Армагеддон. Беглецы

Попаданцы начала спускаться по крутому спуску. Егор ожидал появления вездеходов, но несмотря на это оно стало полной неожиданностью. Крутой склон, обрывавшийся к реке, вдруг 'взорвался' фонтаном веток, и из замаскированного чрева пещеры вырвался блестящий металлом 'нос' вездехода. Четыре автомобиля ринулись к кораблям, оставляя за собой белесый шлейф пыли.

— Развернуться в линию! — громко приказал отец. Непродолжительное 'мельтешение' бойцов и, растянувшись в линию, перекрывшую два десятка метров до от крутого склона до белопенной линии прибоя, автоматчики неторопливо двинулись.

У отца ожила рация, и Егор услышал хриплый голос командира минометчиков: 'К бою готовы'.

Руссам бы броситься навстречу машинам — шанс прорваться к кораблям, пока вездеходы не развернулись, был невелик, но все же был. Но что ждало их дальше — и без того ясно. Кинжальный огонь автоматов, а на десерт — смертоносный минометный обстрел. Из этой мясорубки вырвались бы лишь жалкие единицы. Но от вида невиданных металлических колесниц, движущихся без лошадей они оторопели на несколько мгновений, а там понятно. Кто первым развернулся — тот и победил!

Машины резко затормозили в полутора сотнях метров от войска русов. Каскадерскому развороту вездеходов могли бы позавидовать профессиональные гонщики: три машины развернулись кормой к войску русов, одна — к кораблям. Задние двери разлетелись в стороны, и в проем высунулись стволы переделанных в пулеметы автоматов АК-74. Этакие импровизированные тачанки на технологиях двадцать первого века.

Десяток коробчатых магазинов достался колонистам после разгрома банды Пустоцвета, но и 'обычные' Калашниковы магазины подходили, даром что их емкость 30 патронов. Чтобы избежать перегрева ствола, установили теплоотводной кожух, а для кучности увеличили пламегаситель, позволявший избегать подпрыгивания при стрельбе очередями.

Наконец враги сообразили, что спасение — это корабли, а, возможно, нашлись командиры и часть толпы с ревом бросилась к кораблям. Мудрое решение, вот только запоздавшее. Нет нужды возиться с рацией — все и так давно обговорено.

'Тртртрттртртртртр! Тртртрттртртртртр! Тртртрттртртртртр!' — на концах пулеметных стволов расцвели ярко-желтые мерцающие цветки; магазины вылетали поперек атакующей толпы тремя длинными очередями. В тарахтящем треске пулеметных очередей звуки удара пуль о металл и сдавленные вопли и крики почти не слышны. Фланкирующий огонь, да на короткой дистанции — страшная штука. Люди падали сбитыми кеглями. Шквал огня смыл все живое за десять — пятнадцать секунд, оставив кучи трупов и раненых.

На дальних подступах к вездеходам мгновенно возник завал, люди кричали от боли, расползались раненые, задние останавливались, падали, вжимались в землю — шансов против ужасного оружия попаданцев никакие.

Не успевшие ринуться в самоубийственную атаку замерли в растерянности, а пулеметы прекратили стрельбу — и это тоже было обговорено.

Вперед снова вышел Петелин-старший, а с ним, прикрывая щитом, Шварц.

— Даю вам десятую часть часа (у славян сутки делились на 16 часов) на то чтобы сдаться. Гарантирую жизнь — иначе смерть! Выкуп или работа на нас 3 лета — потом воля, а кто захочет в дружину, мнити (думать, предполагать, казаться по-древнерусски)!

— Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне маленьких пулеметов, — проворчал Шварц и ощерился довольно. Ему категорически не нравились политесы с аборигенами. Полезли? Ну так получите по морде и распишитесь, вот только решать, как поступить, не ему.

— Откуда ты все это берешь? — повернулся к нему старший Петелин.

— Чего? — повернулся и непонимающе уставился Шварц.

— Ну это... — бог на стороне, пулеметы там? — Петелин неопределенно пошевелил пальцами.

— Так читаю много, ну и что-то сам придумал.

Оранжевый апельсин солнца закрыли тучи и его багровый 'глаз' едва пробивался сквозь них, немедленно похолодало, заречные дали подернулись густой жемчужной дымкой. Туго натянутая тишина, казалось, стала еще более зловещей.

То, что произошло дальше, попаданцы сумели восстановить только с помощью записей дрона...

Князь Олег — предводитель злосчастного похода протолкался в самый центр толпы, в которую превратилось его войско. И расступились воины перед ним. Покрутил головой. Вокруг лица. Разные. Усатые и еще безусые. Испуганные и полные угрюмой решимости. Лица, молящие вещего князя о слове, о знаке. Но молчали боги, но не молчал князь Олег.

— Мужи новгородские! Позор навеки ляжет на нас, если дрогнем перед горсткой врагов! — громыхнул он, и голос его расколол тишину, подобно небесному грому. — Так пойдемте же поднимем мечи на врага! Лучше мертвым быть, чем честь потерять! Мертвые сраму не имут! Перун!

В последние мгновения князь Олег, как и всякий воин перед лицом неминуемой гибели, был объят тоской. О, если бы только раз еще коснуться губами губ любимой! Прижать к груди, ощутить тепло родного тела. Но никогда, слышите, пришельцы из ниоткуда, не покорится князь русов. Во век такого не бывало и не начнется со мной! Прости и прощай, любимая...

И в ответ, словно вырвавшийся из преисподней, взметнулся к небу яростный, торжествующий клич мужей-русов:

— Перун! — могучий клич долгим эхом пронесся над рекой. Тревожный звук плыл и плыл в прозрачном воздухе над примолкшей долиной, над рекой, пока не пропал вдали. Бойцы сводной роты насторожились. Что это? Большинство княжеской рати: словене, чудь, мерь, весь, кривичи и ратники иных племен славянского севера, потупили взгляд и молчали.

И тогда, вложив в голос всю мощь отчаяния, князь вскинул меч вверх и сталь доброго каролинга (меч раннего Средневековья, оружие варягов) сверкнула смертоносной молнией и его крик, словно раскат грома, пронзил тишину:

— Кто верен богам славянского языка и своему слову, ко мне! В ком честь жива! Стройся клином, братие! — и был он в этот момент подобен героям и богам, зачавшим род славянский. Их единственный шанс — попытаться навязать рукопашную схватку. Так и только так они смогут если не победить, то по крайней мере вырваться из смертельной ловушки. А его место во главе клина русов. Не настало еще время, когда вожди прятались в сравнительно безопасном тылу. Хочешь быть вождем? Так соответствуй этому! Вдохновляй воинов своим примером! Ибо в бой героев способен вести только величайший герой!

Князь Олег обернулся, и гордый взгляд скользнул по ощетинившемуся сулицами и мечами строю доблестных воев. Есть, есть еще в племенах славянских полные доблести мужи. И хотя в строй встали все русы, но были среди них и вои из других славянских и не славянских племен. Кровь по жилам растеклась огнем, сознание стало ясным и чистым, переполненным жаждой схватки. Они покажут пришельцам, что такое воины из племени русов!

— За мной! — проревел князь и сорвался с места, на ходу перебрасывая щит из-за спины, повел верных на преграждавшего путь к лесу врага.

За спиной слаженный топот сотен ног. А дрожащие за собственную шкуру жались в стороны, торопливо уступая идущим в атаку героям дорогу.

— Перун! — медведем-шатуном взревел Олег, и ему ответил дружный рев сотен глоток, слившийся в единый громогласный вопль. Ноги сами несли его вперед, скорость нарастала с каждым мгновением. Русским издревле присуща особая 'дурь' — не в смысле недостатка ума, а в смысле необузданной, порой разрушительной энергии. Эта энергия может вылиться в своего рода 'режим берсеркера', когда человек сметает все на своем пути, а затем, придя в себя среди руин, с растерянностью спрашивает себя: 'Что же я натворил?'.

Любой непрошеный шум, нарушающий покой, вызывает мгновенную и жесткую реакцию: "Меня будить?!' — и источник беспокойства быстро и болезненно утихомиривается.

Как это сделал Илья Муромец, который 33 года спокойно сидел на печи, никого не трогая...

Князь выскочил из людской толчеи. В сотне саженей (древнейшая сажень — приблизительно 152 см,), от кромки прибоя до неприступного обрыва, выстроился в зловещую, тонкую линию вражий строй.

Сердце князя возликовало: 'Только бы добраться! И русы в едином порыве снесут эту преграду, развеют позор поражения и превратят в славную победу!'

Каждое мгновение тянулось мучительно долго. Олег, на острие русского клина, несся навстречу врагам в диковинных доспехах, которые надвигались с пугающей стремительностью. Стыло сердце, но князь он был полон решимости.

Князь еще больше ускорился. Что такое сто саженей? Три десятка стремительных ударов сердца!

Сейчас жалкие черви, посмевшие противиться русам, получат достойное возмездие! Их кровь обагрит землю багряной рекой!

'Тра-та-та!' — взорвался огнем строй врагов. Что-то ударило в щит, едва не свалив князя с ног, но в последнее мгновение он удержал равновесие. И тут его озарило леденящее душу понимание: они проиграли. Если бы все воины поддержали его — был бы шанс.

Рядом раздался короткий вскрик, и товарищ рухнул на землю.

Но смерть не повод сдаться! Князь бежал так, как, наверное, никогда в жизни. Его охватило состояние, близкое к безумию берсеркера. Глаза метали молнии, изо рта вырывалась пена и, ему было абсолютно все равно, что станет с ним. Лишь бы добраться до строя врагов. Рвать, рвать, подобно обезумевшему от крови волку, ворвавшемуся в овчарню.

Автоматы грохотали, захлебываясь огнем и кося обезумевших русов. Свистели в воздухе сулицы и стрелы.

Крики ужаса, предсмертные вопли, яростный рев, страх и злоба, скрежет металла — все слилось в оглушительный адский гул.

Еще чуть-чуть! Уже различимы запавшие от волнения и первобытного ужаса глаза пришельца, совсем близко страшная муть лица. Он был молод, и русые усики казались на его лице чем-то чуждым, неестественным.

Меч взметнулся над головой, готовясь обрушить смертельный удар. Десяток шагов. И князь увидел страшно распахнутые глаза молодого врага, напротив.

Что-то хлестнуло рядом, пронеслось мимо, огромное и невидимое; в ушах зазвенело. 'Это в меня', — промелькнула мысль, и в тот же миг с чудовищной силой ударило в грудь, лишь на мгновение остановив бег. Боль, но он снова бросился вперед.

Страшный удар в голову почти вырвали сознание из тела. Князь ощутил во рту горячий рассол крови и понял, что падает, — откуда-то сбоку, кружась, стремительно неслась на него зелень травы. 'Все... Перун, я уйду к тебе с честью!', — с облегчением скользнула последняя мысль. А после только гулкая пустота.

До строя пришельцев не добрался никто. Русы пали все до единого: израненные, мертвые, усеяли землю, словно скошенная трава.

Спустя пару минут первый десяток бывших воинов князя Олега вышел из толпы. Звякнули, падая на землю, копья и мечи. С опаской обходя тела павших товарищей, побрели навстречу неминуемой судьбе, навстречу страшным пришельцам — сдаваться в полон.

А над бойней, в распахнутом настежь небе, недвижно застыли два черных крестика. С одним было все банально — дрон профессионального класса из оборудования городского отдела полиции наблюдал сверху за обстановкой.

А вот с другим было не так просто. Острые, словно иглы, глаза ястреба, впивались в землю, а крылья, распластанные в теплом мареве, казались вырезанными из самой ночи. Он видел все: и огненный смерч фугаса, погубивший цвет войска русов, и отчаянную, самоубийственную атаку, и поле, устланное мертвыми и корчащимися от боли телами. Но не ястреб смотрел — его глазами глядела Бажена, хотя и отделяли ее от поля брани полсотни верст. Волшба сложная, требующая недюжинной силы, но вполне по плечу лучшей ученице почившего великого волхва Белотура. Не одобряла она смертоубийства, но то, что уральцы трижды предложили мир, не могла не оценить...

В густом кусте полыни, словно загнанный зверь, нашел свой конец раненый. Бесцеремонно выволакивая тело, Егор уже не испытывал прежнего трепета перед мертвыми. Трофеи стали жестокой необходимостью для выживания в этом чужом мире, особенно доспехи — кольчуга шла на защиту рук. Сорвав кольчугу, тут же отпрянул, словно от пощечины. Это была не мужчина, а женщина — воительница в мужском платье. И смерть приняла грудью: чуть ниже едва поднимавшейся маленького, девственно нежного полушария груди запеклась пулевая рана.

Лицо девушки было так близко, что он мог коснуться ее ресниц губами. Не так уж и молода — лет двадцати трех, а может, двадцати пяти. Белое лицо тронула тень предсмертной муки, словно хотела что-то сказать, но не успела. Длинная, коса цвета спелой пшеницы, в тон алебастровой коже, пряталась в кустах полыни и казалась бесконечной. Чем-то она походила на маму... быть может белоснежностью кожи, или чуть выступающими скулами... Он не знал! Ничего не знал! Но уверен в одном: ему не встречалась женщина прекрасней. Ни Маринка Шушпанова, ни одноклассница Катя, ни немногочисленные подружки сравниться с нею не могли. Огромные, глубокие, как осколки северного льда, глаза смотрели в равнодушное небо. Обманутый их кажущейся живостью, Егор наклонился и увидел в их застывшей глубине собственное отражение. Будто он сам смотрел оттуда, из смертной бездны. Не в силах оторваться, заколдованный, застыл над погибшей. Ему казалось, еще мгновение — и она вздохнет, оживет.

Перед Егором лежала женщина, абсолютно в его власти, но безгранично чужая — унесенная смертью. Словно сломанная ветром юная березка. И вот уже первая муха, предвестница тлена, назойливо кружила над глазами, где навеки застыл отраженный в них Егор.

Кто же подстрелил русинку? Кто погасил неземную красоту?! В ярости боя не разглядывают лица...

В этот миг он понял, что погиб. Пропал! Совсем пропал! Навеки! Навсегда! Какая красавица, черт побери! В безумном порыве он отдал бы все, оставив себе лишь день, час с воскресшей русинкой.

Солнце склонялось к закату, когда тела павших воинов князя Олега заполнили общую могилу. Крепко уминали землю, чтобы звери не добрались, закладывали дерном, чтобы могила слилась с землей, и никто не нашел места, даже те, кто рыл ее.

Егор же, томимый неутолимой тоской, ждал чего-то, не смея надеяться.

А в линялой голубизне неба все так же висел ястреб и его зоркие глаза видели все, в том числе и странное 'помешательство' молодого попаданца.