Горные орудия прожили короткую, но насыщенную, получасовую жизнь в аду. Они били прямой наводкой. Практически в упор. Каждый выстрел — попадание в цель. Короткоствольные пушки давали малый импульс снарядам. Дальность орудий была — низкой. Пробивная сила — ещё меньше. Но, снаряды летели по крутой параболе, ложились в ряды противника чуть ли не как мины — чуть ли не сверху. Осколки летели богато, вдоль земли, собирая свой кровавый урожай. И не было от горных пушечек спасения. Ни в складках местности, ни в ямах, ни в воронках — везде они доставали. Ухали — на головы сгруппировывающихся для атак румын.
К сожалению, огневые маленьких, гордых, как горные птицы, горных орудий быстро вычисляли, накрывали. А у них — даже орудийных щитов не было. Герои — пушкари те!
У румын наибольшее беспокойство нам доставили корпусные орудия. Они не были видны. Били откуда-то с закрытых позиций. Но, били мощно, часто. И смертоносно.
Ещё румыны катили свои пт-орудия. Те самые мелкашки, что обескровили приданные к нам бронеавтомобили. Совсем мелкие. Совсем — бесполезные против окопавшейся пехоты. Расчёт — 5-7 чел. Кучкой. Пыжатся, катят. А вдруг — русские Т-34? Одним словом — печеньки. Одной очередью останавливал их мучения. Щита, как такового, у орудия — нет. Он — есть, но — чуть больше щита Максима, пулемёта. Укрыться им негде. Пусть я и не убивал всех — говорю же — одной очередью всех — редчайшая удача, но — орудие оставалось на месте, трупы лежали, раненные отползали. Живые — прятались. ПТО-шники даже не пытались со мной перестреливаться. Понимали прекрасно — 40-мм пулька против пехоты в окопе — бесполезна. Так что, пушка — оставалась на месте, пушкари пытались жить, как пехота.
Ещё славно покуражились миномётчики. С обеих сторон. Только вот беда — у наших боезапас, наверное, иссяк. Через несколько часов заметил, что разрывы мин в рядах румын стали редеть. А уж различать по разрыву мину от снаряда — научился. А вот по штрафной роте — миномёты как лупили, так и лупили. Одно радовало — миномётчики румын — не немцы. Не такие заковыристые умельцы. Попадания в сами окопы — редкость. А это в миномёте — самое страшное. Большая часть румынских мин разрывалась снаружи. И то — хлеб.
Теперь про меня и пехотную сторону боя. Тут было всё просто — высунулся, наметил цель, выставил пулемёт, прицелился или — подождал цель, построчил, нырнул в окоп — бежишь в позе "Зю". Отсель — тудой. И — живее, живее! Про миномёты — говорил.
Вот и всё. Просто. Не умереть — сложно. Не словить пулю, осколок — сложно.
Сдержать такими редкими "вылазками" массу пехоты — сложно. Они лезли, как тараканы. Ползком, перебежками. Сотнями.
И танки. Что не лезли вперёд, крутились среди кустов разрывов снарядов, сверкали пулемётами — не переставая, изредка сплёвывая со своих мелкокалиберных пушек. С этаким презрением.
Сорокопятки были. Но — там. И гранаты у нас были. Но — тут. А танки — там. Подавляли своими пулемётами. Казалось — абсолютно равнодушные к буйству артиллерийского огня вокруг. Осколки снарядов бессильно били в броню. Это надо было конкретно попасть снарядом прямо в танк. Или так близко с ним, чтобы фугасное воздействие — машину повредило. Пока — не случилось. Так что, танки — наступали с тем самым правилом прогульщика — шаг вперёд, два — назад. Ловко.
А под прикрытием их огня пехота противника — давила. Несла большие потери, но всё ближе подбиралась к окопам штрафников. Казалось — сейчас резко все поднимутся, рывок — пипец котёнку! Такая масса просто растопчет. Но, не поднимались. Нет рывка. Есть медленное и неотвратимое давление гидромолота.
Высунулся. Окинул лунный пейзаж взглядом. Уже и снега не стало. Всё — черно. Ё-о! Сколько вас! Кого ж из вас приголубить? Вот ты, чего руками размахался? А вот ещё стайка гусей прёт 50-мм миномёт и ящики зарядов. Выставляю пулемёт, дышу, как перед прыжком в прорубь, выдыхаю, задерживаю дыхание — Немтырь так делал, земля ему периной, ловлю в прицел руководителя-рукомахателя, но тот, будто почуял, залёг. Перевожу прицел на стайку миномётчиков, что решили подтащить свой инструмент поближе. Выдыхаю. На таком расстоянии они — размером с мух. Целиться надо сюда, чтобы попасть — туда. Не туда, где румыны, а туда — где их — нет. Пуля — не лазерный луч. Летит не прямо. И долетает — не мгновенно. Придавливаю спуск. Ещё и ещё. Не смотрю — попал или нет. Ловлю следующих. У меня ещё есть время. Копчик ноет, но — не бьёт током.
Вижу краем глаза интересную картину — танк прёт вперёд, а за его кормой выстроилась целая толпа, жмутся к нему, как цыплята за клушкой. Я у них — во фланге. Прав был ротный. Фланкирующая у меня позиция. Целю в танк. Пока пули долетят — вместо танка там будут эти воробушки. Стреляю на остаток ленты. И опять не смотрю на результат, ныряю в окоп, горячий ствол на спину, согнувшись, на полусогнутых, бегу на следующую позицию.
Слегка обидно, что результат нашего титанического труда в фортификации так быстро уничтожается — окопы уже наполовину разбиты, осыпались. Как и мои уши. Надо было ставить подпорки, обшивать чем-либо, как немцы делают, чтобы не осыпалось. А так — траншеи стремительно превращаются в продольные углубления. Скоро бегать — не выйдет. Только ползать. А в уши надо было ваты напихать, как Лошадь.
А где Лошадь? Где мои патроны? Что это я про него вспомнил? Весь бой было — прохладно, а сейчас заволновался. Бегу искать. И пробегаю мимо. Возвращаюсь, ставлю пулемёт, начинаю по-собачьи рыть землю. Натыкаюсь на ватник, вцепляюсь в него, дергаю. Появился воротник, вцепляюсь двумя руками, дергаю, ткань трещит, ватник рвётся, но удалось выдернуть из земли голову и плечи бойца. Просовываю свои руки ему под мышки, смыкаю их в кольцо, дёргаю. Тело Санька, как тесто, ползёт из моих рук. Зато вырвал его руки из земли. Опять хватаю его под мышки, начинаю не дёргать, а раскачивать, выкорчёвывать. При этом сильно сжимал его. Он закашлял, очнулся.
— Живой, конь педальный! Дальше — сам! И остальных бойцов проверь! Понял?
— А? — он смотрит на меня совершенно потусторонним взглядом.
Ничего он не понял. Махнул на него рукой, схватил пулемёт, схватил две коробки с лентами, что были в руках библиотекаря, когда его засыпало, вместе с руками библиотекаря — и освободились. Открыл короба — чисто. Заправил ленту в питатель пулемёта, отбежал шагов на пять, выставил пулемёт. Причесал осмелевших румын, что решили, что раз мой пулемёт молчит непривычно долго, то можно уже и в полный рост ходить-гулять, как по проспекту. Не, ребята! Я ещё жив! Лежать!
Минут через ...ндцать — в бою ощущение времени — неверное, приполз Санёк, с ящиком патронов. Грязный, как шахтёр. Только глаза и белеют. Глаза, кстати, уже — нормальные. Не шальные. Показал 2 пальца, покачал головой. Минус два. Плохо. Библиотекарь стал трясущимися руками забивать патроны в ленту.
— Ты — уже умер! Ты в курсе? — ору ему в лицо. От постоянных взрывов уши как ватой забиты.
Он кивает. И, ... улыбается:
— Я понял, как ты это делаешь! — кричит, заикаясь, — Нет в голове ничего! Ничего! Я — не боюсь! Некогда стало бояться!
Показал ему свою руку, изобразил тремор.
— Близко взорвался. Трясёт всего и тошнит. И очки я потерял, — кричит.
Контузило. Бывает.
Встаю прямо тут, "приглаживаю" своей газонокосилкой марки Рейнсметалл самых смелых и — самых глупых врагов. Отбегаю за излом окопа, опять стреляю.
Когда же обеденный перерыв? Что-то я притомился уже бегать! Юмор у меня такой. Хотя, правда, устал. Мадьяры, вы б покурили бы, что ли? Настырные какие! Вот вам порция свинцовых пилюль с притормаживающим эффектом!
Блин! Сглазил! Только вот танка мне и не хватало! Уёжище, устаревший, но — танк, ёпта!
— Санёк, танк! Тащи гранаты! Живее, мать твою! Коромыслом! Туда! Стой, ты! Смотри! Туда тащи! Там встретим! Понял? Беги! Лошадь!
На четвереньках он "побежал" по осыпавшимся ходам сообщения к ближайшей "нычке" с "антитанкином". А я "побежал" в такой же позе в противоположную сторону, прихватив ленту, что он снаряжал. Кто бы мне сказал раньше, что на коленях и одном локте можно "бегать" — не поверил бы. Можно. И очень быстро. Когда головы поднять нельзя — научишься. Ползком "бегать" будешь.
Куда я "бежал"? Надо "отсечь" пехоту от танка. Смещаюсь "мористее", т.е. налево, насколько это будет возможно. Чтобы обстрелять их сбоку. Они прячутся за бронёй. Всё. Дальше мы не копали.
А вот и один из моих бойцов. Мёртвые глаза смотрят в небо. Каска пробита на лбу. Как раз там, где некоторые — рисуют звезду красной краской. А в кино показывают, что пули каску не пробивают. Полоска крови из-под каски через бровь за ухо. Винтовка намертво в руках. Героически принял смерть. В бою. С оружием в руках. Уважаю! Отомщу! Костя его звали.
А вот граната — тебе уже без надобности, а мне — пригодиться. Вытаскиваю из-за поясного ремня погибшего бойца гранату. Плохо, что без осколочной рубахи. Меньше убойный радиус. Запихиваю себе за ремень. Есть же гранатный карман на разгрузке, но в суете боя — не вспомнил о нём. Перекладывать — некогда. Чую, тайминги — уходят.
Встаю на колени, сошки на бруствер, долблю со злостью во врага. Близко уже. Никакого упреждения — не надо. Стреляй — прямо туда, куда хочешь попасть. Вижу, как пули мои бьют в тела, как рвут шинели, выбивают из них пыль, кровь. Как падают враги. Кто-то мертвый — падает, как подрубленный, кто-то — живой — падают более осмысленно. Залёгли вражины.
Танк, кстати, ничего не заметил. Прёт — дальше. Рычит, лязгает, скрипит, разбрасывает комья земли траками.
Меняю позицию, кувырком. Так получилось. Запнулся, падал. Встаю, высаживаю остатки ленты. Меняю ленту, выглядываю с этого же места, но тут же ныряю обратно, ощутив больной укол в копчике. Рой сердитых пчёл просвистел над головой. Это была плохая идея. Ждали меня. Выцеливали. И каска бы не спасла. Это только в кино пули от каски отскакивают. Каска — не для этого. Пулю шальную на излёте отбить, комья земли, мусор всякий. Прямого попадания каска — не выдержит. Костик — свидетель. Да и шея не выдержит импульс пулемётной, да и винтовочной пули.
Смещаюсь, выглядываю.
Родной ты мой! Герой! Орёлик! Вижу как боец моего "отделения" поднимается из своей ямки, замахивается, метает связку гранат. Родненький! Не так же! Не туда же! Гранаты падают на "нос" танка, к башенному погону, скатываются, взрываются в падении. Танк вздрогнул, дёрнулся, рыкнул сизым облаком выхлопа... и попёр дальше. В месте подрыва связки гранат и броня — толще, да и за бронёй — ничего уязвимого. На наших танках там рации стоят, радисты сидят. Может, у румын — иначе, но судя по тому, что танк утюжит дальше — ничего критичного не задело гранатами.
К сожалению, подвиг бойца штрафной роты видел не только я. Враги — тоже. Я увидел, как из спины штрафника-гранатомётчика вылетает вата, как пробитые места ватника стремительно буреют. Как он бессильно падает на спину, всплеснув руками. Вася его звали. Воробьёв.
Слышу скрип своих зубов. Слышу лязг гусениц танка, вижу, как он подвернул, на вставшей на тормозе гусенице, как мельтешение траков накрывает тело бойца, вижу, как взметнулась его левая рука, дёрнулась, тут же опала безвольно.
— А-а-а-а! — орал я. Хотел бы матом, но слова — не складывались. Только этот бесконечный крик боли и отчаяния от жестокости и бессмысленности поступка мехвода этого танка. Парень и так уже был — при смерти! Зачем?! Зачем ты утюжишь его останки?!
Крик мой стал менять тональность. Ниже и ниже. Так что в этот раз я скорее услышал, что погружаюсь в Ярость, чем почувствовал.
Как-то одним слитным движением я, с колен, выпрыгнул из окопа. Пулемёт — наперевес. Стреляю очень короткими очередями, с рук, едва придавив спуск, тут же отпуская. У меня уже было так. Этой осенью. Когда у нас случился танковый контрудар. Тогда я стрелял очередями — как из автоматической винтовки, одиночными. Вот и сейчас так. На 1 врага — 2-3 пули. Шаг, 2-3 пули в другого. Шаг.
Всё замерло, будто все разом попали в банку с глицерином. И сам я — как в каком-то желе. Чувствую сопротивление воздуха моему телу, стволу пулемёта, когда переношу пламегаситель с одного будущего трупа на другой. Стрельба в слоу-мо, в упор. Макс Пейн форева!
Ещё шаг — танк. Отпускаю левой рукой пулемёт. Не заметил, что выдернул руку из рукавицы, что так и осталась на стволе. Преодолевая сопротивление воздуха и инертности собственного тела, хватаюсь за поручень, тяну, толкаясь ногами от земли. Не лечу, плыву в воздухе, как в воде. Сгруппировываюсь в воздухе, разворачиваюсь, впечатываю ноги в броню. Теперь разворачиваю корпус.
Теперь я стою около башни танка, лицом к его корме, лицом к врагу.
Этот набалдашник — и есть комбашенка? Та, о которой все попаданцы оскомину набили? Здоровая, падла. Полторы ладони. Там должна быть голова командира танка? Он же сейчас должен разворачивать эту, свою, голову, глядя на меня сквозь эти перископы триплексов? С криком: "Вот а фак?". Или как там у них, у цыган?
Где моя верная бензопила космодесантника? Выхватываю свой нож, виброрежим включается почему-то сам, коротко размахиваюсь и всаживаю нож в люк командира танка, туда, где, по моему мнению, должна быть макушка танкиста. Нож пробивает броню люка, как крышку консервной банки. Попал? Не могу знать.
Поддеваю люк. Не идёт. Вынимаю клинок, вонзаю снова и начинаю вскрывать люк у замка, как банку тушёнки. Есть! Замок — вырезан. Поддеваю ножом снова. Поднимается. Открыл.
Ставлю пулемёт на башню, запихивая нож, который опять проявляет инициативность — сам отключился, в ножны, коротко глянул вокруг. Мой "прорыв" увидели. Вижу смотрящие на меня глаза восковых фигур, вижу, как плывут по воздуху стволы винтовок, разворачиваемых в мою сторону.
У меня ещё есть секунда.
Вот и пригодилась твоя граната, Костик! Ты умеешь убивать после смерти, ты слышишь, Костик? Взвожу гранату к бою, бросаю во вскрытую банку танка.
И берусь за пулемёт. У меня ещё треть ленты. И я — сверху. Они — как на ладони! Чую, как лицо моё растягивает мстительный оскал. Как у волка — зубы показываю. Справа — налево — провожу стволом пулемёта по врагам. Превзошёл сам себя — 1-2 патрона на цель. Лента кончилась, враги — нет. Но, там, дальше. А вокруг танка — кровавая баня.
Взрыв гранаты в танке был мною проигнорирован. Настоящие герои никогда не оборачиваются на взрыв.
А у меня начинается "откат". Мне стало сразу — плохо. Сильно плохо. Но, осознание свершённого так "подбадривало", что не только произвело анестезирующий эффект, частично снижая болевые ощущения от "отката", но и внося изменения в восприятие. Проще говоря — мне снесло крышу от осознания собственного "величия". Как у панды По. Враги укладывались штабелями от одного моего взгляда, от осознания моего величия, потому что был я — ну, вААще! Это — цитата. Из мультика про панду и кун-фу. Иронизирую.
Но в тот момент — реально снесло крышу. Только в таком состоянии человек может сделать такое — я влез на башню танка, расстегнул ширинку (там и расстёгивать особо нечего — всё давно порвано) и помочился в люк танка. Стоя в полный рост на крыше башни танка. На виду у тысяч пар глаз.
