В чем Федот был неправ?
А во всем прав. В каждом гребаном слове. Разве он сам об этом не думал еще черти когда. Сколько месяцев прошло с тех пор, как он впервые осознал, сколько Бусинка для него значит? Много. И он все еще надеялся, что переболеет этим? Нет. Уже нет. Не после той ночи, что была вчера.
И сам Боров это понимал, и Федот, как бы не бесился. И прав он, надо ему ее выгнать из своей жизни. Или самому из ее уйти. И переживать нечего — он уйдет, и у нее меньше проблем станет...
Только вот тот пацан к ней, ведь, вовсе не из-за Борова полез. И где она деньги возьмет, чтобы сумет прожить. И...
И все равно, Федот был прав. Если у Вячеслава оставались хоть какие-то мозги, надо было прекращать это безумие. Потому, наверное, и не взял он телефон, и не отдал ей в ресторане, как думал. И ни слова не сказал почти. Да и из того, что Бусинка рассказывала — ничего не слышал, считай. Боров смотрел на нее и думал, как это сделать, как все прекратить. Даже снял потом одну из девчонок Гели на всю ночь. Только вот, выгнал ее, стоило кончить. Потому что мало того что трахая эту девку, он о Бусинке думал, так еще и согнав свое перевозбуждение, ему почти гадко стало. И вымыться захотелось. Хоть он и выбирал девчонок Гели как раз за то, что можно было не бояться, тот следил за чистотой своего "товара" и в плане чистоплотности, и в плане болезней.
Думал об этом Боров и вчера. А сегодня — послал все к чертовой матери. Потому как понял, что без толку. Не сумеет. Все равно будет к ней ходить. И ее не отпустит. Он сделает так, что и она на нем с такой же силой свернется. Сделает. А если не сможет... Все равно не отпустит. Это его Бусинка. Его девочка. Он сумеет сделать так, чтоб никто ничего не просек, но и ее из своей жизни никуда не денет.
Может он и пьяный был тогда ночью, но ее слова: "вы для меня — все", помнил так, словно ему их по внутренностям вырезали. И не забудет.
И пусть она в них не то еще вкладывала, что он хотел бы услышать, Боров подождет. И дождется.
Ну а, приняв такое решение, он подумал, что и телефону хватит болтаться на заднем сиденье. И потом, задолбало его звонить ее соседке, когда Боров хотел свою Бусинку услышать.
Быстро поднявшись по ступенькам, он едва успел нажать на кнопку звонка, когда двери распахнулись и на него уставились сияющие глаза девчонки.
— Ну, е-моё! Ну, сколько повторять...— Начал возмущаться он, но больше по привычке, стараясь вернуть себе самообладание за эти пару минут, пока будет привычно ее ругать за беспечность.
— Так я же знала, что это вы. — Возразила Бусинка, отступив, чтобы пропустить его. — И светло на площадке, а я в глазок смотрела.
— Знала она. Откуда ты знала, кому в голову придет в дверь позвонить, пока я еду? — Он и сам понимал, что и ворчит уже так, чтоб не замолчать только. Потому что надо было что-то говорить, чтоб не потерять голову под этим ее сияющим взглядом.
— А я чай вам сделала, Вячеслав Генрихович. — Кажется, она его решила не слушать. — Я как раз сама пила, когда вы позвонили. И я вам уже заварила, как вы любите. Пойдемте. — Она вдруг ухватила его за руку и повела в сторону кухни.
Шустро. Так, что он даже куртку скинуть не успел. Но и одернуть ее, остановиться не захотел, чтобы не лишиться этого нежданного, но слишком желанного прикосновения. И потом, сам ведь решил ее понемногу к себе приучать, вот и надо начинать. Если выдержит и умом не тронется, конечно.
— А что случилось, Вячеслав Генрихович? Что за дело?
Что-то она какая-то не такая была, как обычно. Дерганая вся. И в глаза не смотрела, а как-то крутилась. То зыркнет, то тут же в пол уставится. И тараторит. Хотя обычно, наоборот, всегда плавно говорит. А здесь, словно нервничает. Ему захотелось обхватить ее руками и прижать к себе. Как-то утихомирить эту маленькую юлу. И уткнуться в ее волосы захотелось, не собранные в косу, как обычно, а распущенные по плечам. Влажные. Видно она под дождь попала, как из консерватории шла, и теперь ждала, пока пряди высохнут.
Вместо этого, чтоб вот так с ходу ее не пугать, он опустил на стол коробку.
— Вот. Чтоб больше не рыскала по вокзалам в поисках телефонов. И не Лысому звонила, если что. А мне.
— Ой. — Она моргнула. И села на стул. И руку его отпустила. Жаль. — Ой. — Чет он не наблюдал особой радости. Скорее какой-то ступор. — Это телефон?
Он кивнул, пока не поняв ее реакции. Не то, чтоб Боров покупал мобилку, рассчитывая на радостные визги. Но все-таки, девки обычно себя иначе ведут. И всегда подаркам радуются. А тут...
Одного грело душу — Бусинка радовалась, когда его видела. По ходу, его появление — для нее самым лучшим подарком было.
— Вячеслав Генрихович. — Она подняла на него свои глаза. И Борову они показались испуганными. — Мне не надо. Правда. Я же вам говорила. — Она чуть ли не с досадой закусила губу.
А ему до того захотелось дернуть девчонку на себя и поцеловать в этот момент, ворваться в рот языком, как уже попробовал однажды, что пришлось сжать пальцы на дверном косяке, лишь бы не поддаться.
— И я вам звонила, — Агния отвернулась, уставившись на свои пальцы.
— Я знаю. — Он отвернулся. И схватился за свою чашку с чаем, как за спасательный круг. — Теперь всегда дозвонишься. — Хмуро буркнул Боров, вертя кружку в руках.
Та была его, личной. Заведенной на этой кухне специально для Боруцкого. Он однажды пришел, а Агния поставила ту перед ним. Без всяких там цветочков и мордочек, как остальные ее чашки. Без ободков. Простая темно-синяя керамическая кружка. Лично его.
И чай она уже заваривала именно так, как он привык и сам делал. Один раз посмотрела, когда он ночевал у нее после смерти бабки, и запомнила.
— Так, маленькая. Тебя не спрашивают. И, вообще, у меня подопечная одна. Надо же следить, а то вон — за один вечер, сколько всего случилось. — Он хмыкнул, пытаясь как-то разрядить тишину кухни. — Да и потом, не могу же я вечно твою соседку дергать, когда мне поговорить надо. И не вечно же ты дома сидишь...
— Ой. — Она аж подскочила. — Он же зазвонить может, если мне кто-то позвонит. На парах. — Теперь Агния смотрела на него почти беспомощно. — У нас так ругают тех, у кого есть телефоны. Их всего десять человека на курсе, но преподаватели злятся.
Боруцкий усмехнулся. Теперь искренне.
— А ты не включай звонок на лекциях. И номер никому не давай — и звонить никто не будет. — Подмигнул он девчонке. — Кроме меня. — Боров отпил чая.
— Вячеслав Генрихович... — Бусинка шагнула к нему.
Он по неуверенности в ее глазах видел, что собирается продолжать спорить и отнекиваться. Точно, как с серьгами когда-то.
— Так, все, Бусинка. Вопрос закрыт. Сейчас возьмешь, вставишь карточку. И чтоб всегда включен был. Понятно? — Сурово велел он, не позволяя ей возражать. — И, да. Ты им не кидайся, пытаясь доказать, как тебе подарки не нужны. Это не серьги, разобьется.
У нее щеки вдруг порозовели.
— Я не буду, правда, Вячеслав Генрихович. — Она так робко и неуверенно ему улыбнулась, что у него чай поперек горла стал, обжигая пищевод.
Он только кивнул. А Агния с явным любопытством и, наконец-то, прорезавшейся радостью, принялась распаковывать коробку.
Следующие полчаса он честно пытался ответить на сыплющиеся из нее вопросы: "Что? Куда? Как? Зачем? Что с этим делать?"
И искренне кайфовал от того, что она начала радоваться. Блин. Да он бы ей каждый день что-то дарил ради того, чтоб наблюдать за этим осторожным и робким, но таким искренним восторгом. Еще б не приходилось поначалу уламывать и уговаривать. Но и к этому он начинал привыкать.
Одно плохо, ему пора было ехать. А совсем не хотелось. Боров бы просидел здесь еще и те полтора часа, что оставались Бусинке до выхода, и плевать, что курить хотелось. И до ресторана довез бы свою девочку. Только те дела, что должен был сделать сегодня, никак перенести и отложить не мог.
Она притихла, стоило ему подняться. Сразу поняла, что уходит, Боров опять по глазам увидел. И радость вся ее куда-то делась, хоть Агния и продолжала улыбаться. Но так, только для вида, думая, что он не разберет. Кивнула, когда он попрощался. И пошла провожать. А когда он уже обулся, позвала:
— Вячеслав Генрихович?
Он глянул на нее.
— Я вас попросить хотела.
Неужели? Ему стало интересно. Боров молча продолжал смотреть на Бусинку, которая, похоже, опять стеснялась.
— У нас перед Новым годом, в консерватории, концерт будет. Нам сегодня сказали. Вроде как показательно-отчетный. — Агния неуверенно улыбнулась. — В общем, нам разрешили пригласить своих родных и гостей. Кого захотим. Вот. — Она сцепила руки перед собой. — Я вас приглашаю. Вы придете? Пожалуйста?
Боруцкий глянул на ее взволнованное лицо и хмыкнул.
— Так я ж в опере твоей, ничего не смыслю. — Заметил он. — Ни хрена. Чего мне место занимать? Может, толковый кто придет...
— Вячеслав Генрихович, — она так разнервничалась, наверное, что опять подскочила к нему, став едва не впритык. И снизу вверх заглянула в глаза. — Я хочу, чтобы вы пришли. Вы. Мне других не надо. И не буду я никого больше звать. Пожалуйста. Я же уже просила прощения за то, что сказала. Я так не думаю, честно. — Бусина снова схватила его за руку.
Блин. Он же не каменный.
А вот если он ее будет хватать, когда приспичит, она нормально будет реагировать? Так он же тогда ее, вообще, из рук не выпустит...
Нет. Рано еще. Спугнет.
— Хорошо. Я приду. — Обхватив ее плечи, Боруцкий только на секунду прижал свою девочку к себе. И отстранился. — Маякнешь потом, куда и когда.
— Спасибо, Вячеслав Генрихович! — Ее улыбка снова была просто оглушающе-счастливой. И почему она телефону не так обрадовалась? — Огромное спасибо!
— Было б за что. — Отмахнулся Боруцкий, уже выходя в коридор.
Она случайно встретилась с Федотом. Просто торопилась за вещами после выступления и, заглянув в бильярдную, не заметила того. Решила "срезать" путь через пустую комнату. И прошла половину помещения, когда ее окликнули.
— О, Бусина! А ты чего тут делаешь? — Друг и помощник Вячеслава Генриховича сидел на одном из диванчиков у стены и курил.
Похоже, он находился тут один. Во всяком случае, уже внимательней осмотревшись, Агния больше никого не увидела. А жаль. Несмотря на то, что за последние десять дней она видела Боруцкого целых четыре раза, что было куда чаще, чем обычно, она не огорчилась бы и еще одной встрече. Но видно не сегодня.
— Я — Агния. — В который раз напомнила она, отступив немного. Просто так. На всякий случай. — И — ничего. За вещами иду. Я уже закончила выступать. Домой пора.
— Да, я слышал. — Федот откинулся на спинку дивана и выдохнул облако дыма вверх. — Ну, иди тогда. Чего застыла? Агния.
— Ничего. — Все-таки, он ее пугал. Странный какой-то. И не понятно, о чем думает. И зачем к ней цепляется.
— А, да. Слышь? — Окликнул он ее тогда, когда Агния почти дошла к выходу. — Что там, больше к тебе никто не цеплялся? Никому больше по голове надавать не надо? А то мест в больнице еще полно.
— Вы о чем? — Ничего не поняв, Агния повернулась и с удивлением посмотрела на Федота.
— Ну, как о чем? О пацане том, что лез к тебе. Не бойся, больше и пальцем не тронет. Нечем. — Федот ухмыльнулся, снова затянувшись.
У Агнии холод прошел по позвоночнику, и появилась какая-то странная, противная и мерзкая слабость в ногах.
— Какой пацан? Кто в больнице? — Чуть ли не шепотом переспросила она.
— Ну, к тебе пацан какой-то в поезде клеился? Сашка? С четвертого курса? Так? — Хмыкнул Федот. Поднялся с дивана. Потянулся.
Агния смогла только слабо кивнуть от вязкого, тягучего ужаса, накатившего на нее волной.
— Ну, так больше он к тебе не полезет. Да и друг его. И правильно, нечего к нашим девчонкам лезть. Надо знать свое место. Ты, как-никак, под нашей защитой. Наш же человек. — Федот ей подмигнул и, ухмыльнувшись, вдавил окурок в одну из пепельниц.
— Вы что? Вы его избили? — Еле слышно спросила она, понимая, что с трудом выговаривает слова.
— Я? — Федот хмыкнул. — Нет. Я, так, смотрел. Боров с этим хлюпиком и сам справился. Там, в принципе, и справляться особо не с чем.
Она с трудом глотнула, пытаясь смочить пересохшее горло.
— За что? — Почти шепотом спросила Агния.
— Как за что? — Удивился Федот. — Ты ж сама говорила, что он приставал. Да и парень признался, когда его спросили. Как на духу выложил. Ну, так мы и того, "...я ему
Растолкую, что к чему!
Я его до самых пяток
Распишу под хохлому!.."
Федот довольно хлопнул ладонью по бильярдному столу.
— Думаю, больше никаких непоняток не будет.
Агния не знала, что сказать. Она не могла поверить тому, что рассказал Федот. Не хотела верить, будто бы Вячеслав Генрихович мог кого-то побить. И за что? Только за то, что Сашка к ней полез? Обидно, конечно. Но больница...
Ничего не сказав, Агния развернулась и вышла из бильярдной, ощущая себя оглушенной.
Нет. Это Федот просто поддевает ее. Он любит доставать Агнию. Не в первый же раз. Вот. Он просто поддевает ее. Да...
Агния не помнила, как дошла до дома. Не знала, говорил ли Вова что-то по пути. Она ничего не слышала и не воспринимала, словно ее голову окутал толстый слой ваты.
Нет. Она не могла поверить. И даже несколько раз бралась за телефон.
Тот самый, серебристый, красивый, раскладывающийся. С цветным экраном и красивой музыкой. Который она первые несколько дней разглядывала при первой возможности и не могла поверить, что у нее такое есть.
Ни у кого на курсе такого не было. Агния не хвасталась и не показывала. Но смотрела на те телефоны, которыми буквально размахивали однокурсники, да и студенты с других курсов в консерватории. И тот, что ей подарил Вячеслав Генрихович, как поняла Агния, был одним из самых новых и лучших.
Вот сейчас Агния наберет его номер, один из всего трех, которые у нее есть в записной книге, и спросит. И, конечно же, Вячеслав Генрихович ее успокоит и все объяснит. И подтвердит, что Федот просто пошутил. Но с другой стороны, откуда Федот, вообще, знает о Сашке и о том, что случилось в поезде?
Она мучилась этими вопросами всю ночь. И так и не позвонила Вячеславу Генриховичу. А на следующий день ходила по консерватории, как лунатик, и прислушивалась к любому шепоту и слухам. И почти под конец дня, замерев на одной из лестниц, под которой курили старшекурсники, услышала. Парни обсуждали того самого Сашку. И Толяна. Которых пару дней назад кто-то действительно избил. Избил так, что парней отвезли в больницу. И те до сих пор находились там, в отделении травматологии. За что? Почему? Никто не знал. Однокурсники собирались сходить, проведать парней.
Агния так и села там же, на грязных ступенях, не обращая внимания на удивленных студентов, спускающихся вниз и торопящихся вверх. У нее голова гудела, а в ушах стоял звон. И во рту было как-то горько. А перед глазами мелькали какие-то темные точки. Хоть бы в обморок не упасть прямо здесь.
Она заставила себя глубоко вдохнуть, прижала руки к щекам и опустила голову на колени.
