Натягиваю тетиву, мышцы каменеют от боли, с ужасом понимаю, пальцы не выдерживают силы натяжения лука, сейчас стрела соскользнёт, но звучит команда: — Бей! — стрелы одновременно поют, хруст, раздражённый скрип, горящие глаза взлетают вверх.

— Он поднялся на задние лапы, стреляй! — кричит Аскольд.

Сам понимаю, вновь свистят стрелы, хрустит хитиновая броня, монстр завертелся на месте, трещат заросли, повело вонью яда, где-то звучит испуганный рык, семейство львов спешит убраться подальше от этих звуков и омерзительных запахов, они знакомы с чудовищем.

Насекомое увидело нас, стремительно бросается, растопырив передние лапы, это просто ад, такого ужаса я в жизни не испытывал, мне хочется быстрее умереть, не дожидаясь, когда меня обхватят лохматые конечности. Чисто машинально выпускаем ещё по паре стрел и бежим с криками и рёвом, стебли хлещут по лицам, а сзади ломится ужасное существо, плюётся ядом, скрипит хелицерами и бросает липкие нити.

— Разбегаемся! — ору я. Монстр мгновенно поворачивается ко мне, но Аскольд оказывается за спиной чудовища и усыпает того стрелами, они втыкаются как гвозди в пластмассу. Существо разворачивается, начинаю стрелять я. Живучесть необъяснимая, бьём почти в упор, а оно не собирается издыхать, очень скоро закончатся стрелы и ... но слышим хлопок, словно, что-то лопнуло, брюхо насекомого трескается, и неожиданно быстро вываливаются склизкие внутренности и, поганят истерзанную землю. Монстр съёживается, лапы поджимает под себя и, словно засыпает. Мы стоим, не двигаемся, всё ещё не можем оценить случившееся. Вдруг притворяется? Но нет, оно мертво и безобразно. Аскольд подходит ко мне, не узнаю его, он мокрый как мышь, попавшая в канализацию, глаза бегают, бородка истрепалась, а руки ... дрожат! Некоторое время он не может даже говорить, затем выдавливает: — Курить хочу, — садится он на корточки, но ноги не выдерживают, падает на спину, нервно смеётся.

— Ты ж, не куришь.

— До училища баловался. Хочу затянуться чем-нибудь невероятно крепким ... махоркой, можно с пиявками и гвоздями и самогона тяпнуть, настоянного на мухоморах. Но, думаю, и это меня в чувство не приведёт. А ещё я детство вспомнил, такое беззаботное и чудесное, по подвалам и чердакам лазали, костры жгли и картошку пекли ... у нас не было шансов. Знаешь, что нас спасло?

— Стрелы.

— Ни одна не пробила его хитин, вязли как в эбоните.

— Так, почему у него брюхо лопнуло?

— Посмотри внимательно. Видишь чёрный камень? Это огромная глыба обсидиана, пополам треснула, кромки как лезвия. На наше счастье насекомое с размаху насело на них, это просто чудо, другого объяснения найти не могу.

— А оно точно мёртвое? — недоверчиво спрашиваю я, вглядываясь в скукоженную тушу.

— Мертвее не бывает. Так, наш Шаляпин! Бегом к нему, как бы ни обделался, бедняга.

Подбегаем к тропе, сиротливо мерцают липкие нити, а Миши нет. Князь Аскольд лазает вдоль тропы: — Отлепился, горемыка, побежал в сторону моря. Хорошо, что опять не к разлому, забитого всяческой мерзостью. Придётся вернуться к насекомому, стрелы повыдёргивать, затем, парня выручать.

Морщусь, но Аскольд прав, надо идти к чудовищу, а оно даже мёртвое вызывает непреодолимый ужас. Тащусь за другом, невыносимо воняет ядом и сырыми кишками.

— Подальше от морды отходи, вдруг начнутся конвульсии, зацепит, обидно будет, — советует друг, он с трудом выдёргивает стрелы. По большей части они ломаются, но и обломанные складывает в колчан.

Смотрю на поверженного гиганта, какой-то он не реальный, ну, не может наша земля производить эту мерзость. Паучья морда усеяна множеством рубиновых глаз, и отделена от туловища толстой членистой шеей. На спине прочные щитки, пулей не пробьёшь, даже грязнобелый живот в хитиновой броне. На передних лапах клешни, остальные — в острых шипах.

— Вот и отомстили за ребят, — задумчиво говорю я.

Аскольд надёргал стрел, даёт жменю: — Шаляпин, если вновь не сбился с дороги, уже на подступах к санаторию.

— Был бы мобильник, Храповым позвонили.

— А если вертолёт — долетели. Но у нас кой чего осталось с прошлой жизни.

— Что именно? — не понял я.

— Ноги. Ещё пробежимся, а то наш прыткий парень постарается снова вляпаться в неприятность.

Вновь гонка с препятствиями. На этот раз миновали зону густых зарослей, короткая травка, словно подстриженная, бежать легко, я уже вижу знакомые скальные выступы, между ними тропа, ведущая к первоначальному лагерю.

Пахнет морем, поднимается ветерок, первый предвестник наступающего утра. Благодаря стараниям Мишеньки, ночь быстро пролетела, так хочется при встрече, надавать ему по ушам.

— Главное, насекомое замочили, — словно слышит мои мысли Аскольд. Он переходит на шаг, я облегчённо вздыхаю.

Вместо того, чтоб сразу спускаться по тропе, князь осматривается, опускается на корточки, чуть ли не ползает.

— Что ещё? — чувствуя, что сегодняшние приключения не заканчиваются, понуро спрашиваю я.

— Вроде как лисица, мышь бросила.

— Миша напугал её?

— Да, нет, наоборот, он её испугался, ломанулся мимо тропы, по склонам дальше, совсем нервы напряжены, так и разрыв сердца получить недолго.

— Вот, горе наше, — выругался я. — Опять бежать?

— Нет, снова! — голос Аскольда наполнен бодростью и задором. Но я догадываюсь, мой друг банально передо мной рисуется, его взгляд потускнел от усталости, бородка обвисла, словно сосульки весной. — Ничего, сейчас нагоним, он не очень далеко, — Аскольд глубоко заглатывает воздух, резко выдыхает.

Действительно, стоило нам миновать отдельно торчащие скалы, мы его видим, но он не один. Наш герой ползает по земле, а его с хохотом пинают по рёбрам незнакомые люди.

— Кто это, бойцы Вилена Ждановича?

— Догадлив, — кривится Аскольд, — где-то там у них лагерь.

— Что они здесь делают? Ночью?

— Не видно, что ли, промышляют. Самим работать "западло", вот и ищут для себя рабов.

— Выручать надо парня, — меня захлёстывает негодование.

— Их четыре человека?

— Нет, вон ещё двое подходят, — замечаю я.

— Это уже плохо. Надо обходить справа.

Мишу поднимают на ноги, но тот падает, он совсем выбился из сил. Бьют по животу, он вскрикивает, пытается подняться, из глаз текут слёзы, вновь бьют, он бежит как клоун, широко расставляя ноги.

— Совсем обессилил, — замечает Аскольд, — однако, "мочить" их надо, у парня точно сердце не выдержит.

Мы обходим бандитов, прячемся между камней. Они идут не таясь, посмеиваются, делают замечания по поводу толстого зада своего пленника, их рожи гнусные, такие в комиксах рисуют, не зря ублюдков, природа наделяет отличительными чертами, нет в них не благородства, чистоты взгляда, одним словом, выродки.

— На свою службу, Вилен Жданович, зеков взял, ни один нормальный человек не способен выполнять такие поручения, — уверенно произношу.

— Всё верно, — кивает Аскольд, — эти из зеков.

Пропускаем первых, два замыкающих идут с копьями, периодически оглядываются по сторонам.

Князь Аскольд натягивает тетиву, я тоже, но страшно стрелять в людей, никогда не убивал.

— Это не люди, — шепчет друг, — Миша, человек, хоть и испорченный, но не они ... а человеческая жизнь очень ценна, поэтому, стреляй, не раздумывай. Целься под левую лопатку, там сердце.

— Вот уж, не знал, — фыркаю я, оттягиваю тетиву.

— Пли, — шепчет Аскольд.

Как злые шершни гудят стрелы, моя стрела пробивает на вылет, второго Аскольд прошивает до половины. Без единого звука бандиты заваливаются на землю. Один из них цепляется за собственное копьё и, зависает, словно в раздумье, другой, утыкается лбом в землю, словно ищет, чего. Услышав шум, остальные поворачиваются.

— Что ищете? — хохотнул один из них, ещё не осознав происшедшего.

— Пли, — вновь шепчет Аскольд. Ещё двое спотыкаются, взмахивают руками и оставшимся в живых становится всё ясно.

— Шухер! Менты поганые! — бросаются по склону вниз, а Миша стоит, не может ничего понять, садится на землю.

Мы подбегаем к обрыву, по осыпи, поднимая пыль, бегут две фигуры. Целюсь, стреляю, мимо.

— Не трать стрелы! Помоги сдвинуть камень!

— Зачем?

— Давай!

Я догадываюсь: — Их же засыплет! — жалость кольнуло сердце.

— Ты же только, что стрелял?! — недоумевает князь Аскольд.

— Но, то стрелы, а это камни. Жестоко!

— Помогай, говорю! — рычит Аскольд.

Упираюсь ногами. Валун качнулся, сдвигается с места, словно нехотя сползает, я уже думаю, застынет навечно, но вдруг, переворачивается, и стремительно несётся вниз, захватив с собой, целую лавину из мелких камней. Вопли прорываются сквозь грохот лавины, между булыжников мелькают разорванные тела и всё это, с грохотом несётся к морю.

— Вот и всё, а ты боялся, как молоденькая девушка ласок здоровенного мужика, — обтирает пот Аскольд и смеётся.

— Какая мерзость,— я пропускаю грубую шутку мимо ушей.

— А то! — соглашается друг. Он садится рядом с Мишей: — Шаляпин, ты как?

— Какой кошмар, — шепчет он.

— А ты думал. Погулять захотел? Здесь не московские проспекты, если не съедят звери, люди кожу сдерут. Ты, друг, больше не экспериментируй с нашим здоровьем, видишь, Великий князь едва не надорвался, отдышаться не может, бегали, как зайцы по полю, мимоходом, монстра загасили и этих, на тот свет спровадили. Какое ж, здоровье выдержит!

— Извините, — всхлипывает парень.

— Не раскисай, — говорю я, — дай руку, — нащупываю пульс, — м-да, загнал себя, дружок, зашкаливает. Идти хоть, сможешь, или тебя нести?

— Смогу, — он поднимается, шатается как пьяный.

— Мало спортом занимался? — хмыкает князь.

— У меня сцена, спорт, — вновь всхлипывает Миша.

— Оно, конечно так, но в следующий раз по сцене чаще бегай, — услужливо советует Аскольд.

— Ты к компании своей шёл? — спрашиваю я.

— Да, они единственные кого я знаю.

— Хорошо, я не возражаю, проводим тебя к ним.

— Не хочу к ним, я с вами пойду.

— Почему?

— Теперь я ещё и вас знаю.

Гл.13.

Светает. Почему-то, именно в это момент, звёзды особенно большие, но они быстро блекнут под натиском солнечных лучей, небо становится с сиреневым отливом и выпадает роса — она всюду, травинки, словно нанизанные хрустальными бусинками, даже пригибаются к сырой земле. Кузнечики с трудом отползают в сторону, кровь не разогрелась, не могут прыгать, лениво прошелестел полоз, сверкнув медной чешуёй, лисица, прогибая траву, носится за мышами, а далеко, на гране слышимости, проносится тяжёлый рёв — степные мамонты просыпаются, радуются наступающему утру. Стервятники кружат над степью, но, ни один не изъявляет желание полакомиться мёртвым насекомым, он чужд этому миру, никто его есть не будет, сгниёт, и даже трава на его месте не будет расти.

— Словно груз с души упал, — вдыхаю полной грудью прозрачный воздух.

Князь кивает, всматриваясь вдаль. Миша ковыляет за нами, вид несчастный, совсем не похож на ту "звезду", что был вчера.

— Отстроишься, женишься, гитару сделаешь, концерты давать будешь, — хлопает по плечу Аскольд.

— Я к маме хочу! — неожиданно разрыдался Миша.

— Ну вот, приплыли! — расстроился князь. — Где я её тебе найду? Ты не раскисай, сейчас многие в таком же положении что и ты, обживёшься, глядишь, и родителей своих найдёшь, а там, женишься, детишки пойдут.

— Они в Севастополе, в гостинице Крым остановились, — Миша шмыгнул носом и, внезапно взревел в великом горе, как авиалайнер, взлетающий с аэродрома. От неожиданности я пригибаюсь, да и Аскольд опешил, но поспешно произносит: — Вот видишь, они не слишком далеко, ты умойся росой, моментально полегчает, — советует он и прижимает вопящего парня к себе.

Наблюдаю за другом, ни малейшей насмешки, в глазах печаль, так переживать за других людей — удел сильных.

На этот раз никто не покушался на нашу жизнь, львы ревут в отдалении, где проходят маршруты диких быков. Без происшествий добираемся до города Титанов, выкупались в озере под водопадом. Встретились с охотниками, у них начинается рабочий день. Они вооружены копьями, луками, тащат рогатины, верёвки. Я тормознул их, рассказал, что путь через тропу насекомого открыт. Известие о смерти монстра встретили удивлённым ропотом, кому как не им знать, насколько опасен он был.

Наши жёны, естественно не спят. Яна с дочкой, пришла к нам, с Ладой готовят завтрак, Ярик камнем забивает колья, ему старательно мешает Светочка.

Нас видят, всё побросали, Мишу усаживают к костру, вручают кусок сочного оленьего мяса и пучок остро пахнувшего лука.

— Семёну надо рассказать, мы отомстили за ребят, того паука убили, — я обнимаю жену.

— Как? — не верит она.

— Миша использовал себя в качестве дохлой мухи, а мы из себя изображали злобных неандертальцев, тварь с испугу брюхо распорола об камень. Так, что не зря наш Шаляпин решил увязнуть в паутине.

— Я так и знала, что вниз пойдёте, — качает головой Лада.

— А я тебе говорила, не на озере они. Как только он факел взял, сразу поняла, — Яна чувствительно пинает локтем ухмыляющегося мужа.

— Вот, здорово, папа! А можно на него посмотреть? — радуется Ярик.

— Нечего на него пялиться, кругом кишки и яд, мерзость, — вспоминаю я произошедшее и содрогаюсь, мы были на волоске от гибели, причём, лучше умереть в пасти медведя, или быть разорванным акулой, чем под хелицерами кошмарного существа.

— Я бы тоже посмотрела, — поддерживает моего сына Светочка, — капризно надувает губки.

— А, ведь, стоит экскурсию организовать, — неожиданно соглашается Аскольд, — у народа и так мало развлечений, пусть позабавятся.

— Ура! — хлопает в ладоши Светочка.

— Я говорю о народе, — лукаво хмурится Аскольд.

— А я и есть народ, — девочка обвивает шею отца тонкими ручонками.

— Он очень страшный, — передёргивается Миша, о чём-то вспоминает и взгляд стекленеет.

— Вот и хорошо! — светится от счастья Светочка.

— А мы, тоже пойдём, — переглянулись друг с другом женщины.

— Вот любопытные, спать после этого не будете, — бурчу я.

Миша, незаметно для всех засыпает, кусок мяса выпадает из рук, губы перепачканы жиром, на щеках грязные пятна от сажи. Лада накрывает его пляжным полотенцем, вытирает ему лицо, цыкнула на нас, чтоб не шумели. Миша во сне шлёпнул губами: — Мама, — проговорил он, лицо озаряется счастливой улыбкой.

— Совсем ещё ребёнок, — в задумчивости качает головой Лада.

— В его возрасте уже командовали полками, — ухмыляется Яна, — этому борову давно за двадцать ... маменькин сынок! — в раздражении кривит она губы.

— Каждый взрослеет по-разному.

— Занюнкали его и сейчас продолжают сопли вытирать, не люблю я таких мужиков, — безапелляционно заявляет Яна.

— Правильно, на лесоповал его или камни крушить, там быстро заматереет, — шутит Аскольд.

— Отстаньте от него, — Лада поправляет покрывало, с жалостью смотрит на спящего Мишу и задумчиво произносит: — Какой у него голос, это дар свыше, не сгубить бы его талант.