— Эх ты, страшила! Не бережешь казенное имущество! Ишь, прямо в пыли расселся, — не упустил случая подшутить пребывавший в отличном настроении Кель. Страшилой гвардейцы прозвали Ритала за изуродованное лицо. Сам он нисколько на это не обижался.
— И это ты мне говоришь? — рассмеялся неприятным каркающим смехом Ритал. — Напомнить, что стало с твоим шмотьем?
— Уел, старый пес, — улыбнулся Кель. История, о которой вспомнил ветеран, произошла всего пару недель назад. Любопытный гвардеец как-то бродил по территории лагеря и, увидев полуоткрытую дверь в дом, где жили маги, приписанные к Сплаву, не удержался, и решил наведаться в гости.
Оказавшись внутри, Кель услышал приглушенный плач и, не раздумывая ни секунды, толкнул дверь, из-за которой доносились всхлипывания. Первым, что гвардеец увидел внутри, была Тайми, стискивающая в маленьком кулачке цепочку с каким-то кулоном и рыдающая в подушку. Вторым оказался летящий ему в лицо огненный шар.
Амулет гвардейца спас не в меру любопытного солдата от серьезных ожогов, а вот одежда пострадала сильно. Кель перекатился, сбивая пламя, и опасаясь, что волшебница сейчас его добьет, быстро вскочил, сжимая обнаженный кинжал. Но на кровати уже сидела прежняя хладнокровная повелительница огня, смотревшая на гвардейца с презрением, лишь слегка разбавленным иронией. Если бы не влажные дорожки от слез, хорошо заметные на щеках Тайми, Кель бы решил, что ему все привиделось.
Волшебница тогда не проронила ни слова, высокомерным жестом приказав гвардейцу убираться, но Кель предпочел изрядно подкорректировать свою версию произошедшего. Все в лагере считали, что он просто неудачно подшутил над Тайми, за что и поплатился. Даже Торстену юноша не рассказал о том, что видел на самом деле.
В наказание слишком озорному подчиненному Керит распорядился не выдавать ему новый комплект одежды, которую гвардейцы носили, когда возвращались из очередного рейда и наконец снимали свои доспехи, пропахшие потом поддоспешники, запыленные и многократно штопаные накидки и плащи. Кель, впрочем, не слишком расстроился и пошил себе пару отличных выходных нарядов, в которых, по его собственным словам, не стыдно было показаться в люди.
Перед широкими южными воротами столицы привычно выстроилась вереница повозок. Городская стража неспешно осматривала их содержимое, собирала пошлину с прижимистых купцов, переругивалась с нерадивыми зеваками, которым не хватило ума отправиться глазеть на столицу пешком или верхом... Естественно, роскошные кареты или изящные возки аристократов пропускались внутрь без лишних вопросов. Почти не задерживались и длинные рейсовые повозки, курсировавшие от города к городу.
С пеших путников пошлина тоже взималась, но их почитай и не обыскивали, поэтому цепочка разномастно одетых людей двигалась быстро. Приезжим дозволялось проносить в столицу клинки не длиннее ладони, но гвардейцев это не касалось. Стоять в очереди они, естественно, тоже не собирались. Сопровождаемые недовольными взглядами Кель и Ритал направились прямо к стражникам и протянули пожилому октату свои грамоты, подписанные Керитом и украшенные внушительным оттиском личной печати септима их сотни.
Ветеран начал внимательно изучать содержимое свитка, а бойцы Сплава с кислыми лицами застыли перед украшенными медными накладками и позолотой створками. За спиной раздался стук копыт и залихватский свист. Гвардейцы едва успели отшатнуться в сторону, а в ворота галопом влетел десяток всадников. Великолепные боевые скакуны все как на побор были гнедыми, их бока лоснились от пота, но усталыми они не казались. Сами всадники, разодетые в роскошные наряды, украшенные родовыми гербами, тоже не слишком запылились. На правой стороне груди у каждого из них парчей была выведена эмблема золотых гвардейцев.
Сидящие в повозках и стоящие в очереди люди разразились приветственными криками, но всадники не обратили на это никакого внимания, и, почти не снижая скорости, помчались по улицам столицы. Гвардейцы Сплава проводили их мрачными взглядами.
— Вот уроды. Даже скорость не снизили, не то чтобы вольную грамоту страже предъявить. А у нас каждую закорючку проверяют, — с ненавистью прошипел Ритал.
— Ты лучше на это стадо глянь. От восторга из порток едва не выпрыгнули, хотя для расфуфыренных золотых они грязь, недостойная коснуться даже их шпор, — Кель с досадой покачал головой. — Видел я, как один такой конем старика задавил. Даже не остановился, свинья ряженая, а народ их продолжает боготворить.
— Не ищи добра от благородных, — сплюнул Ритал. — А золотые гвардейцы прежде всего аристократия, скаренная белая кость, а уже потом солдаты. Все эти дворянчики друг друга стоят.
— Ну, это ты загнул. Керит вон тоже из благородных.
— Твоя правда, с октатом нам повезло. Но он исключение, а так аристократы это ржавчина, разъедающая империю! — повысил голос Ритал.
— Заткнись, — шикнул на него Кель. — Нашел где языком трепать!
Получив от не в меру бдительного стражника свои грамоты, гвардейцы двинулись вглубь столицы. В первый раз, когда Кель оказался в этом величественном городе, у него перехватило дух. Его поражало все — тщательно вымещенные и регулярно подметаемые улицы, роскошные дома, чьи хозяева задались целью перещеголять вычурностью отделки всех соседей, тянущиеся над головами бесконечные нити акведуков, множество нарядных площадей, всевозможных памятников и триумфальных арок...
Сейчас Кель шел по улицам столицы привычным упругим и быстрым шагом, не вертя головой и не заглядываясь на очередной шедевр безвестного зодчего. Он уже привык к грандиозности и величию этого города, а архитектурные изыски ничуть не трогали сердце выходца из трущоб. Даже большой храм Земли, уступавший по размеру только императорскому дворцу, не мог заставить его замереть в восхищении.
Зато наметанный глаз и обостренный слух гвардейца привычно отмечали то, что жители столицы старались не выставлять напоказ. Вот чумазый мальчишка срезал кошель у дородного купца и быстро юркнул в щель между домами, вот в узком переулке в стороне от центральных улиц метнулась крысиная тень, вот из-за неплотно прикрытых ставней доносятся жалобные женские причитания и разъяренный мужской рык ...
В конце улицы показался шикарный особняк, украшенный статуями обольстительных женщин, чьи роскошные формы были едва прикрыты легкими туниками. Этот бордель считался одним из лучших в столице, сюда не брезговали захаживать аристократы и императорские сановники. Платить здесь было принято золотом, но после экспедиции в джунгли Сийяри у гвардейцев скопилось достаточно звонких монет, чтобы они могли себе позволить повеселиться даже здесь.
— Эх, сегодня отведем душу. И кто придумал все эти скаренные запреты в лагере? — Ритал одновременно облизнулся в предвкушении и попытался изобразить вселенскую скорбь. На его изуродованном лице это смотрелось одинаково жутко. — Ладно нельзя в лагерь девок приводить, это еще понять можно, видать, евнух какой измыслил. Но вот уж полный сухой закон — это точно демонава работа, не иначе. Даже рядом со зловонными джунглями нам разбавленное вино давали, а на родине от жажды умрешь, так никто и не почешется!
— Жажды говоришь?— улыбнулся Кель. — А простая вода тебя чем не устраивает?
— Не, простая вода это для тела. А вином можно утолить жажду духовную! — внушительно поднял палец гвардеец.
— Да уж, ты после пары кувшинчиков винца или нескольких пинт пива на редкость духовным существом становишься, — рассмеялся Кель. — Помню, как ты пытался объяснить трактирщику, что он по сути та же свинья, только та честнее и пиво не разбавляет.
— Было дело, — не стал отпираться Ритал. — Но ведь не доказал!
— Потому что уснул, аккурат, как на кой-то ляд вытащил кинжал, заставив беднягу завизжать от страха.
— Именно. Пиво оказалось нормальным, вот эта жирная свинья спор и выиграла! — победно уставился на друга гвардеец. — Все в мире справедливо!
— Да нет, пиво было как раз дрянное, просто ты его так налакался, что мы уже ставки делали, когда лопнешь, — ухмыльнулся Кель.
— Эх, а еще друзья называются! Сдохнешь тут, а кто-то из них довольно ухмыльнется и смахнет в кошель монеты... — сокрушенно покачал головой Ритал, но глазах его светилось веселье.
Кель тоже невольно улыбнулся. Он вспомнил их совместные веселые попойки, а потом неспешно текущие мысли незаметно перескочили на первую встречу с Майлис. Гвардейцы Сплава, побывавшие в лесах Сийяри, только вернулись в лагерь, и им предоставили несколько вольных дней. Вино лилось рекой, даже Керит пил наравне со всеми. Большая часть его тавта осталась в зловонных джунглях, и октат по имени вспомнил каждого погибшего, поднимая за упокой его души наполненный до краев кубок. А потом командир повел гвардейцев в столицу, пообещав показать первоклассный бордель.
Дальнейшее Кель помнил смутно. Наутро он проснулся с тяжелой головой и слабостью во всем теле. Немного полежав, недоуменно уставившись на узорный потолок, гвардеец поднялся и оглядел богато обставленную комнату. Пол был устлан роскошными коврами, то тут, то там громоздились горы мягких подушек, мебель украшала искусная резьба, на стенах висели картины, изображавшие роскошных обнаженных женщин... Лишь в углу смотрелась наглым вызовом окружающей обстановке небольшая горка обычных камней, лежащих на маленьком столике. Заинтересовавшись, Кель подошел и стал перебирать гладкие окатыши.
— Не надо. Они не любят, когда их трогают чужие, — раздавшийся за спиной тихий женский голос заставил гвардейца резко обернуться. На громадной кровати среди шелковых простыней, ничуть не стесняясь наготы, сидела юная девушка. Ей едва ли стукнуло восемнадцать весен, Кель машинально отметил, что ее слишком хрупкое тело с едва обозначенной грудью совсем не в его вкусе.
— Я тебя не видел, — сиплый голос показался Келю чужим. — Тебя как зовут?
— Майлис, — ответила девушка и зачем-то кивнула.
— Слушай, Майлис. Если тут есть вода, то я тебя просто расцелую.
— Вон там, — показала пальцем девушка. — Один кувшин это вода, другой разбавленное вино.
— Ты просто богиня, — Кель одним прыжком перескочил через широкое ложе и присосался к кувшину, над которым плавал чарующий аромат молодого вина. Утолив жажду, он нашел свои вещи, натянул портки, не забыв проверить изрядно полегчавший за прошлую ночь кошель, и вновь обратил внимание на девушку. — Я так понимаю, до борделя мы таки доползли?
— Нет. Ты и твои товарищи сюда пришли, а не приползли. Я видела в окно, — затрясла головой Майлис. Короткие рыжеватые волосы были всклокочены и забавно торчали в стороны, придавая ей немного потешный вид.
— Скажи-ка мне красавица, а мы уже расплатиться успели? — Кель испытывающее посмотрел на девушку, ища малейшие признаки лжи, но та лишь серьезно кивнула.
— Да, госпожа Доротея взяла с вас вперед.
— Слушай, а что это за странное украшение? — гвардеец указал на лежащие в углу окатыши.
— Это мое. И они не украшения, они мои друзья, — в голосе Майлис послышалась тревога, словно девушка боялась, что гвардеец отберет у нее камни.
— Тихо-тихо, не трону я твоих друзей, — вымученно улыбнулся Кель, уже поняв, что, похоже, переспал с сумасшедшей.
— Спасибо. Остальным долго приходится объяснять, а они все равно не верят, что они живые, — девушка встала с кровати, даже не попытавшись прикрыть наготу, и Кель увидел на ее теле несколько свежих ссадин и наливающихся темной кровью синяков.
— Это я тебя так? — голос гвардейца не дрогнул, а рука потянулась к кошелю, чтобы достать пару серебряных монет.
— Да, — кивнула девушка.
— Извини, — Кель постарался ответить небрежно, но проклятый кошель никак не хотел открываться, и он зашипел от досады.
— Ничего страшного. Ты хороший, — от серьезности тихого девичьего голоса у гвардейца по обнаженной спине прошел мороз.
Кель посмотрел на нее и растеряно замер. Майлис не пыталась опустить взгляд, ее широко распахнутые зеленые глаза уставились прямо на него. Гвардеец много повидал продажных девок. Он помнил брезгливую жалость, когда побирался в трущобах, потом подрос и впервые разглядел на их лицах страх, став солдатом, насмотрелся на притворную страсть и желание угодить клиенту. Гвардеец ждал увидеть в глазах этой девушки плохо скрытое презрение, ненависть, на худой конец равнодушие. Но вместо этого они светились искренностью и добротой.
Окончательно Келя добила по-детски наивная улыбка. Гвардеец сам многое повидал на своем веку, научился таить ненависть глубоко внутри, чтобы выждав момента, дать ей выход в волне удушливой ярости. Но эта девушка совсем не была озлобленной, наоборот, казалась, что Майлис любит весь мир и радуется всему, что с ней происходит.
Тогда Кель быстро собрал свои вещи и опрометью выбежал из комнаты, но уже через неделю не удержался и вновь вернулся в этот особняк. На этот раз он сначала сунул мелкую монетку одной из служанок, и та охотно рассказала историю странной обитательницы борделя.
Майлис появилась здесь пару лет назад, когда вся ее семья погибла от морового поветрия. Служанка точно не знала, где она выросла, зато немолодая кокетка, прижавшись к руке гвардейца полной грудью и заговорщицки наклонившись вперед, смакуя рассказала подробности того, как с ней обращались родные, и посетовала на их слишком легкую смерть. Всю свою жизнь девушка провела взаперти, не общаясь ни с кем, кроме братьев и отца. Она ни разу не выходила из дома, но едва ей стукнуло тринадцать, как к ней стали приводить мужчин, чтобы те за деньги развлекались с юным телом. Единственными же игрушками для Майлис были несколько камней, и она, видимо повредившись разумом, до сих пор считала их живыми.
Обнаружившие ее стражники быстро смекнули, какую выгоду можно извлечь из приученной к мужским ласкам юной девушки, и немного поразвлекшись, тайно продали ее в престижный столичный бордель. Рабство в Гирской империи было запрещено, но вступиться за сироту было некому, да и некуда ей было идти.
Эта история не слишком удивила гвардейца — в трущобах Кель навидался и не такого. Но он никак не мог взять в толк, как после всего этого Майлис не превратилась в озлобленного на весь свет затравленного зверька. Теперь каждую возможность солдат использовал, чтобы отправиться в бордель и попытаться понять, откуда в девушке столько доброты и искренности. Что-то в глубине души не давало ему поверить в то, что она просто окончательно помешалась.
Майлис охотно принимала ласки, была нежна и умела в постели. Но Кель с удивлением понял, что ничуть не меньше ему нравится, когда они просто лежат обнявшись, а его пальцы медленно перебирают рыжие волосы. В его памяти навсегда запечатлелись ее слова, сказанные именно в такой момент.
— Я слышу, как бьется твое сердце, — девушка доверчиво прижалась щекой к груди гвардейца. — Оно доброе, но грустное. Наверное, ты слишком часто его обманываешь...
Майлис не переставала удивлять гвардейца. Она то предлагала потанцевать, мурлыкая себе под нос какой-то мотивчик, то, поймав бабочку, долго рассказывала гвардейцу, насколько же совершенно это хрупкое насекомое. Когда на небе появлялась луна, девушка подходила к окну и благодарила ее за свет, а стоило на улице разразиться грозе, просила стихию вести себя потише...
