Сегодня - позавчера_3

— Были в среде военнопленных провокаторы и предатели?

— Были, как не быть? Разные были. И падлы, и сволочи, и гниды. И нормальные. Были даже герои. Недолго, но были. А были особые, хамелеоны. Провокаторы. Суки! Один, так вообще был хитрец. Побег организовал.

После допроса меня и пленных из "Медвежьего котла", на машине (!) отвезли на станцию, погрузили в вагон и повезли на запад. Везли очень долго, я даже выспаться успел. Потом пригнали нас в лагерь. Тоже сортировочный, но совсем маленький — какой-то сарай. Человек на тридцать, не больше. Под сто нас было. И было так забито, что лечь ночью было негде. Стоя спали, как лошади. Подпирая друг друга. Правда, только одну ночь.

Утром нас всех выгнали, выстроили. Подводили ещё небольшие группки пленных. На Блице подвезли группу раненных пленных. Один был даже неходячий. Я не придал этому значения, а зря.

Согнали нас "пастухи" в стадо и погнали на запад по просёлочным дорогам. Чуть ли не звериными тропами.

Это сейчас я понимаю, для чего это было сделано, но в тот момент голова у меня совсем не соображала. Вернее, соображала, но не о том, о чём нужно. Я не думал, а мрачно рефлектировал по поводу судьбы злодейки, плена и статуса врага народа. В общем, ушёл в себя, не обещал вернуться. Шеф, шеф, всё пропало! Ничего не исправить! Скоро рассвет, выхода нет!

Моё бессознательное тело передвигало ногами, шло туда, куда шли спины в выцветших гимнастёрках. Меня толкали, я уступал место, мне на плечи водрузили жерди носилок, я пёр их, как ломовая лошадь, даже не замечая, что с другой стороны люди меняются, а я пру и пру.

Только когда ноги мои почему-то стали ватными, я поднял голову, взгляд мой из мрачных раздумий обратился к внешнему миру, я увидел перед собой голые ноги. Грязные, но, сразу царапнуло — ни натоптышей, ни сухих мозолей. Такими ноги были у моего сына лет до 3-х. Этот болящий, что путешествовал в СВ, он что, по земле никогда не ходил? Не носил кирзочей? Или туфли ему никогда не набивали ноги? Так не бывает!

Я споткнулся и чуть не упал в дорожную пыль вместе с носилками. Меня, наконец, сменили.

Выбитый этими пятками младенца из замкнутого круга отчаяния, я шёл рядом, растерянный, опустошённый. От голода и усталости меня мутило, мысли разбегались, как тараканы, прятались от меня в той мути, что наполняла моё сознание. Я попытался сосредоточиться. Это было непросто. Любое умственное поползновение вызывало взрыв головной боли и волну тошноты. Но, я всё дольше оставался в "реале", а не в "себе".

Взгляд мой зацепился за носилки. Мои "спутники", увидев, что я качнулся в сторону носилок, быстро переложили на меня этот груз ответственности, то есть впрягли в дышло. Ничего у них не вышло — ноги мои сразу подкосились. И я упал бы, уронив носилки, но жердь носилок перехватили, меня чья-то твёрдая рука поддержала:

— Держись, боец!

Я посмотрел на пришедшего мне на помощь — невысокий коренастый усач, похожий на сибиряка — те такие же крепкомордые, с твердыми, уверенными взглядами.

— Тагил? — прохрипел я. Почему "Тагил?". Вот меня коротит!

— Барнаул, — улыбнулся в усы крепыш, — Земляк?

— Бугуруслан.

— Земляк, — удовлетворенно сказал усач, крепче сжав меня.

Ни хера — земляк! Так меж этими населёнными пунктами как отсюда до Берлина. Такой логикой и немцы нам — земляки.

— Как звать? Я — Пётр.

— Иван. Кэноби. Оби Ван Кэноби.

Пётр хмыкнул в усы, покачал головой.

— Эк тебя угораздило. Хотя, у вас там, у татар, таких кровей намешано!

— Как и везде.

— Та — да!

Он помолчал немного, потом пробормотал:

— А встретились тут.

— Угу.

Пётр склонил голову ближе ко мне:

— Бежать надо, — прошептал он.

— Не смогу я. Сам иди.

Пётр недовольно запыхтел. Молчал долго. Но, меня исправно тащил. И то — спасибо.

— Смотри где идём! Глушь! — оглушительно шипел он, — щас не рванём — пожалеем.

— Не смогу я. Брось меня. Я — обуза. — покачал головой я.

Больно странным мне показался ты, Пётр.

И ассоциации ты вызвал тревожные — Первоапостола тоже звали Пётр. С греческого — камень. А первосвященника звали Каифа. Тоже с их на наш — камень. А может это — один человек? Приговорил учителя, основал новую структуру — Церковь, где и стал первосвященником. И изложил свою версию событий в нужном свете в своей версии Книги. Не, не любитель осин Иуда был падлой, а вот такие умники и красавцы.

— Вот тебя коротит! — обрадовал меня Громозека.

— Помог бы лучше, — мысленно огрызнулся я.

— Я же плод твоего больного разума. Чем я тебе помогу? — удивился Громозека.

— Пощупай этого болящего на носилках.

— А что с ним не так? — заинтересовался Громозека.

— Пятки его.

— Пятки? — призрак умеет играть голосом удивление? Какие продвинутые у меня глюки!

— А ты присмотрись.

Призрак Громозеки зазевался и прошёл прямо сквозь одного из немцев. Немец споткнулся, удивлённо осмотрелся. Громозека скривился, как лимона в рот засунул. Фыркнул.

— Да, ладно! Духи — не материальны. Глюки — тем более. Чё вы тут мне ваньку валяете! — не поверил я.

Громозека презрительно отвернулся. Протиснулся сквозь пленных, неохотно уступающих ему дорогу.

— Ага, — крикнул он.

Я вздрогнул. Казалось, что на крик среагируют "электрики", но нет, они равнодушно "пасли" наше стадо.

Громозека исчез и появился за моим правым плечом.

— Уважаю, Командир. Я думал, что тебе совсем мозги в гоголь-моголь взбило. Неужели только пятки?

— Ну, не только. Ты же мой глюк, значит должен помнить как немцы поступали с теми, кто не хотел или не мог идти.

— Есть такое. Решали быстро и просто. По-немецки, рационально — в расход.

— А этот — особенный? А почему?

— Точно! А ещё этот мутный "Тагил" нарисовался.

— Должны быть ещё. Тут, по-ходу, опять театрализированная постанова намечается со мной в главной роли. Будем посмотреть.

— Ахереть! Командир, как ты допетрил до этого?

— У меня хорошие учителя были. Привет им передай.

— Кому? — не понял, или сделал вид, что не понял, Громозека,

— Кремню, Кельшу.

— Кельшу не получиться. Жив он.

— И то — радость! Какую постанову они разыграли со мной. Блин, одного не пойму — зачем было организовывать такой Голливуд ради какого-то контуженного?

— А разве Кремень ошибся? Он никогда не ошибался.

— Никогда. А его гибель?

— А ты разве не знаешь — смерть это не конец.

— Знаю, — вздохнул я.

— Просто, иногда наиболее отличившихся отзывают на повышение досрочною Так что и ему я не могу привета передать. Он — далеко.

Громозека вздохнул, отвернулся, просипел:

— А я застрял здесь!

— Сам виноват!

Зная, как больно ударят мои слова, всё же сказал их. Потому, что зол был на него. Смертельно обижен. Убил бы. Громозека повернулся ко мне спиной, показывая развороченные раны, демонстрируя этим, что убить его не получиться — уже не получиться.

— Пошёл ты! — рыкнул Громозека.

— Сам пошёл, глюк позорный!

Громозека и правда растворился в воздухе, как дым от сигареты. Гля! Как же хочется курить!

На мои допросы собиралось уже прилично зрителей. Громозека считает, что я — хороший рассказчик. А местные не избалованны соцсетями и прочими интернетами. Информационный голод. Хотя вот командир авиаподразделения называет их "байками Мюнхаузена". Но, проводит всё свободное время тут. И глаза горят. Народ просит зрелищ? Будем удовлетворять запросы потребителей! Будут вам "истории, основанные на реальных событиях".

Теперь у меня уже трое "опекунов". К Петру-Тагилу присоединился крысоподобный мерзкий типчик, про которых у нас говорили — чмо. И молодой вихрастый улыбчивый парень. Он сразу сообщил, что он тут проездом, что плен — не надолго. Он многое о себе успел растрепать. Потому что трещал без умолку. За что и стал называться Авторадио.

Якобы, он из казаков, в армии не был. Загребли немцы его "заодно". "Случайно". Как призывного по возрасту. Но, цитирую: "немцы — цивилизованный народ — разберутся". Тут я ухмыльнулся. Да и Пётр — тоже.

У парня, правда, был ещё один выход — я слышал, что немцы из изменников-казаков формировали целые дивизии. И использовали их по прямому назначению — как мясо. Но, я не собирался ему помогать скользить по этой наклонной.

А Крыс — молчал. Просто тёрся рядом. Шестерил. И всё — молча. Блин, но морда у него — так и хочется пнуть!

За время пути было две попытки побега. Одна — совсем неудачная — всех поделили на ноль прямо у нас на виду. Вторая — с неизвестной концовкой. Десяток тел остывали у дороги, десятка полтора убегали зарослями от ловчей команды с двумя собаками.

Футушок

Лагерь был прямо санаторием! У каждого отряда — отдельный блок. На двух человек — одна шконка. Лазарет, где мясниками работали пленный медперсонал. "Отдыхающих" лечили профилактическим трудом на станции и путях-дорогах, как железных, так и обычных. Отсюда такая забота о пленных. Кто ходил на "работы" там, на месте, получали дополнительное питание.

Моей рукой занялись. Оказалось — всё плохо. И "лепила" не понимал, почему я ещё жив — началась гангрена. Бывает! Я тогда, год назад, тоже с гниющей раной на груди геройствовал. Почему-то кровь моя не заражалась. А должна была. Меня только тошнило, лихорадило и глючило. А должно было убить.

Так, как тяжелого больного, меня поместили в этот лазарет.

Лазарет — такой же барак, но белёный извёсткой. Чтобы наши не бомбили — на крыше был нарисован большой крест.

И не бомбили. Станцию — бомбили, а лагерь — нет. Все думают, что из-за креста. Щааз-з! Какой смысл тратить на вас и так невеликий запас бомб? Сами передохнем. А станция — другое дело. Там антрацит грузился круглосуточно. А антрацит — какая штука, без которой воевать тяжело. Не выплавить железа без коксующегося угля. Вот и работали тысячи бесплатных рабочих на обслуживании этого процесса. Грузить, ремонтировать путь, разгребать завалы. Много где нужны руки, готовые за скудную пайку горы свернуть.

Насколько я помню, где-то в этих краях хулиганили подростки Молодой Гвардии. Если это не выдумка пропагандистов. Потому на них — никакой надежды. И партизанить тут — сложно. Нет тут бескрайних и глухих лесов. Негде тут затеряться, отсидеться, переждать ярость немцев. А городское сопротивление подпольщиков... Это как воспетое легендами французское Сопротивление — оно есть, о нём все знают, но особого дискомфорта от него немцы не испытывали. Не больше, чем от блох, что терроризировали всех на этой войне. Профилактические зачистки на время снимали противный зуд.

Так что я не рассчитывал на помощь со стороны. И сам мало что мог. Хотелось бы позеленеть, стать Халком и разнести всё вдребезги и пополам, но...

Случайно, ага, верю-верю, случайно, меня определили в лазарет рядом с этим полупаралитиком с пятками младенца.

— Да-да, — дознаватель весь активизировался, — поподробнее, пожалуйста!

"Пожалуйста!" — о, как!

Да, пожалуйста! Версия для печати вас устроит? Конечно, устроит! О режиссерской версии вы же не знаете. Вы и так всей толпой уши развесили. Стивена Кинга на вас нет! И Спилберга.

— Так вот. Обратил я внимание на эти ноги. Прям, как у младенца. Опять же, немцы с ним таскались, как дурачёк с писаной торбой. А это — явно не спроста. Стало любопытно — что же это всё значит? Приложив немного усилий, я смог оказаться рядом.

— И почему вы занялись этим? Зачем прилагать усилия? — не унимался особист.

— Ну, как зачем? Явно же — не простой человек. Так? Так! Обувь носил подогнанную под ногу, сотни вёрст пёхом не ходил — ездил. И не верхом. Большая шишка, значит. На вид ему — не больше тридцатника. Кем может быть такой человек? Только из партии!

Зрители переглянулись. Мои выводы им не понравились.

— Генералом он быть не мог — был бы в отдельном лагере, для комсостава. Да и генералы не могут иметь таких пяток. Потому что наши командиры как ковбои и их лошади — метко стреляют и быстро бегают. В сапогах. Выданных на складе. То есть, это — гражданский. С хорошим достатком. А хороший достаток в нашем рабоче-крестьянском обществе может быть только у людей полезных этому рабоче-крестьянскому обществу. Сильно полезных. А такие и партии нужны. Кому сброд интересен? Так вот, этот — был полезный гражданин, если о его пятках правительство заботилось. А полезный — значит много знающий. А так как он оказался нужен немцам, то знания его были интересны и им тоже. Кто, учёный? Не то. не похоже. Молод слишком, чтобы набраться столь ценных знаний. Инженер? То же не попадает. По тем же причинам. Да и инженер один — не стоит этих плясок с бубном. Инженеры — они толпами сильны. Когда их в одну комнату посадят, "бюро" обзовут, тогда — да. А один? Один не только в поле не воин, но и за кафедрой. А вот управленец, что мог организовать подполье — самое то. Тайные склады, базы, лидеры подполья — вот что им нужно!

Импульсивный лётчик вскочил, рубанул ладонью воздух, но под строгим взглядом особиста стал мышью под тапком.

Я ухмыльнулся — что, проболтался я? Не знают рядовые Ваньки таких слов, не умеют строить логические цепочки? Думайте. А я — продолжил:

— А как немец выйдет на всё, что их интересует? Допрашивать члена партии? Ха-ха-ха! Так он и выдал явки, да пароли! Тем более, что он говорить не мог — парализовало у него половину тела и пол лица. Немец сам нам организует побег! Чтобы беглецы их привели прямо туда, куда им надо. А это оказалось мне на руку. Зачем мне что-то изобретать с побегом? Сяду на поезд и доеду с попуткой.

— Поподробнее, пожалуйста!

Да, пожалуйста!

А вот "режиссерская" версия. Не резанная цензурой.

И чем так заинтересовал этот типчик немцев? А особенно Вилли и его новых друзей из этой спецслужбы, что занималась всяким оккультизмом? Кто он, ангел? Демон?

На лицо — типичный русак. Ну, черты лица правильнее, чем положено. Аристократичнее, что ли? Можно сказать, что симпатичный. Волосы — светлые, прямые, глаза — голубые. Шрамов — нет. Только на шее — повязка. Вот как его парализовало! Как не умер? Работает только правая рука и правая нога. Сидеть не может. Как и говорить. Одет так же как и мы все — кое во что.

Врач качает головой на призывный взгляд немцев в чёрной форме.

Замечаю неосторожный взгляд на меня, тут же отводит глаза. Ага, я в их раскладе! Осталось понять — что за расклад и почему я в нём? Хотя, почему — ясно. Вилли. Он меня всё же узнал, сука! Но, в каком качестве узнал? Как того недобитого, что тащил попаданца по болотам? Как Медведя? Или как попаданца? А что? Я "за базаром не слежу". Часто пробалтываюсь. Умный сложит два и два.

— А может его интересует именно твоё умение сопровождать ценные грузы? — сказал Громозека.

Вот он! Появился, глюк настырный! Сидит рядом, в носу ковыряет, ножками в блестящих хромовых сапогах покачивает.

— Ты на что намекаешь?

— Ну, он же видел, что ты вёл необычного человека. Может, хочет, чтобы ты и этого куда отвёл.

Я ухмыльнулся.

— Ты помнишь, как я его довёл? Не слышал — я никого не довёл. Никого!