Драконьи грезы радужного цвета

— Ну, я как бы это, — робко подал голос Веровек, стараясь ни на кого не смотреть. — Инкогнито.

— А на конюшне с моим внуком ты тоже инкогнито возился, а Маришке кур кормить помогал... — выпалил дед и резко замер.

— Мне не трудно было, — угнувшись и втянув голову в плечи, выдавил из себя Веровек еще тише.

Шельм посмотрел на него, и терпеть не стал.

— И что с того? Ну, помогал он, и что теперь? Нет, лучше бы похвалить, а ты тут орешь на него. Не стыдно?

— Сумасшедший дом! — в сердцах бросил Михей и с размаху плюхнулся на свой стул, тот предательски скрипнул. — Это же надо, а? Я еще могу себе представить, что мающийся со скуки дракон запечатлит на себя масочника, нет, честно, уже могу. Но чтобы масочник преспокойно жил не просто в столице, во дворце! Так еще и как-то умудрился стать кровным братом королевича, это просто в голове не укладывается! У вас же там в гвардии три моих ученика, неужели, они ничего не заметили или совсем позабыли все, чему я их учил? — сокрушался дед.

Все присутствующие сочувственно молчали. Даже Шельм, который и вовсе поймал себя на мысли, что как никогда ему хочется оправдаться перед этим человеком, для которого сейчас в один миг рухнул весь привычный мир, но слова не шли. И тогда неожиданно заговорил Веровек.

— Я не считаю их монстрами. У них просто власти и сил больше, чем у других. А нехороших личностей и среди людей пруд пруди. Каждый делает свой выбор сам, — он вскинул голову, глаза у него блестели, но во взгляде появилась непривычная твердость. Он верил в слова, что говорил сейчас. Всем сердцем верил.

Михей собиравшийся продолжить обличительную речь неожиданно умолк. Долго смотрел на него, а потом тихо вздохнул.

— Узнаю род Августа. Только в вас может быть столь крепка вера в людей и... им подобных.

— Ну, а теперь ваша очередь, — обратился лекарь к притихшим кузнецу и мельнику.

— Тоже вставать, что ли? — полюбопытствовал Гиацинт, отмерев.

— Не обязательно. Можно сидя.

— Мое полное имя Филлактет Гиацинт Шлим. Масочник, кукольник, Коломбина.

— А я Муравьед Сиявич. Можно просто Мур.

— Вот и познакомились. Так почему ты ушел из клана?

— Сначала я, — отрицательно покачал головой Гиня и впился взглядом в лукаво улыбающегося с противоположной стороны стола Шельма. — Твоя маска?

— Полишинель.

— Арлекин. А что, тебе подходит. Не даром же шут.

— Думаешь, подходит? — сузил глаза Ставрас. — Но, насколько помню, Арлекин глуп, зол и предпочитает пакостить из-за угла, а не вступать в открытое противостояние.

— Ну, всякое может быть. Я вот тоже думаю, что ему больше подошел бы Ковьелло он же Бригелла, но раз Совет Иль Арте решил...

— Совет может ошибаться?

— Конечно, нет, — убежденно отозвался Гиацинт, но как-то подозрительно резко осекся. Подумал и произнес с сомнением: — Я... не знаю. Но считается, что нет, не может.

— Думаешь, простой Арлекин смог бы так легко выяснить не только маску, но и имя?

— Я уже сказал, что маску вполне можно было угадать. Что же касается имени... Ему же не больше двадцати пяти, а я был одним из первых, кто покинул клан после так и не подтвердившихся слухов о рождении Вольто. Обо мне говорили. Он мог слышать мое имя и даже видеть меня в детстве.

— Шельму нет и двадцати одного. Вы обретаете маску в первый месяц совершеннолетия. В четырнадцать. В Столице он появился в неполные пятнадцать. От поместья Икуф до Столицы пешком довольно долго, прибавь к этому, что мальчишка вряд ли шел без остановок, скорей всего задерживался по пути то тут, то там. Надолго задерживался. Как думаешь, он мог слышать о тебе, если ушел раньше почти на год?

— Тогда как? Откуда? — ошеломленно пробормотал Гиацинт, во все глаза глядя на Шельма, который, напротив, на него и вовсе не смотрел.

— Я уже услышал, почему ты ушел, но хочу понять, что означает для вас, масочников, рождение Вольто, что это за маска и как стало известно о её появление среди вас?

— Наша магия природная, то есть, мы рождаемся с ней и с ней умираем. Способности даются от рождения, их не надо развивать, как у ваших, то есть не драконьих, конечно, человеческих магов. Нас просто учат правильно и разумно ими пользоваться, контролировать силу, а когда наступает время, даруют маску, которая становится не только символом нашей магии, но и частью души, в которой вся эта магия и концентрируется. Таким образом, маска что-то вроде накопителя силы, в котором хранится дополнительный резерв, и в тоже время она выступает сдерживающим фактором, чтобы собственная магия масочника не навредила ему самого. У каждой маски есть свои особенности, не буду вдаваться в подробности, просто они есть, вот и все.

— А Вольто?

— Вольто, она же Лавра, она же маска масок. В этом мире Вольто никогда еще не рождалась.

— Что значит в этом мире? — встрял Веровек и испуганно умолк, опасаясь, что на него сейчас начнут цыкать.

Но никто ничего не сказал и масочник, помолчав и снова отвернувшись к окну, ответил:

— Мы пришли в этот мир из другого мира. Поэтому наша магия так чужда ему, поэтому нас так ненавидят хранители этого мира.

— Драконы? — уточнил Михей.

Гиацинт кивнул.

— Разумеется, тех, кто привел наш клан сюда, давно уже нет в живых, очень давно. Но знания передаются из поколения в поколение. Так вот, о Вольто известно лишь по книгам. В этом мире такой маски еще не было. Многие говорят, что и не будет. Вряд ли, этот мир когда-нибудь полностью примет нас.

— И почему же слух о появлении этой маски вызвал такие волнения среди масочников? Ведь как я понял, не ты один покинул клан, — спросил Ставрас, возвращая разговор к наиболее интересующей его теме.

— Ушли все те, кто был хоть чем-то недоволен политикой Иль Арте. Я ушел после того как понял, что если еще раз откажусь, меня превратят в марионетку. На самой высшей из трех ступеней иерархии клана стоят марионеточники, я не желал становиться одной из их марионеток. На самом деле куда чаще рождаются кукольники, еще чаще кукловоды, марионеточники в этом мире рождаются редко. Поэтому сейчас я вспомнил тебя, Александр Ландыш Икуф, — медленно повернувшись к Шельму, произнес Гиацинт. — Твоя сестра через два дня после твоего посвящения покончила с собой.

— Её убили, — неожиданно с нажимом поправил его Шельм, в глазах его мелькнула сталь.

Гиацинт вопросительно изогнул бровь, но уточнять не стал.

— Её маской был Бригелла, и она была марионеточником, так же, как все в вашем роду. Сильный род, очень сильный. Один из пяти всегда стоящих на самом верху. Но известие об её смерти затмило другое более знаковое событие, поэтому я не сразу проассоциировал, когда Драконий Лекарь назвал тебя по второму имени.

— И что же было тем знаковым? — снова вмешался Ставрас.

Гиацинт отвел глаза от Шельма и посмотрел на него.

— С одного из Докторов Чумы была сорвана маска.

— Что это значит?

— Я уже говорил, что наша магия природная, мы рождаемся с ней.

— И?

— Сорвать маску, значит, полностью изъять магию из души. Масочник, лишившийся маски, становится таким же человеком, как большинство в этом мире. Абсолютно обычным, без каких-либо зачатков даже простой, человеческой магии.

— Это может сделать только Вольто, так? — прозрел Ставрас, очень быстро сложив все фрагменты головоломки.

Гиацинт снова кивнул и потянулся за кувшином, чтобы налить себе морса, но его неожиданно опередил Михей, возле которого этот кувшин стоял, и под изумленным взглядом масочника сам налил ему в стакан морсу.

— В чем ты отказывался участвовать, так что вынужден был уйти? — спросил лекарь, дождавшись, когда масочник напьется. Тот глубоко вздохнул и улыбнулся.

— Теперь моя очередь задавать вопросы, нет?

— Хорошо. И что тебя интересует?

— Что у вас произошло в Цыганском городе?

— Лютик и двое из людей пробрались на подворье баронессы. Твой кузен наложил на всех цыган до которых успел дотянуться, свои матрицы и собирался проделать тоже самое со всем городом. Пятерых драконов, которые в тот момент проживали непосредственно в Дабен-Дабене, он отравил, прыснув во все колодцы какой-то яд, который портит драконьи крылья. Двое из них до сих пор не оправились, но быстро идут на поправку, остальные уже восстановились. Но им, на самом деле, просто повезло с приземлением, потому что крылья начали рваться прямо в полете. Ты не знаешь, что это за яд?

— Знаю.

— А противоядие?

— Я мельник, а не аптекарь.

— И?

— Мне нравятся драконы, глупо звучит, правда?

— Нет. Почему же? Мне даже интересно, зачем вы вдвоем дракона ходили искать, и чем все дело кончилось. Но об этом потом. Так что там с противоядием?

Масочник поджал губы, снова покосился на Шельма и, отвернувшись, кивнул.

— Могу показать и рассказать.

— Лучше записать и научить.

— Лучше.

— Покажи свою маску.

— Что?! — Гиацинт так резко повернулся к нему, что Веровек, попавший в его поле зрения, непроизвольно отшатнулся, а Шельм инстинктивно прижался к боку оставшегося невозмутимым Ставраса.

— Покажи свою маску, — совершенно ровным голосом повторил лекарь.

— Нет, — быстро взяв себя в руки, отрезал тот.

— Ты ведь хочешь узнать, откуда узнал я?

— Я уже знаю. От него, — кивнув в сторону Шельма, бросил Гиацинт раздраженно.

— А откуда знает он?

— А ты знаешь, что для масочника обозначает демонстрация маски вне клана?

— Мне хочется верить, что доверие.

Они долго смотрели в глаза друг друга. Шельм не спешил отстраняться от Ставраса, с другой стороны от шута нервно заерзал на лавке Веровек. Михей во главе стола оглаживал седые усы и не вмешивался до поры до времени. Муравьед сидел тихо, но руки с бедра своего масочника так и не убрал, напротив, несильно сжал его, то ли в успокаивающем, то ли в подбадривающем жесте. Гиацинт поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок, положил на них подбородок. Все это не отрывая взгляда красных глаз от лица Драконьего Лекаря. А все остальные, кроме Муравьеда, смотрели на него самого, выжидая.

Масочник прикрыл глаза красными, как волосы на голове, ресницами, и на его щеке медленно начала проступать маска. Сначала маленькая, миниатюрная, она постепенно разрасталась, становясь выпуклой, объемной, пока не заняла собой всю щеку. И только тогда тонкие пальцы Гини отделили ее от тела и положили на стол перед лекарем на то место, на котором предупредительный Муравьед раздвинул тарелки. Но даже на столе маска продолжала расти, пока не приняла свои истинные размеры. Маска, закрывающая лишь глаза и пол лица, оставляя открытыми лоб и рот с подбородком, такова была Коломбина, украшенная под цвет волос своего масочника красными перышками и маленькими рубиновыми капельками.

— Теперь твоя очередь, — тихо произнес Филлактет.

Шельм посмотрел на него, поджал губы и положил на стол возле своей тарелки руку ладонью вниз. Его Арлекин тоже проступил сначала контуром, потом стал объемным, разросся, окрасился в сине-голубые с серебром тона, на кончиках шутовского колпака звякнули серебряные бубенчики, улыбка маски тут же стала шире, ехиднее. И вот и Арлекин в полный рост лег рядом с Коломбиной. В отличие от нее, маска Полишинеля, как еще называли Арлекина, полностью должна была закрывать лицо.

— Красивые, — нарушил повисшую тишину Веровек. — Жаль, что ты мне её в детстве не показывал.

— Если бы ты своей паникерше няньке еще и про маску рассказал, что, дескать, у дяденьки какого-то в подворотне видел, представь только, чтобы тогда началось, — фыркнул шут и зачем-то поднялся. Все недоуменно посмотрели на него снизу вверх. — Еще не все, — еще тише, чем Гиня до того, прошептал Шельм. Глубоко вздохнул и немного нервными движениями, закусив губу, стал расстегивать рубашку.

Гиацинт недоуменно глянул на Ставраса, на него же посмотрели Михей и Веровек, но лекарь ничем не выдал, что ему известно для чего шут вздумал разоблачаться.

А тот, обнажив торс до пупка, замер, еще раз вздохнул и словно бы бросился в ледяную воду. Лицо застыло восковой маской, а на груди голубой нитью засветился овальный контур. Мир замер на бесконечно длинное мгновение, и завертелся вновь лишь тогда, когда на стол к другим двум маскам легла третья. Белая, овальная, без улыбки и пестрых украшений, просто повторяющая контуры лица, его лица, Шельма. Шут же медленно осел на лавку. Его тут же подхватил Ставрас, обнимая за плечи.

— Шельм?

— Все... нормально, — запнувшись, хрипло отозвался тот, навалившись на него. Медленно поднял руку, зачем-то обнял за шею, вяло улыбнулся, прикрыв глаза, и уткнулся лицом в плечо. — Я просто никому еще её не показывал. Первый раз всегда... немного неуютно.

— Больно, — уточнил Гиацинт и через стол пересекся взглядом с лекарем. В глазах масочника тот прочитал решимость.

Филактет встал, перегнулся через стол, не обращая внимания на то, что полы его свободной, белой рубахи, которую он не заправлял в штаны, могут испачкаться в еде, поставил локоть на стол и зачем-то схватил ладонь Шельма, с подозрительной бережностью сжимая тонкие пальцы голубоволосого мальчишки. Тот распахнул измученные глаза и недоуменно посмотрел на него. Кукольник улыбнулся. Ободряюще, тепло.

— Я — Гиацинтлимш, отныне и впредь, клянусь.

И, как ни в чем не бывало, вернулся на свое место.

Шельм моргнул, еще раз и еще. И только потом до него дошло.

— Нет! — вскричал он с какими-то почти истерическими нотками в голосе. — Я не приму!

— Уже принял, — легкомысленно отмахнулся Гиацинт и буквально накинулся на еду.

Шельм стоял, и его явно потряхивало. Ставрас хмурился.

— Гиацинт? — строго спросил лекарь, пытаясь снова усадить шута, все еще прибывающего в растрепанных чувствах.

— Я принес ему Клятву Маски, он её принял.

— Нет!

— Да, дорогой. Да. Раньше надо было "нет" кричать, до того как руки разняли.

— Откуда я знал, что ты такую подставу мне устроишь?! Да, как тебе такое вообще в голову пришло?!

Устав от недопонимания, Ставрас резко приподнялся, обхватил шута за плечи и снова усадил рядом с собой. Тот попытался опять вскочить, но лекарь коротко рыкнул на него и Шельм притих, возмущенно сопя у него под боком.

— Что такое Клятва Маски? — спросил тем временем у масочника Веровек.

— Клятва, аналогичная вашей клятве на крови, которую гвардейцы и другие особо приближенные дают королю.

— Клятву, которую нельзя нарушить даже в смерти?

— Да.

— Почему ты дал её Шельму?

— Потому что он Вольто. И совет Иль Арте, действительно, полным составом сошел с ума раз смог это проглядеть, — бросил Гиацинт, подложил себе на тарелку сразу две куриных котлетки и повернулся уже к шуту. — За что ты сорвал с него маску?

— Захотелось, — буркнул тот, зло сверкнув глазами.

— Прекрати дуться.

— Дуются дети, убогие и... драконы. А я — злюсь.

— О, как ты о драконах-то? Неужели, так не нравится быть запечатленным?

— А с чего бы мне должно нравиться?

— С того, что он Радужный Дракон, — произнес Веровек, тяжело вздохнул и отвернулся.