Гильда несколько раз провела кистью в воздухе, повторяя росчерк.
— Теперь, конечно, он пишет не "Артур, Великий Лорд" а "Артур, король".
Оружейник уже нес перо и чернильницу.
Гильда взмахнула пером. Поначалу линия вышла чересчур жирной. Затем помешала ворсинка. В следующий раз Гильда плохо обмакнула перо, чернила иссякли на середине слова. Лишь с четвертой попытки, не отрывая руки, она вывела королевское имя как положено, с крупной округлой заглавной буквой и мелкими, угловатыми строчными. Потребовала:
— Сходите в лавку и купите мне хорошее перо.
Оружейник и Стрелок отправились в мастерскую, музыканты — к лошадям, Рыжий Плут — в лавку. Плясунья подошла к Гильде, вновь взявшейся за свой кувшин, присела рядом на скамью. Тихо спросила:
— Ты не боишься?
Гильда аккуратно завершила бирюзовый завиток, и только после этого отложила кисточку и повернулась к Плясунье.
— Боюсь.
— Но ты так спокойна...
— Я гоню от себя страхи. Если непрерывно думать о том, что может случиться — жить некогда будет.
— Я тоже гоню, — жалобно вымолвила Плясунья. — Но они возвращаются.
— Попробуй заняться чем-нибудь, — посоветовала Гильда. — Все равно, изменить ничего нельзя. Разве что отступить...
— Отступить? Никогда. Сегодняшней трусостью завтрашнего счастья не купишь, как не принесешь воды в разбитом кувшине.
Гильда кивнула и вновь взялась за кисточку. Побежал, зазмеился причудливый узор.
Плясунья вернулась в отведенную ей комнату, отодвинула к стене скамью и стол и целый день разучивала новый танец. К вечеру у нее отнимались ноги, зато ночью она провалилась в глубокий и ровный сон без сновидений.
* *
*
Холод источают каменные стены темницы. Холоден самый воздух ее. Стражник вздрагивает, притопывает, плотнее кутается в плащ. Промозгло. С отвращением взирает на небо. Низкие тучи брызжут мелким дождем. Сырость пронизывает до костей. Стражник шагает по двору темницы, не может согреться. Гулко отдаются шаги его по каменным плитам. Стражник вскидывает голову, отводит капюшон от уха — ему чудится цоканье копыт. Мимо? Нет, похоже, едут через мост. Он подходит к решетке. Сквозь пелену дождя видит три размытых силуэта. Неужто привезли нового узника? Вот бедолага. Стражник гонит мысль о каменных подземельях. Цокот копыт становится все отчетливее, всадники приближаются. Влажно поблескивают бока коней. Плащи всадников забрызганы грязью. Гонцы примчались издалека. Из-под плащей виднеются вороненые доспехи королевских дружинников. Первый всадник подъезжает к решетке вплотную. Два других держатся позади. Один из них ведет в поводу оседланного жеребца. Можно подумать, явились за кем-то из узников.
— Кто такие? — ежась, спрашивает стражник.
Всадник, не отвечая, нагибается, просовывает сквозь прутья решетки свиток, скрепленный печатью. Стражник только взглядывает на печать, отступает, и вот уже гремят цепи, и решетка ползет вверх. Всадники въезжают во двор. Тот, кто показывал свиток, спешивается, откидывает капюшон. Он в шлеме, но забрало поднято. Холодные зеленые глаза ощупывают караульного. Губы под черной полоской усов разжимаются, чтобы бросить одну-единственную фразу.
— Капитана сюда.
Стражник пробует воспротивиться. Капитан греется у очага, и горе тому, кто попытается вытащить его из теплой караульной на дождь и ветер.
— Поднимитесь в башню и поговорите с капитаном, — бурчит он.
Королевский гонец не сердится и не повышает голоса. Зеленые глаза его подергиваются пеленой скуки. Равнодушно, небрежно, будто и не слыша пререканий, он бросает:
— Капитана сюда.
Хлещет дождь. Точно каменные изваяния, сидят верховые. Стражника словно ветром сдувает. Ему хорошо знаком подобный тон: промедли, и тебя собьют с ног, спасибо, если в землю не втопчут. Дерзких, может, потом и накажут, да что толку.
Бранясь, спускается по ступенькам начальник стражи. Хмуро оглядывает гонцов. Его на испуг не возьмешь. Его сам господин Магистр поставил.
— В чем дело? — спрашивает он резко.
Гонец, не снизойдя до ответа, протягивает свиток.
— Ступай в караульную, обожди, — небрежно бросает капитан.
— Дело спешное.
— Я сказал — обожди, — рычит капитан.
Дело, может, и спешное, да он своему времени хозяин. И никому не позволит командовать. Пусть перед ним посланец короля. Зато сам он человек Магистра. И надо еще посмотреть, чей хозяин главнее... А за промедление все равно спросят с гонцов.
Повернувшись на каблуках, капитан направляется к дверям башни. В спину ему ударяет холодное, повелительное:
— Назад!
Таким тоном отдают команды на поле боя. Привычка к повиновению берет свое, капитан оборачивается, подходит. Гонец сдергивает перчатку с правой руки. На безымянном пальце блестит перстень. Королевская печать — маки и меч "Грифон". Капитан бледнеет при мысли, какую ошибку едва не совершил. Можно задержать обычного гонца — и подставить его под удар. Но если задержать посланца, которому доверен королевский перстень, под ударом окажешься сам. Подобных гонцов отряжают лишь в случаях великой необходимости.
Капитан разорвал ленту, скреплявшую послание, развернул свиток, пробежал глазами приказ. И уже через минуту двое стражников спешили к дверям, ведшим в подземелье.
— Навсегда забираете узника? — капитан попробовал разговорить королевского посланца.
Тот не отозвался.
— Жаль, — продолжал капитан. — Очень уж он потешал моих людей. Жизнь-то у них не слишком веселая. А так порой слышишь — хохочут, узник забавную песню спел. Потом грустную заведет... Мои люди ко всему привычны, стоны их не разжалобят... А песни услышат — слезы в глазах стоят.
— Если они будут слушать мятежника, еще и не так заплачут, — отрезал зеленоглазый.
Капитан прикусил язык.
В это время стражники выволокли во двор Менестреля. Руки узника были связаны за спиной. Стражникам приходилось его поддерживать — сам Менестрель стоять не мог. Он крепко зажмурился и низко опустил голову: после подземелья даже тусклый осенний свет ослеплял. Он был босиком, запекшаяся корка грязи покрывала ноги, одежда висела лохмотьями.
Увидев, как гневно сжались губы королевского гонца, капитан прикрикнул на своих людей, полагая, что их необходимо поторопить.
— Где его лютня? — перебил зеленоглазый.
— Что? — опешил начальник стражи.
— Где его лютня? — голос громыхнул гневом.
— В подземелье... — начал было один из стражников, но, не договорив, развернулся и ринулся к дверям темницы.
Менестрель же, заслышав голос гонца, поднял голову и попытался рассмотреть говорившего. Глаза слезились, вместо лиц он видел только розовые пятна. Но отчетливо слышал яростный, знакомый голос:
— Посадите его на коня.
Зацокали по каменным плитам копыта. Менестреля усадили в седло и привязали — сам удержаться на коне не сумел бы. Веревки врезались в тело, но это уже было неважно. Кроме грубого прикосновения веревок, он чувствовал ласкающую влагу дождя, дыхание ветра, опьяняюще свежее после смрада темницы.
Вернулся стражник, прижимая к груди лютню. Зеленоглазый обернулся к спутникам, один из них нагнулся с коня и взял из рук стражника инструмент. Снова, взвизгнув, пошла вверх решетка. Зеленоглазый натянул перчатку, скрыв королевский перстень, и тронул коня. Они выехали из ворот крепости, миновали мост и направились вниз по улице, ведшей к городской стене. Ворота темницы захлопнулись за ними, и прежняя тишина воцарилась во дворе, вымощенном каменными плитами.
— Потерпи, — тихо сказал Стрелок Менестрелю. — Нам бы только из города выбраться.
Они беспрепятственно продвигались по улицам. Горожане почти не обращали на них внимания: стражники на каждом шагу встречаются. А оборванцев кто ж не видывал — в нынешнее-то время?
Дождь приутих, тучи стали расходиться, желтое, бледное угадывалось на небе солнце.
В воротах их никто не остановил.
* *
*
В черном — стражи Магистра, в алом — люди короля. "Правда, под алым может таиться и черное. Беда, если юный паж окажется соглядатаем Магистра", — размышлял Рыжий Плут, поспешая за мальчишкой.
Холодные плиты пола жгли ноги. Каменные своды нависали над головой, стены коридоров, казалось, готовы были сомкнуться и раздавить. Обитатели замка — от латников в воротах до знатных лордов — смотрели угрюмо и неприветливо. Порой доносились взрывы смеха, но даже и смех звучал невесело: так люди смеются не оттого, что им хорошо, а оттого, что другим плохо. Плут незаметно отер пот со лба. Ему уже начало мерещиться, будто из каменного лабиринта нет выхода, когда паж отворил двери в сад. Плут перевел дыхание.
У белой стены, среди пурпура осенних цветов, под пламенеющими кленами сидела королева в окружении свиты. Ее Величество совсем недавно получила позволение выходить в сад — по настоянию королевского лекаря. Артур, однако, позаботился о том, чтобы ее повсюду сопровождали придворные дамы. Издалека они казались яркими луговыми бабочками на зеленом склоне. Пестрели одеяния: желтые, голубые, розовые, лиловые. Нежные личики, любопытные взгляды... "А ведь половина из них — доносчицы", — подумал Плут.
Паж опустился на колени перед девушкой в бордовом одеянии.
— Гонец от Его Величества.
Дамы склонили друг к другу головы, заработали язычками. Плут встретился взглядом с королевой. Мгновение ясные серые глаза изучали его. Затем тень улыбки скользнула по лицу Ее Величества. Плут подал письмо. Аннабел сломала печать. Плут с тревогой наблюдал за тем, как она разворачивает свиток. Вдруг не совладает с изумлением, выдаст их обоих — жестом, взглядом, возгласом?
Недаром Аннабел родилась королевской дочерью. Недаром двадцать поколений ее предков властвовали в этой стране. Лицо ее не изменилось, лист пергамента не задрожал в руках. Лишь раз повернула она голову — к леди Амелии, пытавшейся украдкой заглянуть в письмо через плечо королевы. Бросила негромко, без гнева, словно отгоняя назойливую муху:
— Вы загораживаете мне свет.
Леди Амелия отошла и больше подступить не решилась. Дочитав, королева свернула письмо и обратилась к Рыжему Плуту:
— Поручал ли мой супруг дождаться ответа?
— Если Ваше Величество соблаговолит ответить.
— Я напишу.
Королева поднялась и, сделав посланцу знак следовать за ней, без излишней поспешности направилась в башню. Двенадцать придворных дам, шурша длинными подолами по осенним листьям, потянулись следом. Только леди Амелия попыталась ускользнуть.
— Разве я позволила вам удалиться? — спросила Аннабел.
Леди Амелия принужденно поклонилась и осталась при госпоже. Королева вошла в свои покои, повелела леди Амелии развлечь ее музыкой, подсела к столу и взяла в руки перо. Леди Амелия, отступив в угол к арфе, уже не могла слышать разговор королевы с гонцом.
Рыжий Плут с беспокойством поглядывал на Аннабел, опасаясь женской многоречивости. Ему нетерпелось выбраться из замка. Аннабел, черкнув несколько строк, растопила воск и запечатала письмо. Подавая его Плуту, снова чуть улыбнулась.
— Вы прекрасно исполнили поручение. Благодарю.
Протянула бархатный кошель. Плут с удовольствием взвесил его на ладони. Затем Аннабел вынула из резного ларца янтарный браслет.
— Передайте пославшему вас.
Рыжий Плут с молчаливым поклоном принял украшение.
— Скажите моему супругу: я с нетерпением жду встречи.
Уходя, Плут оглянулся. Леди Амелия сидела бледная, с искривившимися от злобы губами. Королева шагнула к очагу и бросила письмо Стрелка в огонь.
Подобное благоразумие восхитило Плута.
* *
*
Лесные ароматы пьянят. Если целый год вдыхать вонь гнилой соломы, ржавчины, грязных тел, а потом окунуться в запахи мокрой земли, прелых листьев, травы, сосен — как не захмелеть?
Если целый год пить тухлую, отдающую плесенью воду, а потом сделать глоток воды из лесного ручья — ароматной, сладкой и крепкой, словно вино — как не захмелеть?
Если целый год изо дня в день слышать шаги часовых, стоны и ругань узников, шорох капель, срывающихся с влажных стен, а потом внимать шуму ветра в кронах деревьев, позвякиванию уздечек, перестуку копыт, голосам друзей — как не захмелеть?
Как не захмелеть, оказавшись дома, в тепле, у очага?
Менестрель вытянулся на кровати, провел рукой по льняной простыне. Усмехнулся.
— Даже не верится.
На щиколотках и запястьях его остались гнойные раны от кандалов. Гильда смочила полотно отваром из целебных трав, наложила повязки, затем напоила певца крепким бульоном.
Через мгновение Менестрель спал. Стрелок обратился к Оружейнику, стоявшему подле кровати.
— Не хотелось привозить его сюда, подвергать всех риску. Думал, укроемся в лесном храме.
— Какой лес? Какой храм? Ночевки в лесу его прикончат.
— Потому мы запутали следы и вернулись сюда. Ему нужен хороший уход, сытная еда, тепло, — Стрелок помолчал. — Да... Отведал королевского гостеприимства.
Плясунья, помогавшая Гильде, выпрямилась, прижала кулачок к губам. Слова Стрелка обожгли тем больнее, что и сама думала так же. Когда Менестрель, поддерживаемый музыкантами, переступил порог, Плясунья в первое мгновение его не узнала. Певец был бледен до желтизны, исхудал — больше походил на тень, чем на человека. Седины в волосах заметно прибавилось, только в улыбке еще проскальзывало что-то знакомое, прежнее. Плясунье захотелось оказаться лицом к лицу с Артуром. Высказать все, что накопилось на сердце. А еще — посмотреть в глаза. Удастся ли поймать хоть тень раскаяния? Если нет — что ж, оборотню ее сердце принадлежать не будет.
Гильда аккуратно разложила мешочки с травами, повернулась к мужчинам.
— Пора обедать.
Плясунья вызвалась посидеть подле больного, остальные поднялись наверх. Когда все устроились за столом, возвратился Рыжий Плут. Сбросил плащ, подбитый куньим мехом, занял свое место на скамье. Гильда поставила перед ним полную тарелку тушеного мяса, и Плут мгновенно набил рот, так что на нетерпеливые вопросы мог отвечать только мимикой и жестами. Это никого не устроило. Флейтист попытался отнять у Плута тарелку, тот намертво вцепился в нее правой рукой, а левой вынул из-за пояса и подал Стрелку свиток. Охотник взял, сломал печать, пробежал глазами. Друзья перестали жевать и внимательно следили за выражением его лица. Только Плут, как ни в чем не бывало, наворачивал мясо. Стрелок дочитал, улыбнулся — остальные облегченно вздохнули — и вновь углубился в письмо. Изучал так долго, что музыканты взялись заключать пари: Менестрель раньше встанет на ноги или Стрелок отложит свиток? Гильда удрученно поглядывала на остывающее в тарелках мясо. Один Плут ее порадовал: съел все подчистую, корочкой хлеба подобрал соус и попросил добавки.
Стрелок свернул письмо и весело посмотрел на друзей.
— Я сообщил королеве о наших планах, она просит известить, удалось ли освободить Менестреля.
Рыжий Плут поперхнулся. Флейтист принялся истово дубасить его по спине. Плут не выдержал и дал сдачи.
— Известить королеву? — откашлявшись, завопил Плут. — Опять в замок идти?
