно задыхалась в антисанитарной одежде.
На протяжении знакомства и разговора Грей остро осознавал, как направленный на него полный предположений и веселья взгляд Амандина, так и громоздкое ощущение собственной антисанитарной одежды на его, несомненно, задыхающейся коже.
Странное чувство — встретить незнакомца и узнать, что тот уже посвящен в твою самую глубокую тайну, и что, на самом деле, незнакомец разделяет ее, если Перси все не выдумал. А Грей так не думал. От этого у него возникло ощущение опасности и головокружения, как будто он навис над глубокой пропастью. А еще это чертовски возбудило и встревожило его.
Американец, который в это время весело рассказывал о необычном геологическом образовании, увиденном им в путешествии из Парижа, ('А Его Светлость обратил на него внимание?') был пожилым человеком. И потому его тело, хоть и в хорошей форме, за исключением пятен какой-то пурпурной экземы на нижних конечностях, в качестве сексуального объекта не рассматривалось. Тем не менее, плоть Грея туго обтягивала кости, и довольно большое количество крови отлило от головы. Он чувствовал, как Амандин смотрит на него, бесцеремонно оценивая, и вдруг отчетливо вспомнил о том, как Перси рассказывал об отношениях со своей женой и шурином — бароном: 'С обоими, по случаю'. 'Одновременно?' Сопровождала ли сестра барона своего мужа или она, возможно, находилась дома? И сейчас, как и несколько раз за всю свою жизнь, Грей всерьез размышлял, а не был ли он извращенцем.
— Может, мы присоединимся к доброму доктору в его полезной практике, милорд?
Лорд Джон отвел глаза от Франклина и увидел, что барон принялся снимать сюртук. К счастью, прежде чем Грей смог придумать, что сказать, Франклин поднялся, заметив, что, по его ощущениям, он получил достаточно полезных ванн на этот день.
— Хотя, конечно, — произнес он, глядя прямо на Грея с выражением глубочайшего интереса, — и даже с некоторым весельем, — вы не должны позволить, чтобы мой уход помешал вам потакать собственным желаниям, господа.
Барон, безупречно вежливый, сразу же надел сюртук, сказав, что присоединится к ним за аперитивом в библиотеке, и скрылся в коридоре.
У Франклина был шелковый халат. Придерживая его для Франклина, Грей наблюдал, как под халатом исчезают белые, слегка провисающие, но замечательно твердые и нераскрытые ягодицы. По тому, как медленно американец опускал руки в рукава, Грей понял, что в его плечевых суставах зарождается артрит.
Обернувшись и завязывая пояс, Франклин пристально посмотрел на Грея.
— Спасибо, милорд, — сказал он. — Полагаю, вы ранее не были знакомы с Амандином?
— Нет. Я знал его... зятя, месье Бичема, несколько лет назад. В Англии, — добавил он без всякой особой причины.
Что-то мелькнуло в глазах Франклина при имени Бичем, заставив Грея спросить:
— Вы его знаете?
— Мне знакомо это имя, — равнодушно ответил Франклин. — Значит, Бичем — англичанин?
Множество неожиданных возможностей промелькнуло в голове Грея от такого простого замечания: 'Мне знакомо это имя'. Но столь же быстро их оценив, он решил сказать правду, как самое безопасное. И просто произнес: 'Да', — тоном, указывающим, что это не более чем просто факт.
В течение следующих нескольких дней лорд Джон и Франклин провели ряд интересных бесед, в которых имя Перси Бичема выделялось, поскольку не упоминалось. Тем не менее, когда Франклин вернулся в Париж, у Грея осталась искренняя симпатия к пожилому джентльмену, который, узнав, что лорд Джон весной собирается в Колонии, настоял на том, чтобы дать ему верительные письма нескольким друзьям. А еще у Грея появилась уверенность, что доктор Франклин точно знал, кто такой Перси Бичем сейчас, и кем являлся когда-то.
— Прошу прощения, сэр, — произнес один из членов экипажа 'Тартара', довольно грубо отталкивая его локтем со своего пути и нарушая его задумчивость. Грей моргнул, приходя в себя, и понял, что его руки без перчаток заледенели на ветру, а щеки онемели. Предоставив матросов их зябким занятиям, лорд Джон спустился вниз, чувствуя своеобразное маленькое и стыдливое тепло от воспоминаний о своем визите в 'Trois Flèches'.
'3 мая 1777
Нью-Йорк.
Дорогой папả, я только что получил твое письмо о кузене Генри и очень надеюсь, что ты сможешь узнать его местонахождение и добиться его освобождения. Если я сам что-нибудь о нем услышу, то сделаю все возможное, чтобы дать тебе знать. Есть ли кто-нибудь, кому я могу адресовать письма для тебя в Колониях? (Если ты не сообщишь иного, то я отправлю их в распоряжение г-на Сандерса в Филадельфии с копией для безопасности судье О'Кифа в Ричмонде).
Надеюсь, ты извинишь мое собственное досадное разгильдяйство в переписке. Увы, оно не имеет никакого отношения к сильной загруженности или срочным делам с моей стороны. Скорее, это из-за скуки и отсутствия чего-либо интересного — писать не о чем. После утомительного зимнего заточения в Квебеке (хотя я выезжал на замечательную охоту и подстрелил очень злобное создание, называемое росомахой), в конце марта я, наконец, получил новые распоряжения от адъютанта генерала Хау, когда некоторые из людей сэра Гая вернулись в Цитадель, после чего возвратился в Нью-Йорк.
От капитана Рэндалла-Айзекса я не получил ни единого слова, и ничего не слышал о нем после своего возвращения. Очень боюсь, что он, возможно, погиб во время снежной бури. Если ты знаешь его родственников, возможно, ты отправишь им записку, выражающей мою надежду на то, что он выжил? Я сделал бы это сам, но не знаю, где их найти, и как деликатно сформулировать свое сочувствие. Тем более, если они тоже находятся в сомнении о его судьбе или, что еще хуже, уже не сомневаются. А вот ты найдешь, что сказать: ты всегда умел.
Мне же несколько больше повезло в моих собственных путешествиях, ведь я пострадал только от незначительного кораблекрушения на пути вниз по реке (во время транспортировки у Тикондероги случилось несчастье, когда нас обстрелял отряд американских стрелков из Форта. Никто не пострадал, но каноэ были пробиты, и некоторые дыры, к сожалению, мы не обнаружили до тех пор, пока не вернулись на воду, после чего два из них внезапно затонули). Затем по пояс в грязи и окруженный плотоядными насекомыми, я выбрался на дорогу. Однако с момента моего возвращения практически ничего интересного не произошло, не считая постоянных слухов о том, что мы собираемся делать. Обнаружив, что бездеятельность раздражает больше, чем то, что ты бы назвал культурным окружением (хотя вообще ни одна из девушек в Нью-Йорке не умеет танцевать), я вызвался доставлять депеши и нашел в этом некоторое облегчение.
