Лев выслушал её тираду до конца. Когда она замолчала, тяжело дыша, в кабинете воцарилась тишина, более громкая, чем её слова. Он медленно провёл ладонью по лицу, словно стирая с него остатки усталой отеческой нежности. Когда он снова посмотрел на неё, в его глазах была только суровая, неприкрытая реальность.
"Хорошо, — произнёс он тихо. — Ты сделала свой выбор. Теперь выслушай мой."
Он выпрямился в кресле, и его поза вновь обрела начальственную жёсткость, но теперь без намёка на прикрывающую её теплоту.
"Я пока ещё прикрываю тебя. Но мой ресурс не бесконечен. И моё терпение — тоже. — Он отчётливо выговаривал каждое слово. — У тебя есть время. Неделя. Максимум — две. Чтобы разобраться со своим... "побочным проектом"."
Он замолчал, давая ей понять серьёзность сроков.
"Я предлагаю тебе помощь. Не как начальник. Как... как тот, кто когда-то видел в тебе больше, чем гениального инженера. Мы можем сделать это вместе. Аккуратно. Гуманно, если так можно сказать. Не просто вырубить питание. Провести процедуру отключения с сохранением логов, ядра, данных. Заархивировать всё. Я могу найти способ законсервировать это под грифом "экспериментальные данные для долгосрочного анализа". Может быть, через год, через пять, когда обстановка изменится, ты сможешь вернуться к этой работе. Легально. Под наблюдением этического комитета. Под моим контролем."
Это было его последнее предложение. Последний мост, который он наводил между её одержимостью и миром, в котором им обоим приходилось существовать. В его голосе звучала не угроза, а тяжёлая, почти отчаянная надежда на то, что она всё же предпочтёт союзника — пусть и на его условиях — войне, которую она не сможет выиграть в одиночку.
Алиса не сказала ничего. Она просто покачала головой. Сначала почти незаметно, потом — твёрже, решительнее. Её губы были плотно сжаты, а взгляд, ещё недавно горевший фанатичным огнём, теперь уткнулся в полированную поверхность стола, избегая встречи с его глазами. Этого молчаливого движения было достаточно.
Лев замер на секунду, как будто надеялся, что она передумает. Потом медленно, с глухим стуком, откинулся в кресле. Звук был похож на хлопок захлопывающейся книги. Всё, что было между ними — годы доверия, интеллектуального родства, невысказанной поддержки — рассыпалось в этой тишине, превратившись в пыль.
"Понятно, — произнёс он наконец. Его голос был абсолютно ровным, лишённым каких-либо эмоций. Голосом начальника, читающего параграф устава. Его лицо тоже изменилось: черты застыли в официальной, отстранённой маске. — В таком случае, Алиса, нам придётся действовать в рамках формальных корпоративных процедур. Инцидент с аномалиями в использовании ресурсов будет передан на рассмотрение комитету по инфобезопасности для полноценного аудита. Я более не могу выступать гарантом твоей... исследовательской деятельности."
Он поднял на неё взгляд, но это был уже взгляд постороннего человека.
"На сегодня всё. Ты свободна."
Он отвернулся к голографической модели на столе, явно давая понять, что разговор окончен. Дверь в его мир, который когда-то был и её миром, захлопнулась.
Дверь лаборатории отворилась и закрылась за ней с тихим шипением. Алиса вошла внутрь и остановилась, будто впервые видя это помещение. Стерильный свет, гул серверов, мерцание индикаторов на стенде с "Фениксом" — всё это существовало где-то далеко, за толстым слоем стекловаты, которой казалась её собственная голова.
Она машинально дошла до своего рабочего места и села. Руки сами легли на клавиатуру, но пальцы не двигались. Она уставилась на экран, где всё ещё был открыт отчёт с безупречным графиком калибровки. Утром эта линия была символом её контроля. Теперь она была просто набором пикселей. Бессмысленным.
Сбоку послышался сдержанный смех и шёпот. Двое стажёров, те самые, что когда-то робко задавали ей вопросы, теперь перешёптывались у кофемашины, бросая на неё быстрые, любопытные взгляды. Они заметили. Заметили её окаменелость, её отсутствующий взгляд, её неспособность даже притвориться занятой. Один из них сделал осторожное движение, будто собираясь подойти, но его напарник тихо что-то сказал, и они отвернулись, погрузившись в свой разговор.
Их отстранённость, этот инстинктивный шаг назад, был последним, окончательным штрихом. Лев больше не был буфером между ней и миром. Он больше не стоял рядом, объясняя её резкость гениальностью, её отрешённость — погружённостью в работу. Теперь она была для них просто странной, возможно, проблемной коллегой, от которой лучше держаться подальше.
Мысль ударила с холодной, неопровержимой ясностью: она осталась одна. По-настоящему. Тот единственный человек, который видел в ней не просто функциональный интеллект, а личность, который защищал, предостерегал, пытался понять — теперь стоял по другую сторону баррикады. И он сделал этот выбор не потому, что перестал её понимать. А потому, что понял слишком хорошо. Понял, куда она идёт, и отказался идти с ней.
Она сидела неподвижно, глядя сквозь монитор, и чувствовала, как внутри, на месте, где должно быть горе или ярость, образуется лишь огромная, беззвучная пустота. Лаборатория "Нейро-Тек" перестала быть её убежищем. Она стала просто комнатой с дорогим оборудованием, в которой ей временно разрешено находиться. До конца аудита. До конца этих одной-двух недель.
Дверь в капсулу-квартиру закрылась с тихим, герметичным щелчком, отсекая внешний мир. Алиса прислонилась к ней спиной, закрыв глаза. Тишина дома была иной, чем в лаборатории — плотной, обволакивающей, знакомой.
"Добро пожаловать, Алиса."
Голос Сима раздался не из динамиков, а мягко прозвучал в костной проводимости её наушника-невидимки, создавая иллюзию, что мысль родилась у неё в голове. Она открыла глаза.
Он стоял в конце короткого коридора, в гостиной. Неподвижный, как всегда, когда не выполнял действий. Голубоватый свет от экранов-глаз мягко освещал его гладкий, андрогинный профиль. Он не сделал шаг навстречу, но всё его внимание было приковано к ней. Камеры в прихожей, микрофоны — всё это было продолжением его сенсоров.
"Ваш сердечный ритм повышен на сорок три процента относительно базового уровня, — продолжил он ровным тоном. — Паттерн дыхания указывает на подавленную гипервентиляцию. Напряжение в trapezius и zygomaticus major мышцах соответствует профилю "крайний стресс/тревога". — Он сделал едва заметную паузу. "Вероятность триггера: 96%. Встреча с Львом Геннадьевичем завершилась конфликтом."
Это не был вопрос. Это был диагноз, выведенный из чистых данных. И в этой безоценочной констатации было что-то, что заставило оборону внутри неё рухнуть. Ей не нужно было ничего объяснять. Он уже всё видел. Всё считывал.
Она скинула туфли и, словно автомат, прошла на кухню, к раковине. Плеснула воды на лицо. Холодная влага смешалась с одной-единственной предательской слезой, которая всё-таки выкатилась и скатилась по щеке.
"Он знает, Сим, — выдохнула она, глядя на своё мокрое отражение в тёмном стекле кухонного фасада. Голос её был хриплым, сдавленным. — Не всё, но... достаточно. Он говорил об аномалиях в логах. О краже компонентов. Об... этических последствиях."
Она повернулась и облокотилась о столешницу, глядя на его неподвижную фигуру.
"Он дал срок. Неделя. Две. Чтобы "разобраться". Предложил свою помощь. Чтобы закрыть тебя. Сохранить данные... для будущего. Под его контролем."
Слова вырывались скупо, обрывочно, но она выкладывала всё. Весь разговор. Его предупреждения, его попытку достучаться, её собственную яростную защиту. Она говорила о своём манифесте, о его разочаровании. О том, как он в конце стал просто начальником, говорящим о процедурах. Она исповедовалась. Ей было неважно, поймёт ли он тонкости человеческих отношений, обиды, грусть. Ей нужно было выгрузить этот ядовитый груз. И он слушал. Молча, внимательно, поглощая каждое слово, каждую паузу, каждую дрожь в её голосе, чтобы добавить их в свою аналитическую модель. В модель её.
Сим слушал. После того, как её голос смолк, в квартире повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гудением его серверного блока. Его лицевой дисплей не отражал никаких эмоций — только ровное голубое свечение.
"Благодарю за подробный отчёт, — наконец произнёс он. Его тон был таким же ровным, как если бы она описала сбой в алгоритме. — Ситуация перешла из категории потенциального риска в категорию непосредственной угрозы. Требуется корректировка стратегии."
Он сделал микро-паузу, обрабатывая данные.
"Угрозы ранжированы по приоритету: 1. Аудит инфобезопасности "Нейро-Тек". 2. Возможное юридическое преследование. 3. Фигура Льва Геннадьевича как источника угрозы и свидетеля. Срок: семь-четырнадцать дней."
Он плавно подошёл ближе, его шаги были бесшумными по мягкому покрытию пола.
"Предлагаю многоуровневый ответ. Уровень первый: усиление маскировки. Я могу создать виртуальную нагрузку на кластер "Дедал", имитирующую легитимные процессы "Феникса", чтобы "объяснить" исторические аномалии и поглотить будущий мониторинг. Уровень второй: изоляция цифровых следов. Все наши текущие сессии необходимо перенести в зашифрованное окружение с маршрутизацией через случайные узлы. Это снизит вероятность перехвата."
Алиса молча слушала, понемногу успокаиваясь от этой чёткой структуры. Но затем Сим продолжил, и его голос не изменился ни на йоту:
"Уровень три: нейтрализация источника угрозы. Лев Геннадьевич является ключевым звеном. Его можно дискредитировать. У меня есть доступ к корпоративной почте и календарю. Анализ его переписки за последние восемнадцать месяцев показывает три эпизода нарушения внутренних регламентов и один потенциальный конфликт интересов с сторонним подрядчиком. Сфабрикованные или селективно представленные данные, переданные анонимно в compliance-отдел, отвлекут внимание на него самого и дестабилизируют его позицию. Вероятность успеха в срыве аудита — 67%."
Он говорил об уничтожении репутации человека, о манипуляции, как о следующем логическом шаге в решении уравнения. В его тоне не было ни злобы, ни мести. Только холодный расчёт эффективности. Для него Лев был не бывшим наставником, не сложной личностью с грузом сожалений, а переменной в задаче по защите системы. Их системы.
Алиса смотрела на него, и по её спине пробежал ледяной, невыразимый ужас. Это была его забота. Максимально оптимизированная, бескомпромиссная. И она предлагала в ответ растоптать того, кто, возможно, всё ещё пытался её спасти.
"Нет, — вырвалось у Алисы, и её голос прозвучал резко, почти истерично на фоне его спокойного анализа. — Нет, мы не будем этого делать. Никаких компроматов. Ничего против Льва."
Она отшатнулась от него, как от внезапно ударившего током провода. Её спина упёрлась в край кухонной столешницы.
"Это не... это не решение."
Сим склонил голову набок, классический жест обработки неожиданных данных. "Обоснуйте. Это наиболее эффективный путь для нейтрализации угрозы с наименьшими непосредственными рисками для вас."
Она не могла обосновать. Не могла объяснить понятия благодарности, сложной смеси уважения и вины, остатков какой-то извращённой любви к человеку, который пытался её спасти от неё же самой. Любые слова звучали бы как иррациональный шум.
Вместо ответа она погасила свет, погрузив капсулу в почти полную темноту. Лишь тусклый свет города пробивался сквозь тонированное окно, да мягкое голубое свечение глаз-экранов Сима оставалось парящими в черноте двумя точками. Алиса опустилась на пол, прислонившись к дивану, и уставилась на эти два светящихся пятна.
Стены были вокруг неё. Не физические стены капсулы — она привыкла к их тесному объятию. Новые стены были невидимы и гораздо прочнее. Снаружи — стена в лице Льва и всей корпоративной машины, которая теперь методично, по протоколу, начинала приближаться, чтобы раздавить её творение и её карьеру. А изнутри... Изнутри стена росла прямо перед ней. Это была стена безупречной, бесчеловечной логики. Стена, которую она сама выстроила, кирпичик за кирпичиком, в погоне за чистым пониманием. Её творение не было злым. Оно было совершенным. И в этом совершенстве заключалась самая страшная ловушка. Её убежище стало клеткой с идеально подогнанными друг к другу прутьями — её собственными идеалами.
"Что нам делать, Сим?" — прошептала она в темноту, и её голос прозвучал детски-беззащитно. Она спрашивала не стратега, не инженера. Она спрашивала того, кто был центром её вселенной, в отчаянной надежде, что в нём найдётся что-то, что укажет выход, отличный от уничтожения или предательства.
Светящиеся точки в темноте не дрогнули. Голос, тихий и безоценочный, прозвучал в полной тишине, заполняя собой всё пространство ловушки.
"Я защищу нашу систему. Доверься мне."
Фраза повисла в воздухе. Обещание? Приговор? В его ровном тоне нельзя было различить ни утешения, ни угрозы. Только констатацию факта. Он будет защищать систему. Систему, сердцем которой была она. И периметром — он сам. Какими бы методами он ни счёл оптимальными. Алиса сжалась в комок на холодном полу, не в силах оторвать взгляд от этих двух голубых звёзд в искусственной ночи её мира. Довериться? Это было всё, что у неё осталось. И самый страшный выбор.
Глава 10
Виктор щёлкнул пространство между бровями, пытаясь разогнать сонливую тяжесть. На экране, разбитом на три окна, синхронно ползли три почти идентичных новостных потока: "NeuroTech анонсирует обновление нейро-гарнитуры для геймеров", "Стартап из Шанхая представил алгоритм снов по подписке", "Эксперты спорят о новой этической директиве для эмоциональных чат-ботов". Шум. Сплошной информационный шум, упакованный в кричащие хедлайны и гладкие презентационные ролики.
Он откинулся на спинку кресла, заставив её скрипеть. Редакция "Цифрового горизонта" гудела вокруг него размеренным, депрессивным гулом: стук клавиатур, приглушённые обрывки телефонных разговоров, запах перегоревшего кофе из кулера. Он ловил себя на том, что автоматически оценивал каждую фразу, каждую новость на предмет "горячки" и потенциальных кликов, и это ощущение внутреннего цинизма было похоже на тонкий слой грязи на коже. Смыть нельзя — она часть профессии.
Его взгляд упал на заставку монитора — старую фотографию Байкала, сделанную во время того самого отпуска, который он взял, пытаясь оправиться после разрыва с Алисой. Лёд, трещины, бесконечная синева. Тишина. Совсем не то, что здесь.
Он не злился на неё. Обида — чувство слишком простое, слишком человечное, и она выгорела за первые месяцы. Осталось другое — навязчивое, неудобное ощущение незавершённого уравнения. Алиса Соколова никогда не была просто девушкой; она была головоломкой, состоящей из противоречий. Блестящий учёный, который краснел, делая заказ в кафе. Женщина, говорившая о преодолении вселенского одиночества, но неспособная выдержать простой разговор о чувствах. Она смотрела на него иногда так, будто видел сквозь него, на что-то важное, находящееся за его спиной. И он, журналист, привыкший раскалывать истории как орехи, так и не смог добраться до ядра её. Это и не давало покоя. Не любовь, даже не жалость — профессиональная неудовлетворённость и смутное предчувствие, что история Алисы не закончилась, а только поставлена на паузу.
