Бесконечное лето: Город в заливе

Так я иду, прямой, просторный,

И удивительно прямой.

Последний аккорд растаял в шуме волн, и, словно аккомпанементом ему, откуда-то из темной бездны, в которую на эту ночь превратилась вся остальная земля, донесся — нет, не голос, не песня — так, отзвук голоса. Его оказалось достаточно, и Ружичка, удовлетворенно кивнув, отложил гитару. Теперь он знал, куда нужно двигаться.

* * *

Человеческий разум — забавная штука. Если он становится свидетелем того, чему не может подобрать приемлемого объяснения, то, как правило, оказывается склонен отрицать увиденное вообще, приписывая происходящему сверхъестественное или, напротив, преувеличенно примитивные причины. Это обратная сторона нашей рациональности — первобытные люди и даже древние греки отнеслись бы к такому куда спокойнее, просто, даже обыденно признав, что стали свидетелями чуда. Современный человек оказался не готов к столь крупной жертве.

— Звук? Песня? — Билл Хойт был окончательно сбит с толку. — Чушь собачья. Я бы понял, если бы она собрала на коленке какую-нибудь миниатюрную сирену или передатчик — это было бы еще туда-сюда, диковато, но объяснимо. Но это? Песня на черт знает каком языке — это сигнал? Дерьмо, я на такое не куплюсь, это полнейшее сумасшествие. Слышишь, Рей? Это еще безумнее, чем Дональд Трамп на посту президента, безумнее, чем пивные автоматы в детском саду, чем, я не знаю...

— Остынь, Билл, — Рейхардт был спокоен и рассудителен как бегемот перед атакой. — Ты лучше пристальней гляди на море, похоже, на этот раз сеанс связи состоялся — так или иначе. И кстати, это русский.

— Где? — Хойт неправильно оценил последнюю фразу и приник к прибору ночного видения, яростно осматривая пустую гладь моря.

— Русский язык — тот, на котором пела эта девушка, — пояснил Рейхардт, отдавая вполголоса кому-то команды. — Я немного его знаю — наслушался от туристов в свое время... Мне, кстати, песня понравилась, хотя с аккомпанементом была бы, наверное, еще лучше... А тебе как? Ладно-ладно, не нервничай, все ведь становится еще интереснее.

Он хладнокровно болтал, а его люди тем временем беззвучно крадучись, выходили на позиции, с двух сторон огибая небольшой пляж, окруженный изломанными щупальцами мангров, где застыла по щиколотку в воде хрупкая девичья фигурка. Она стояла, опустив голову, длинные хвосты серебристых в лунном свете волос опускались ниже колен. Со стороны эта поза могла бы показаться воплощением бесплодного ожидания, неуверенности, даже отчаяния, но те, кто предположил такое, совершили бы ошибку. Ошибка была простительной — ведь наблюдатели не владели всей полнотой информации.

Они не видели ее лица.

* * *

Примечание к части

В главе использованы стихи Густаво Адольфо Беккера и Николая Майорова.

Глава 19, где одна пуля меняет всё

— Да выходи уже, что ты прячешься там, как багдадский вор, — устало сказал я в пространство. Выглядел ваш покорный слуга сейчас, наверное, неважно, будто только что перетаскал дюжину бочек контрабандного пиратского рома. Изменение реальности всегда нелегко дается, а изменение физических свойств звука и проводящей среды — например, для того, чтобы слышать его за несколько километров — тем более.

Но мы справились. Мы с Мику. Молодчина она все-таки, поняла все с полуслова и сделала в лучшем виде, безо всякой подготовки. Музыка — она и правда сближает.

А еще музыка умеет передавать информацию — так что с нахождением пиратского лагеря теперь никаких трудностей не возникало. Оставалось только...

Вот черт.

— Саш, что это было? — Славя, в одной короткой черной футболке и таких же шортах, смотрела на меня чуть опасливо и как-то виновато. Наверное, я на нее произвел неправильное впечатление, когда рассказывал о своих блестящих планах на этот вечер. Хм... А может, я даже забыл ей сказать, что это были именно планы, а просто, по своему обыкновению, купался в мутном потоке собственного сознания. Тогда, конечно, это наверняка звучало довольно странно и тревожно. Возможно, я бы себя даже забоялся немного.

— В каком смысле? — чуть-чуть пришел я в себя, сообразив, что вопрос прозвучал, а вот отвечать я на него так и не собрался. Спишите это на особенности восприятия мира после сеанса магических песен с Мику.

— Эти стихи... и музыка... — Славя покачала головой. — Никогда не слышала ничего подобного.

А я уже и думать про них забыл. Что сказать — под хорошие стихи музыка сама ложится. А стихи в тридцатых годах прошлого века рождались отличные. То же самое и к людям относится, кстати.

Разберите стихи на слова.

Это и будет — поэзия, — сообщил я ей.

Наверное, зря. Теперь придется еще полночи убеждать, что я не сошел с ума, что я нормальный. И даже не факт, что удастся — недостает собственной уверенности в сказанном.

— На самом деле, — сказал я тоном ниже, сделав доверительно-сексуальный низкий голос, — Мику рассказала мне где они находятся, так что, в принципе, мы уже можем...

— Здорово! — Забыв об осторожности и недавней тревоге, Славя даже в ладоши захлопала — но тихонечко, чтобы не разбудить никого. Какая славная девушка. — Тогда что, будим Датча, заводим катер? Или нет, постой... — ей в голову пришла та же мысль, что и мне чуть раньше. — Это будет медленно, шумно и ничем хорошим не закончится?

— Точно, — согласился я. Все-таки хорошо быть не совсем идиотом. Но даже не совсем идиотом быть куда хуже, чем нормальным человеком. — Зато мы можем телепортироваться — ну, как в Париж, примерно. Достаточно только представить... Хм.

— Она передала тебе координаты, а не образ, да? — снова угадала Славя. — Нельзя представить себе координаты, чтобы отправиться в них, нужна картинка! А может, и цифры тоже сгодятся? Ну-ка, повтори!

— Одиннадцать градусов, сорок семь минут, шестнадцать секунд северной широты, — сообщил я, как следует напрягшись. — Сто два градуса, двадцать три минуты, сорок четыре и три секунды восточной долготы. Вроде бы так.

— А теперь быстрее, ныряем туда! — сверкнула улыбкой Славя и подхватила меня за руку.

Возможно, эта улыбка что-то замкнула во мне, а может, дело было совсем не в ней, но я зажмурился и представил себя, как проваливаюсь сквозь черный, набитый колючими звездами тоннель куда-то вниз, прямо в...

— Уфффф! — сообщил я в пространство целой гроздью серебристых воздушных пузырей, внезапно оказавшись с головой в воде. А точнее, даже под водой. Славя была рядом, и точно так же боролась с темной мокрой стихией. Но мне-то хорошо, я могу делать одновременно два дела — барахтаться в подостывшем за ночь, но все равно довольно теплом море, и размышлять, что случилось, а как ей приходится? Об этом, конечно, лучше не думать.

А с происходящим, в общем, все ясно — мы ошиблись буквально на секунду координат, что переместило нас чуть в сторону от нужной точки. А может, это Мику ошиблась, теперь уже не узнаешь. Ясно одно — пора всплывать и переходить к нормальным действиям, а то плаваем тут как две сосиски в бульоне. Поверхность воды, к счастью, оказалась довольно близко — достаточно оказалось сделать три-четыре энергичных гребка.

— Ыыыы! — исчерпывающе описал я сложившуюся ситуацию, выскочив на свежий воздух и сделав несколько бодрящих, живительных вздохов. Рядом отплевывалась Славя, она, похоже, от неожиданности, в момент перехода успела наглотаться соленой дряни. Но ничего смертельного, даже рвоты не должно быть. А где это мы, кстати?

Ага, все дело в перспективе. Стоило повернуться на сто восемьдесят градусов, и картина прояснилась — перед нами, метрах в тридцати, оказался берег. А на берегу стояла, удивленно глядя в морскую тьму, Мику. Живая и вполне неповрежденная, как можно судить. Вот это я понимаю — облегчение, а то я как-то поволновался, что нехорошие люди услышат ее пение и сделают какую-то глупость. Теоретически понятно, что умереть мы не можем, но оно, это теоретическое знание, как-то не особо успокаивало. Одним словом, я был рад, что с девушкой ничего не случилось.

— Мику-тян, мы тут, — пояснил я громким шепотом. Ну да, всплеск, с которым мы приводнились, она услышала, но могла не сообразить, что это именно мы прилетели. Она-то привыкла, что мы на громких величавых судах передвигаемся, или самолетах, на крайний случай, а тут вдруг такое несчастье — не сложилось с судном в этот раз. Как там в классике? "Мой корабль бесподобен и грозен, он почти огромен, и он... уплыл". Капитан Джек Воробей — мое предыдущее воплощение, не иначе.

Гм. Вернемся к делу.

Мику, заслышав из далекой черной воды знакомое хрипение, среагировала правильно. За это я их очень люблю, своих девчонок — они не ноют, не падают в обморок, не спрашивают "как такое возможно?", не устраивают истерик. Они классные — все до единой, и все по-разному. Очень мне повезло, так считаю.

Кстати, об истериках. С Алиской мне в скором времени предстоит очень непростой и потенциально нехороший разговор. Что ж, давайте сначала до него доживем.

Так вот, возвращаясь в реальность, к правильной реакции: Мику, ничуть не удивившись голосам из воды, просто кивнула и отвернулась. Небрежно, даже картинно, в духе "передо мной возникли из неоткуда два тела и плюхнулись в воду? Ничего странного, лучше посмотрю в другую сторону!" Ладно, на самом деле она просто просвистела куда-то в сторону берега простенькую мелодию. Раз, а потом еще раз, для гарантии. Сигнал для остальных? Наверняка. Да они же тут все продумали, умнички какие!

Несколько секунд ничего особенного не происходило — мы потихоньку выгребали к берегу, стараясь не производить особенного шума, Мику вернулась обратно к воде и наконец просияла, сумев рассмотреть что-то в движущейся мозаике лунных бликов. Справедливости ради, сначала она увидела Славю — а все потому, что я предусмотрительно пропустил ее вперед. За спиной Мику раздался шорох — но это к берегу, скрипя влажным песком под ногами, спускались Алиса и Лена, тоже, вроде бы, вполне здоровые и даже довольные. Чем они вообще тут занимались, чаи гоняли в плену?

Так. Остановитесь, пожалуйста, дорогой товарищ. Потому что, хотя зеркала тут и нет, но в него тебе было бы очень полезно посмотреть, в собственные наглые глаза. Постыдиться там, все такое.

— Девчонки! — сказал я вполголоса, потому что не хотел разбудить конвой, или караульных, или кто у них тут следит за порядком. — На море снова упала седая ночь, и только ей доверяю я, а потому, как и было обещано, пришел вам на помощь, с целью высвободить из темного узилища и...

— Да не было тут никакого узилища, — сообщила Алиска со своей всегдашней шкодливой усмешкой. Черт, как же я по ней соскучился все-таки, несмотря на все произошедшие обстоятельства. — Нас тут поили вином и безбожно врали, рассказывая истории про немецкие городки в долине Рейна. Но ты не бойся — мы им ничего не сказали. Миелофон по-прежнему в надежных руках.

— А это ничего, что не сказали, — раздалось откуда-то сверху. На берегу, чуть повыше, виднелись из темноты высокие военные ботинки. Примерно как джанглы у Реви, такой же хороший, качественный американский продукт. И еще посверкивала оттуда, из тьмы, сталь автоматической винтовки, похоже, даже не одной. И блестела заросшая бородой ухмылка. — У вас еще будет много времени, ребята. У всех пятерых.

Да. Наверное, было очень наивно надеяться, что за спящими девчонками не станут приглядывать. И не будут ждать, что на помощь им примчится кавалерия — в моем лице, в данном случае. А у нас даже и оружия-то никакого нет, и чего делать, напрочь непонятно. Что ж, единственный инструмент, как всегда — собственный мозг, его и будем применять. Но по обстоятельствам.

Я молча поднял руки, демонстрируя доброжелательность и собственный мирный характер. Славя, тревожно и коротко обернувшись, сделала то же самое.

— Стойте смирно, мои дорогие маленькие друзья, — посоветовал толстый бородатый парень, подходя откуда-то сбоку. В руках у него тоже был автомат, бронежилета я не заметил, широкое лицо лучилось нехорошей радостью. — Стойте, не рыпайтесь, и никто не пострадает. Вы нам, по совести сказать, нужны живыми, тепленькими и готовыми к сотрудничеству. Сейчас — даже в большей степени, чем когда-либо.

Подведем краткие итоги: автомат — это плохо, а то, что пока не стреляют и хотят сотрудничать — наоборот, хорошо. Значит, будут говорить, а в разговорном жанре я чувствую себя уверенно, как в мало каком другом.

Я осторожненько шагнул вперед, чтобы заслонить девушек, и сразу заработал предупреждающий взмах автоматом от толстого. А ребята сбоку вообще нацелились прямо в голову, не скрывая своих некрасивых намерений. Это тоже хорошо — то, что все на меня смотрят. Это значит, девчонки мои пока в относительной безопасности.

— Я стою, стою, причем очень смирно, — постарался я успокоить нервных граждан. Толстый, правда, нервным не выглядел. А вот второй бородач в панаме сразу за ним — наоборот, кажется, так и ждал, в кого бы выпустить магазин. К нему-то я и стал обращаться — спокойные и так в порядке, а вот с буйным лучше поговорить, не ровен час, ему придет в голову какая-нибудь неправильная мысль. — Вы же видите, мы все тут без оружия, смирные такие, симпатичные, говорим дружелюбно... И хотим только одного — чтобы никто не пострадал, правда, мистер... извините, не знаю вашего имени.

— Меня зовут Уэйд Уилсон, парень, — откликнулся тот, что в панаме. Оружие, правда, не опустил, зато хоть говорить начал — уже прогресс. — Но тебе это все равно не поможет.

— Мистер Уилсон, — радостно засмеялся я. — Прекрасно выглядите, куда лучше, чем в тех комиксах, где мне приходилось видеть вас без маски. Разрешите я все объясню? Буквально в нескольких словах, и вам все станет понятнее, обещаю.

Толстый с бородой хихикнул.

— Тут он тебя уел, Билли, — сообщил он наверх, в темноту. — По мне — так пусть выскажется, мне даже любопытно. А тебя-то как звать, ушастый? Аластор или Жюльен?

— У меня много имен, и ни одно из них не имеет значения, — сообщил я загробным голосом. — Говорить — это называть имена, но и говорить — несущественно. Вы можете называть меня "принц Гаутама". Или даже "Сиддхартха Гаутама", для солидности. Придумал, лучше так: "мистер Будда", коротко и ясно.

Билл (он же самозваный Уэйд Уилсон) прищурился и громко прочистил горло. За спиной плеснула вода — кто-то из девчонок переступил с ноги на ногу. Ну, правильно — водичка все же не совсем банной температуры. Но и не ледяная, не простынем. Эх, купался я как-то в Ванне молодости в крымском Большом Каньоне, вот там водичка была знатная — плюс девять по Цельсию. И ничего, жив остался — и даже помолодел, что характерно.