...Потом остаюсь только я и Радом — все уже ушли. Я раскрасневшаяся, мокрая, в стареньком рабочем костюме, который на меня велик. Он взят у одной из люты, а я стремлюсь, чтобы было абсолютно точно отработан каждый поворот, каждая мимолетная фаза приема, каждая крошечная деталь. Я добивалась не просто совершенства, а абсолютного совершенства каждой отдельной мелочи, каждой составной приема, оттачивая те буквы и слова, из которых складывается речь, до невозможности. Чтоб в бою я могла спокойно говорить, не думая о буквах и словах. Читать стихи. Уже Радом отправился ужинать, а я все кручу. Тупое, самозабвенное упорство, когда все остальное словно исчезает кроме цели. Только цель значит для меня больше всего, ум концентрируется на ней, как на некой сверхзначимости, и накручивается все больше и больше, хотя сил уже давно нет, и мне грозит смерть от измождения. Но это ничего уже не значит, кроме достижения цели.
Полотенце в седьмой раз мокрое от пота — его приходится выкручивать и вешать, чтоб просохло, пока я тренируюсь... Все еще тренируюсь, хоть уже никого нет, кроме меня и вернувшегося усталого Радома.
Не получилось? В чем же дело? Надо понять причину. Еще раз. И снова неудача. И я в сотый раз снова анализирую и вызываю в сознании движение, в тысячный раз прокручивая его и в уме и наяву. Опять неудача? Что-то не то? Вот снова...
Иногда даже в конце говорю себе: нет, сегодня не выйдет, устала. Покорно склоняюсь к полотенцу, прохожу. И вот: дай-ка я еще раз попробую. Последний.
И опять что-то не получается, что-то не дает покоя — нет совершенства.
Уже вслух говорю тонким голосом:
— Довольно, не могу больше. Не выйдет. Трудно даже ходить... Ну еще раз, последний.
И так до тех пор, пока не получится, не выйдет, до кровавого пота.
Говорят, что я безжалостна к себе. Но, по моему, безжалостен тот боец, который в бою окажется хуже противника. Вот уже беспощаден к себе, дурак!
Радому приходилось просто утаскивать меня с площадки. А потом мыть и с ложечки кормить, потому что я сразу валилась спать. А я валяюсь без сил, в тумане усталости слушая разговор тэйвонту и заставляя себя напрягать внимание и наблюдательность даже сейчас, оценивая все окружающее, несмотря на боль и усталость.
— ...Это не человек, а крошечный дьявол, — воскликнула тэйвонтуэ. — Как можно быть настолько беспощадной к себе?
— Зато не ты ей, а она тебе заехала сегодня ногой в морду, — хладнокровно заметил Радом. — Да, она гений боя, как в музыке или рисовании. Но это не само приходит, как не становятся сами по себе гениальными художниками или композиторами. Она прежде всего гений тренировки... Я вообще заметил, что довольные ученики во всех искусствах всегда манерны — нашла пошиб, внешний вид приема, и на нем успокоилась... Особенно художники... И не отточила его до остроты меча. Получается — и хватит... Не гений, а так — посредственность. Ибо посредственность это халтура. Это не достигшее высшего выражение, остановленное на пол пути до победы. И сколько их, не достигших подлинного, великого Мастерства! Мне много пришлось видеть учеников — и их самая большая ошибка была в том, что они все говорили — "потом" — они все отдаляли трудность задачи, как бы закрывая глаза и волю на то, что именно надо было сейчас, тут же атаковать, взять, победить... Не переносить на потом, а именно сейчас достигнуть. Кровью! Учитесь достигать совершенства в малом, достигать сейчас, не откладывая на потом... Посмотрите Эльфа даже в самом начале работы, первичные задания — и вы увидите, как серьезно и строго относится она к движению. И потому сейчас она берет на прием даже меня. А ее только что разученный самый простецкий, неважный поворот?! Чтобы двигаться так в самом простом черновом движении, нужно ах как серьезно поработать! Видела б ты, как она настойчиво делала она самые простые упражнения... Нельзя думать, что талант — вышел на ринг в первый раз и тут же победил сотню бойцов — так не бывает. Даже композитор знает, что невозможно в первый раз в жизни сесть за клавир — и раз — сыграл сразу симфонию. Он на крови и поте держится, подлинный гений. Умении достигать совершенства сейчас, каждую малость доводить до бешенства четкости, яркости, красоты... Именно достигать совершенства в каждом малом, крошечном шаге, не откладывая на потом...
— Только из дьявольского, сатанинского внимания к мелочам и сатанинского же упорства он и вырастает, да? — обиделась тэйвонтуэ. — По-моему, она этим очаровывает тебя, Радом!
— Еще как! — воскликнул тот. — Я еще не встречал подобного ученика, кроме погибшей Савитри, который бы так вытягивал из меня абсолютно все мелочи, знания и детали. Она в чем-то напоминает мне ее. Те же бесовские глаза и невыразимое упорство во всем, за что берется. Савитри тоже пробивалась к мастерству с такой неистовой яростью, что, казалось, в жизни не было ничего, к чему она не могла бы протянуть руку... Ты не заметила — за время, то что она с нами, она овладела тремя посторонними ремеслами у случайных крестьян?
— И украла целых пятнадцать пакетов сладостей, — холодно заметил старший брат Радома, сидевший рядом...
Я слушала это все абсолютно равнодушно, будто это и не ко мне относилось, занятая своими мыслями. К тому же Радом был весь мой. Ну не прилипает ко мне самомнение, — слишком всегда занята и стремлюсь вперед...
— А ты как думаешь? — спросила меня тэйвонтуэ, пробуждая меня ото сна и запуская в мои волосы свои руки; думая, очевидно, задеть мое самодовольство и показать, какая я липовая скромница и маленькая задавака.
Но я, как ни странно, ответила вдумчиво и совершенно серьезно, словно это и не малая девочка говорила, а умудренный сединой старец. Каждое слово я продумывала, и потому говорила медленно:
— Когда бы, в какой комбинации мне бы не приходилось участвовать, я всегда стремилась осмыслить движения, составляющие ее. И чем прием и взаимодействие труднее, сложнее, тем большее значение я придаю отдельным деталям техники. Я их оттачиваю до солнечной яркости и прозрачности, до твердости алмаза, который режет сталь... Делая комбинацию или прием в сотый или даже тысячный раз, я всегда мысленно готовлюсь к этой комбинации или приему. Никогда не делаю механически. Я считаю наиболее важным владеть техникой комбинации так, чтоб свободно выражать существо этой комбинации, сосредотачиваться только на ее смысле, но уже не видеть техники. Более того — свободно выражать свои чувства, — ухмыльнулась я. — Я не механически делаю прием, как не механически говорю словами — слово, хоть и бездумно выскакивающее наполнено мыслью и чувством. Так и в схватке — я довожу все детали до такого совершенства, чтоб на мою ответственность остались только чувство. Чувство схватки, решение ситуации в чувстве, которым я безрассудно наполняю технику, будто это сами выскакивающие слова.
— Какой трюизм, — фыркнула тэйвонтуэ. — Это же гимн методу тэйвонту, который преподаем в самой начальной школе для люты!
Ее одернули, указав, что я как раз и есть люты... Тэйвонту с интересом собрались вокруг крошки, которой была я, прижавшись со спины к Радому и греясь от него, и, лежа на животах с интересом вглядывались в меня.
— Трюизм не трюизм, но ты проиграла... — равнодушно сказала я, ничуть не задетая ее тоном. — А знания... Мы, знаешь, к ним совершенно по-разному относимся, когда слышим впервые, или когда уже снова приходим к ним от своего опыта. Совершенно иное восприятие. Я делаю совершенство деталей невозможным, так что они внедряются в мое сознание, становясь его частью, как слова. Я наполняю их чувством, я думаю ими не думая. Они не механичны, они цельны, они слиты с чувством сознания настолько, что иногда даже не представляешь, как может быть иначе, как не представляют люди иногда мышления вне слов. Только я внедряю свои движения в сознание сознательно, когда я думаю ситуацию. Потому ты и не можешь уследить мой удар, — я неожиданно хладнокровно шлепнула ей тыльной стороной ладони по носу, и даже Радом рядом не успел перехватить меня, — поскольку я делаю его со стремительностью своей мысли. В бою ты не можешь почувствовать его своей интуицией или чтением мысли, как у своего напарника, с которым вы сработались умом, потому что у меня нет намерения его делать. Только увидеть. А по совершенству движений я выше и скорей из-за изнурительных точеных тренировок — вот и победа.
Старшие тэйвонту зааплодировали.
— Но где же тут гений? Это простое ремесло! — удивилась она. Ее, похоже, даже не удивляло, что она говорит с ребенком. Но, похоже, ее не оставляло желание доказать, что я просто запомнила эти слова, как все люты, обладающие полной памятью из-за тренировок, но сама я плохо в них разбираюсь.
Я улыбнулась.
— "Гений" в том, что у меня все от сердца: я как чувствую, так и движусь. И это, когда уже ничто не мешает мне воплощать голос сердца, когда на пути его нет преград благодаря слитости техники с чувством, и называется гением. Безумным мастерством мы строим дорогу голосу сердца. В том и мастер, чтоб уметь воплощать его... Гений в том, чтобы говорить голосом сердца. Надо достигнуть не только уровня, на котором ты уже знаешь слова, а надо, чтобы оно само заговорило. И вот именно в вибрациях на уровне сердца, которые не так легко вызвать, на этом более высоком уровне огненном мыслечувства и проявляется гений! Нелегко достичь сознания в сердце. Охвата всего в сердце. В отличие от ремесла... — спокойно сказала я.
Все почему-то потрясенно раскрыли рты, да так и застыли, смотря на маленького ребенка, которого Радом поспешно закрыл от чужих взглядов...
Такое вот глупое и смешное воспоминание.
Глава 25.
С чувством глубокого удовлетворения я заехала в следующий гораздо больший город... Ведь я сегодня наверняка избавлюсь от своих тел... Я даже решила рискнуть... Я решила взять Дара, положив поперек его сразу раненного тэйвонту... А потом вернуться, и закинуть ему второго раненого...
Лекари здесь были... Не аэнский лекарь, как мне обещали, но... На безрыбье и рак рыба...
Я так была уверена, что найду лекаря только так, и, наконец, избавлюсь от тянувшего меня на дно балласта...
Я оставила тэйвонту у врача, напугав его до икоты, ибо он принял меня за тай, и ответственность, которую он в таком случае нес бы за пациента, его не вдохновила...
— Почему бы вам не отдать его тэйвонту местного князя? — заикаясь, спросил он.
— Где я их найду! — выругалась я, ибо Дар не давал себя привязывать. И вообще, разломал изгородь к черту.
— А я вам покажу!
— Мне нужен аэнский лекарь! — рявкнула я ему разозлено. — Я тебе покажу!!
— Не надо, не надо, я сам...
— Я сама справлюсь, — тихим, не обещающим ничего хорошего голосом пообещала ему я. — Ты его берешь? — рявкнула я, увидя, что уже вытворяет на улице Дар.
— Но я не аэнец!!! — исторгнул крик души он.
— Какая разница! — гаркнула я. — Ты что, совсем больной и надо мной издеваешься?
Я, бросив дурака, кинулась на улицу, когда Дар аккурат покончил с привязью, забором и подвернувшейся стеной... Лекарь кинулся за мной, ахнув и вырячив глаза на то, что натворила в его дворе лошадь...
Я сумела остановить Дара, когда он собирался кончить не только изгородь, но и окруживших его конюхов...
— Держи! — кинула я с коня тело раннего на руки врачу, иначе тэйвонту упал бы под копыта. Врач еле успел увернуться.
От брошенного тэйвонту...
Раненный, конечно, ляпнулся аккурат там, где он до этого стоял... Я отчаянно заругалась... Перепуганный врач в шоке пообещал похоронить его бесплатно...
— Я вернусь через полчаса, — пообещала я, — если он не встанет, я не знаю, что я сделаю!
Он что-то вопил сзади, но я не обращала внимания, развернув коня.
— Но я вообще не лекарь, — донесся до меня завывающий безнадежный вопль, — я мумифицирую трупы!
С чувством выполненного долга я ехала по улице. Осталось только пристроить еще одного...
На всякий случай я заглянула прямо через окошко на лошади в старый храм. В них иногда были лекари. Сквозь мутное стекло, к сожалению, мне было видно только стеллу, посвященную королям. Это был настоящий древний храм, тысячелетий пять. Дурные бесконечные списки королей Дивенора на всю стену. Я и разобрать ничего через стекло не смогла, только королевские семьи успела, разве что мне показалось, что эти самые королевские семьи были уродливыми. В списках детей королевских семей не было ни одного женского имени за все пять тысячелетий... Словно у них ни разу ни родилось девочки, прямо смешно. Я специально проверила, заглядывая в стекло. Я просто глянула на них и вдруг почему-то осознала это, и это очень меня рассмешило. Вверху над списком королей было сложено из алмазов древнее правило передачи власти, которое гласило, что править должна девочка, если она есть в семье. Это были подлинные слова Дорджиа, основателя этой религии. Имелись в виду наследники. Я уже знала, что в Дивеноре княжествами правят в основном женщины Властительницы, но всей страной — мужчина король. Глупость, почему они не изменили правило за столько лет, пусть это и слова их Основателя? Я еще смотрела...
К сожалению, подошедший юный послушник сказал, что лекаря у них нет, Храм это старый, нерушимый, как и великий Храм, из наследия Древних, он не разрушается, и сюда потому никого не пускают...
— Жаль... — сказала я. Мне нужно было пристроить раненого именно к аэнцу, моих знаний местного люда уже хватало, чтобы понять, что в остальных случаях его ждет ужасная смерть от заражения крови... Я еще не пришла в себя от того случая, когда мне сказали, что Дивенор стоит на трех китах, и это так же верно, как то, что Первосвященник — непогрешим.
— Простите, — сдавленно сказала я, — но ведь тэйвонту говорят... — клянусь, я говорила со всем дружелюбием. И улыбаясь! И не понимаю, почему он так отреагировал!
— Извините, я православный!!! — поспешил рявкнуть тот. Мол, чтобы человек не тратил зря сил, мол, все равно ему ничего не поможет; чтоб другому не было бы неловко — ведь тот все равно не воспримет, тупо глядя на темный угол.
— А это что, заразно? — злорадно удивилась я тогда, вскакивая на коня. Но впечатление осталось до сих пор... И я опасалась выяснить что-то еще познавательное.
Наконец, я спрыгнула возле базара, твердо намереваясь посетить виденную мной при поисках лекаря книжную лавку-раскладку... Второй воин, справедливо рассудила я, как подвешенный к дереву никуда не убежит, тем более от такого врача... Неизвестно, правда, было, надо ли в таком его состоянии врач. Тем более обычный дивенорский врач... Если тэйвонту, аэнцы и славинские лекари, как я уже знала, лечили по настоящему, то обычные дивенорские врачи больше молитвами... И из их рук больные совершенно законно переходили к другим молитвенникам, чтоб их отпевали... Все законно, а главное — честно — ведь, по сути, священники имеют больше прав на молитвы...
Дара я на этот раз привязала к дереву... И утихомирила его, дав ему целую сладкую булку, вытащенную, точно у фокусника из кармана... Проходил один такой мимо сломанного Даром у лекаря забора... Мне тоже надо показаться аэнскому лекарю — может, микстуру какую покажет?
