Фэнтези 2016 Кинопольский Волк

Итак, пока они слушают рассказы Бирюкевича о прошлом, гамидовцы пересекают границы и приближаются к Кинополю. Их замечает (интересно, как?) Маргадалян, после чего едет следом. Дальнейшее было пока непонятно. Возможно, Маргадалян просто догадался, куда они поедут следом. К тому же, этот лес был, видимо, закреплён за ним и у него наверняка была какая-нибудь разведка.

Зачем всё это нужно? Пока непонятно. Лакс внимательно всматривался в шарики. Потом добавил бумаги к шарику, олицетворявшему Апраксина — конечно, председательствовал в Коалиции не он, но влияние на стаю было у него огромным. И сдвинул к Кинелю Алчихину — вся её власть была скорее административной.

Кто-то явно метил в кресло Кинеля. Нет, не Апраксин — Мантейфель был его стаей и с Кинелем он мог говорить на равных. Воевать за статус было бы в его положении самоубийством — победив, он получал в руки прореженную Коалицию, где каждый бы считал его вероломным тираном. И это не мог быть кто-то из ближайшего окружения, потому что с концом Кинеля закончилась бы и их власть. А ещё он имел шанс получить председательское место в случае его внезапного падения.

Оставались "большие дома", наподобие тех китайских королей-"ванов", которые рвали с завидной периодичностью на части Древний Китай. Кто-то вроде Мардагаляна, бывший одним из основателей Коалиции в ту далёкую-далёкую эпоху первого поколения, когда оборотни не рычали, а сразу впивались зубами. Теперь у власти были их дети, поколение тихое, хитрое и расчётливое — Апраксины, Алчихины и младшие Кинели — которые не хотели большой крови. Но для вожаков "больших домов" это не нравилось — ведь это были чужие дети.

Власти у них стало меньше, а денег больше. Кто-то из них наверняка что-то строил и обратил внимание на дорогую землю, или... да мало ли какой бизнес может быть у церквей! А может, всё дело просто в тех загадочных верующих, которые, точно так же, как волки, стекались в Кинополь со всех четырёх сторон света, чтобы построить рай, куда волков уже не пустят.

Но силами Коалиции на церковь он просто так надавить не мог. И поэтому решил найти повод. Именно человеческие, а не волчьи и не теологические дела и запустили эту машину убийства. И именно поэтому те двое, которые гнались за ним и Копи орали такую чушь. Хорошие бандиты — плохие актёры.

— Убивают не волки, — произнёс Лакс, торжественно, словно оглашал приговор, — убивают люди.

— Только сейчас догадался?

Волченя обернулся, нахмурившись. На пороге стоял тот самый низенький оборотень с растрёпанными почти жёлтыми волосами, похожими на пучки соломы. С собой у него была миска, полная дымящимся мясом.

— Совсем с ума сходишь? Уже газету рвёшь? Ты не бойся, тебя выпустят скоро. Это тут обычай — утром садим, вечером выкидываем.

— Я не сомневался.

Лакс уже начал привыкать к неожиданным переменам.

— Нас самих эта клетка мучает, — пожаловался соломенный, — Когда пустая — все про неё думают. Боимся попасть. Потом опять дерёмся, опять кого-то в неё запихивают — и сразу начинаем думать, что как-то по-дурацки получается: всё вроде вместе, а один в клетке сидит. Его отпускают и всё идёт как раньше.

— Разве не проще клетку разломать? Чтобы не мучала.

— Она же железная.

— Можно сломать замок, — Лакс уже уплетал мясо, — Или дверь с петель снять. Это несложно.

— Не-е-е, — соломенный замотал головой, — без клетки опасно. После каждой драки друг другу в глаза смотреть — это и у волка крыша поедет. Очень скоро вместо одной стаи будет две-три и все будут воевать за столовую.

— Так вы бы не дрались.

— Не дрались? Ну ты даёшь! А что ещё здесь делать? Бегать по окрестностям, выть и драться — вот и все дела. Здесь же лес, никуда не пойдёшь. Не книжки же читать!

— Ну, я бы почитал. Есть какие-нибудь новости?

— Апраксин звонил. Спрашивал, как ты.

— И как я?

— Сказали, что уже привык и чувствуешь себя как дома.

— Ну да, — Лакс поднял глаза на решётки, — с этой стороны мне посвободней. А с Копи что.

— Копи не видели. Опять где-то бегает, но найти не можем. Через ручей ушла. Но мы сказали, что тоже хорошо.

— Мне он что-нибудь передавал?

— Передавал, чтобы отсюда не высовывался. Потому что там опять одного убили.

Лакс подскочил.

— Кого убили?

— Этого... следователя... Кубышкина, или как его там.

— Курбинчика?

— Вроде бы. Мы их не различаем. Они же люди. Какие-то кавказцы бешенные. И его, и подружку его заодно. А на стене написали — "Кавказ — сила".

— Это плохо. Но я чего-то такого ждал, — Лакс стал мерять клетку шагами, — Похоже, он кого-то за хвост поймал. Как его убили?

— Зарезали прямо на улице. Апраксин сказал, что будет Коалицию собирать. Потому что это либо Гамидов, либо неучтённая стая.

— Это понятно, что неучтённая. В каком лесу его убили?

— Он не сказал.

— Если в Южном, то всё понятно. Если не в Южном — то понятно почти всё. Эй, послушай, — Лакс остановился, — Можно меня прямо сейчас выпустить? Мне надо Апраксину позвонить.

— Да не бушуй ты так! — соломенный отшатнулся, — И не торопись. Это вообще не я решаю. Альф придёт и тебя выпустит. Ты ему здесь тоже особо не нужен. Лишь бы лапу подавал.

— А Копи лапу подаёт?

— Ну, во-первых, Копи — девочка. Во-вторых, мы её найти не можем, не то, что в клетку посадить.

— А Лучевский?

— Лучевского никто не трогает. Он опасный, мы это сразу поняли. Альф на него попёр — а этот как начал про самоорганизацию, антиглобализм и анархо-феминисток. Альф уже сам не рад, что связался, хочет его заткнуть, но вдруг сам как начнёт об этом же что-то плести. Вижу — беда. Подхожу, хватаю его, оттаскиваю, кричу что-то — и тут понимаю, что что-то не то кричу. Сперва "Вива ла Куба!", потом про каких-то запотеков и сапатистов. А Лучевский наседает. Уже вся стая в холл набилась, орём, махаем руками про прямое действие, спортивный труд на лоне природы, индейцев и какого-то Маркеса, который в субтропиках и потому субкомендант. День прошёл, вечер наступает, а мы остановиться не можем — Крапивник какого-то Чонкинса защищает, я пру за маршала Тито и твоего деда поминаю, а Альф всё про красных кхмеров и вьетнамское противодействие. Спасибо, Луна взошла и всех перекинуло. А то так бы и свихнулись в тот вечер, все и сразу, и больше я бы с тобой не разговаривал. Так что мы Лучевского с тех пор не трогаем.

— Ладно, плевать на субтропических Чонкинсов. Мне надо позвонить Апраксину. Срочно!

— Ну так вечером позвонишь!

— К вечеру ещё кого-нибудь могут убить. Они ищут не тех, это очевидно. И доказательство, которое всё меняет, сейчас лежит у него на полу в машине и ждёт, пока его не выбросят.

— Его не выбросят.

— Это ещё почему?

— Апраксин никогда ничего не выбрасывает, — произнёс соломенный очень серьёзно.

— Ладно, это допустим. Но ты понимаешь, что если мы будем тянуть, то сегодня к вечеру они ещё кого-нибудь убьют!

— Так это же здорово! Новые вакансии. Мои наконец-то брата младшего из Тамбова перетащат. Он толковый, совсем не зверь. Даже за воробышками не гоняется.

— Да какие воробышки! Наши гибнут, волки.

— Ну да, наши. Наши конкуренты.

— Да что ты за человек, — Лакс не удержался и лягнул решётку.

Решётка жалобно зазвенела.

— А и не совсем человек. И ты тоже.

— Ы-ы-ых, — Лакс отошёл на шаг и выдохнул, — Даже звери так не поступают! Подло это! Просто подло.

Соломенный развёл руками.

— Когда подло, а когда осмотрительно.

Лакс смотрел на свои шарики, словно надеялся прочитать по ним, что надо делать дальше.

— А если тебя убьют?

— Меня не убьют, — ответил соломенный, — Я не в городе, я в "Лесной сказке". Сюда из города минут сорок на автобусе.

— Пока у них руки развязаны, они могут убивать кого угодно! Уже куча покушений, а мы пока не знаем, кто и зачем их устраивает.

— Ну да, покушений куча. Ты-то чего шебуршишься? Тебе какая разница? Ну сейчас убивают, потом перестанут. И снова заживём, как и раньше. Кто-то зачем-то убивает — но тебе какое дело?

— Я как бы жертва.

— А если ты жертва, ты должен подавать лапу!

— Да не такая жертва!!

— Слушай, вот честно, если плохо — перекинься и вой, — посоветовал Соломенный, забирая опустевшую миску, — Оно приятно и красиво. Мы подпевать будем. А будешь орать, мы принесём сюда телевизор, включим канал "Охотник-рыболов" и заставим его смотреть.

— Там охоту на волков часто показывают? — телевизор на биостанции был уже лет пять как сломан, а починить его руки не доходили.

— Нет. Там показывают лес. Видишь лес, а туда нельзя. Сидишь и смотришь, как звери бегают. А ты один, как в зоопарке.

— У тебя, похоже, большой опыт.

— Мой опыт — только мой. А на Альфа не обижайся. Он хороший. Просто вожак. Вожак хороший, но стая ерундовая. Вот и буйствует иногда. Но мы все тут буйствуем, поэтому почти не заметно. А ты пока вой.

— Не буду я выть!

— Ну, не хочешь нормально выть — взвоешь по-настоящему.

И включил радиоприёмник. Тот фыркнул, скрипнул и заговорил.

— ...туда, куда Господь желает, чтобы мы шли. Но не каждый алчет праведности. Лишь после смерти каждый из нас будет лицезреть подлинное завершение пути и с великим ужасом осознает истину того, что говорилось ему в истинной церкви, Церкви Воссоединения. Лицезрение ада — наивысшая из радостей праведников. Бог разрешает им подкидывать уголья или обращаться к грешникам со словами утешений. В то время как грешники, пребывающие в отдалении от Бога, способны лицезреть рай и весьма раскаиваться в своих ошибках. Но — слишком поздно!

Соломенный направился к выходу, но прямо в дверях столкнулся с Альфом.

Тот был в белой майке с синим "ЛДПР" на груди, а на щеках горел румянец. Лакс сразу понял, что предстоят очередные перемены.

— Бум-бум-бум! — провозгласил он, подкатываясь к клетке, — А почему ты здесь сидишь?

— От вас вот отгородился, — отозвался Лакс.

— Ты это брось! От коллектива отрываться вздумал.

— Могу и бросить. Только дверь откройте.

— А вдруг ты не бросишь, а бросишься? Ты ж бешенный.

— Был бы бешенный, кусался бы зубами. А я мирный. Хочешь, лапу дам?

— Потом дашь, — Альф загремел ключами в замке, — У нас тут важное дело наметилось.

— Какое дело? — Лакс выскочил наружу и почти с благодарностью смотрел, как клетку запирают снова. Он всё ещё собирался звонить про телефон и прикидывал, как повернуть к этому разговор.

— Уникальный обычай уникального санатория "Лесная сказка".

— Интересно. А что за обычай?

Альф развернулся к нему, распахнул руки и провозгласил, звеня связкой ключей, словно Санта-Клаус колокольчиком.

— Традиционная полуночно-вечерняя пьянка! — провозгласил он.

Лакс улыбнулся.

— А я испугался. Думал, снова бить будут.

— Если что, одно другому не мешает.

XXIII. Lupus Dei — Волк Божий

Они спустились в уже знакомый Лаксу коридор, прошли мимо вереницы пустых комнат и оказались снаружи.

Снова проснулся дождь, холодные капли так и кололи голое тело. В штанах и кроссовках было довольно зябко, но новую майку ему не дали. Он решил, что и не дадут.

— Я видел, — начал Лакс, в надежде окончательно растопить лёд, — на том щите, который был в раздевалке, написано что-то на каком-то непонятном языке. "Varga hungr"-что-то там. Это что-то оккультное или просто по-эстонски?

— Это металл, — ответил соломенный, — Суровый норвежский боевой металл десятого века нашей эры. Копи один раз приезжала и забыла книжку — что-то про поэзию скальдов. Мы открыли и стали изучать. Там понять почти ничего нельзя, всё очень научное, а стихи такие, конечно, что голову сломаешь. Но одна строчка понравилась. Её и написали. А потом приезжал Апраксин и книжку забрал. Так и не прочитали, что там дальше.

— Эта строчка что-то значит?

— "Утолён голод волков на востоке". Классно звучит. Жалко, прочитать некому. Но это не страшно. Языческие боги всегда придут на помощь. Мне Войкшунес так и сказал: начинается возрождение всей традиции, а значит, языческие боги к нам вернутся. Он, не в курсе пока, из какого пантеона, но вернутся сто процентов. Потому что один ушёл, а свято место пусто не бывает. Но при этом надо постараться, чтобы в Кинополь вернулись именно славянские или скандинавские, на худой конец, боги. Потому что мы про них хотя бы имена знаем. У нас же Эстония рядом, Литва. Накроет Кинополь какими-нибудь ведьмами северного ветра — и тогда свихнёмся окончательно. Им даже молиться не получится, потому что не будем знать, кому молиться. Придётся опять к Кинелю идти, чтобы он решил. Он такой, всё решить может.

— Кстати, Копи ещё в лагере? — уже спросив, Лакс заметил, что сердце словно подскочило к самому горлу.

— Может быть, а может быть и нет. Никто не знает. Убежала и прячется где-то.

— Из-за чего?

— Из-за тебя, дурила. Перепугал совсем девушку. Скандалист. Никакого воспитания, не умеешь даже лапу нормально подать.

Альф был взбудоражен и очень быстро оторвался от своих спутников. Он уже поднимался вверх по большой лестнице.

— Стоп, волки! — соломеноволосый остановился, — Это кто там перед воротами?

Лакс увидел, что заросшая тропа спускается к уже знакомой колее, которая уходила под запертые ворота. А за воротами прохаживался, прикидывая, как перебраться и не запачкаться, полноватый мужчина в сером плаще и большой сумкой через плечо.

— Это человек, — сказал Лакс, — Оборотни так неуклюже не ходят. Кто это, кстати? Кто-нибудь его знает?

— Я не знаю, — ответил соломенный, — Но припёрся он не вовремя. Может дойти до того, что даже повыть не получится. Нам лишние уши ни к чему.

Альф повернулся к ним и посмотрел выжидающе. Только сейчас Лакс понял, что вожак совершенно на них не злится. Он просто любит не говорить, а сразу делать. И Волченя тут же ощутил симпатию.

— Какой план? — спросил соломенный.

— Самый простой. Идём к нему и вежливо посылаем.

— Чётко! И не поспоришь.

Заметив ребят, человек отошёл на пару шагов и замахал им рукой. Не отвечая, они спустились с холма и подошли к воротам. Соломенный открыл боковую калитку. Человек в плаще улыбнулся и протянул руку. Тот, однако, её проигнорировал.

— Привет, ребятки. Вы здесь живёте?

— Мы здесь сторожим, — ответил Альф, заложив руки за спину, — А что вы здесь делаете?

— Пришёл посмотреть, как здесь живут. Я слышал, в этом санатории, хотя он официально считается законсервированным, держат больных детей.

— Это не санаторий, а пионерлагерь. Детей здесь никто не держит. Пустой он. Совсем.

— Но ведь вы же в нём есть. Значит, лагерь не пуст. И мне неясно, откуда вы здесь появились.

— А откуда здесь появились вы? — осведомился соломенный, — Как через шлагбаумы прошли? Это же заповедник, здесь кто попало не ходит.

— Я их обошёл. Ведь человек, когда он идёт сам, может не идти по опасной дороге. Он пойдёт по другой, указанной ему Господом.