Главная роль

Максим думал: Сервия удалит слуг, чтобы поговорить без помех. Но обе женщины терпеливо ждали, пока дорогой гость подкрепится. Лишь когда была подана последняя перемена блюд, рабов отпустили.

— Расскажи, что случилось в Риме, — попросила Игнема.

Актер повторил свою историю, ни словом не уклоняясь от того, что поведал Сервии. Волнение, вызванное его повествованием, улеглось не сразу. Тихо, прерывисто Сервия сказала:

— Брат пришел ко мне. Заявил, что тебя схватили... что мы должны немедленно уехать. Я просила разрешения остаться.

Максим слушал, плотно сжав губы. Видел Сервию, отчаянно вцепившуюся в край тоги Марцелла: "Позволь... Мне незачем уезжать... Я не переживу"... Представлял, как Марцелл выслушивает ее мольбы, остается непреклонен. Сервия поднимается, спокойно говорит: "Я сделаю, как ты скажешь". Произносит это так, что Марцелл пугается. Хватает сестру за плечи, смотрит в глаза, твердит: "Ты должна спасти Корнелию".

— Марцелл обманул меня, — быстро произнесла Игнема. — Прислал раба с письмом, заверил: уедем вместе. За городской стеной меня встретила Сервия, пообещала, что Марк нас нагонит. Я послушала.

Судя по тону, Корнелия до сих пор не могла себе этого простить.

— Потом я заподозрила истину...

Максим вообразил, какая сцена разыгралась на дороге. Сервия окаменевшими губами твердит: "Брат просил. Я поклялась тебя увезти". Корнелия пытается вырвать у конюха повод: "Я не расстанусь с Марком!" Сервия хватает ее за руки: "Ты его только погубишь!"

Каким доводам вняла Игнема? Или Сервия даже не пыталась ее образумить? Просто, повалившись на колени, твердила: "Не покидай меня. Останемся вместе. Вместе дождемся вестей. Последуем за погибшими — вместе"...

— Приехали сюда... и стали ждать, — Сервия поднесла руку к горлу.

Максим схватил ее ладонь, крепко сжал. Прошло не меньше минуты, прежде чем Сервия вновь заговорила:

— Максим, прошу тебя... — она умолкла.

Максим стиснул зубы — отлично понял просьбу, но исполнить не мог. Он и сам мечтал забрать Сервию в Рим, однако прекрасно знал, что не сделает этого.

Тогда вмешалась Корнелия.

— Почему мы не можем вернуться теперь, когда в Риме новый император?

Максим смотрел в сторону.

— Лучше вам остаться здесь.

— Почему? — настаивала Корнелия. — Вряд ли Нерва окажется страшнее Домициана.

— Выждем, пока он проявит себя.

И, видя, что женщины готовятся умолять, Максим сам взмолился:

— Пожалуйста, потерпите. Знаю, труднее всего — ждать в бездействии. Но прошу вас обеих — ради моего спокойствия и Марцелла. Помогите нам немного: избавьте от тревоги за вас. Страсти улягутся; Марцелл сам позовет вас в город. Думаю, мечтает о вашем приезде не меньше, чем я.

Сервия с Игнемой долго смотрели — сначала на него, потом друг на друга. Наконец опустили глаза, сдаваясь.

— Хорошо. Сделаем, как велите вы с Марцеллом.

У Максима вырвался облегченный вздох.

— Надеюсь, писать вам не запретите? — шутливо осведомилась Корнелия.

— Будем просить об этом, — улыбнулся Максим.

Занавеси на дверях раздвинулись, в триклиний заглянула Лавия. Несомненно, как и все в доме, знала: получены добрые вести. Максим отметил: черноглазая смуглянка не утратила ни свежего румянца, ни жизнерадостной улыбки. "Порадую бестиария".

— Что передать друзьям в Риме? — спросил Максим.

Лавия засмеялась, пряча глаза. Ответила:

— Что их помнят и ждут.

...Легкая занавесь скрыла водяные часы, но не могла скрыть приближения ночи. Сначала зазолотились облака над морем, потом порозовело небо, легли длинные фиолетовые тени. Дневной свет начал меркнуть, надвинулся мрак, и Сервия приказала зажечь светильники. Испуганно посмотрела на Максима: "Еще не сейчас. Не теперь", — заклинал ее взгляд.

Максим не мог задержать время, а потому задержался сам.

...До расставания оставались уже не часы, а минуты. Истекли и они. Максим простился: с Лавией — приветливо, с Игнемой — ласково, с Сервией — нежно. Он увозил послание Игнемы к Марцеллу, а с Сервией договорился обменяться письмами через три дня.

Домой Максим возвращался с удобствами: Сервия предоставила экипаж. Максим с удовольствием вытянулся на мягких подушках. Возница попался неразговорчивый. На вопросы либо кивал, либо мотал головой. Время от времени принимался насвистывать. Максим подхватил незатейливый мотив, потом затянул свой. Возница поддержал. Подъезжая к городским воротам, они бодро насвистывали арию Тореадора.

* * *

— Живее, живее, — понукал бестиарий.

Максим спросонья никак не мог попасть ногой в башмак. Наконец затянул ремешки.

— Бежим! — скомандовал бестиарий.

— Что случилось?

— Потом узнаешь.

Они вприпрыжку спустились по лестнице.

Накануне, возвратясь от Сервии, актер не застал дома ни сенатора, ни бестиария. Поднялся в свою каморку и заснул мертвым сном. Пробуждение было внезапным. За плечо его тряс бестиарий, приговаривая:

— Живее! Тебя требует Марцелл.

— Он вернулся?

— Ждет на Палатине.

— Лавия... — Максим желал отчитаться о поручении.

Бестиарий отмахнулся: до Лавии ли теперь — расскажешь по дороге.

Максим оделся, и они побежали. На бегу актер повествовал о путешествии на виллу. Был очень краток: галоп не располагал к пространной беседе:

— Лавия... тебе... привет.

— Сервия ? — полюбопытствовал бестиарий.

— За меня... замуж.

Было раннее утро. Мрак редел, уже можно было различить контуры домов и силуэты людей. Все больше народу выплескивалось из переулков на широкие улицы. На работу поспешали кожевники, стеклодувы, плотники, каменщики, пекари, водоносы. Максим знал эту предрассветную суету: самому пришлось побегать, когда искал работу.

Но сегодня ему казалось, что все двигаются быстрее, чем обычно. "Ясно, беднота спешит. В аристократических кварталах будет иначе".

Максим с бестиарием взлетели наверх по лестнице, ведшей на Палатин. Первыми, кого увидел Максим, были мчавшиеся галопом рабы-носильщики, волочившие на плечах паланкин какого-то сенатора. Сам сенатор, вместо того, чтобы величаво возлежать на подушках, раздвинул занавески и подгонял рабов нетерпеливыми окриками.

Актер едва успел увернуться. Прямо на него неслись двое жрецов, подобрав полы длинных белых одеяний. Отпрыгнув в сторону, Максим оказался на пути вельмож, одетых в одни туники. Вельможи передвигались крупной рысью, рабы на ходу пытались намотать на них тоги.

Максим снова отскочил, уступая дорогу, и столкнулся с сенатором Марцеллом. Сенатор, как уже без удивления отметил Максим, тяжело дышал и промакивал лоб краем плаща.

— Игнема... — начал Максим, полагая, что сенатор жаждет услышать о любимой женщине.

— Скорее. Император ждет, — перебил Марцелл.

И они побежали.

Максим понял: все, что он вознамерится сегодня сказать, придется говорить на бегу.

— Игнема жаждет... тебя видеть.

— Сам тоскую, — отвечал Марцелл, судорожно глотая воздух. — Некогда... Тут такое... Императорские доносчики... Двоих растерзали... Третьего едва отняли... Казна пуста...

Они обогнули храм Юпитера и оказались перед фасадом Палатинского дворца. Здесь царила небывалая суета. По торопливости, проявляемой придворными, можно было судить об их положении при новом Цезаре. Самые почтенные, самые заслуженные сенаторы лишь мелко семенили, изображая бег. Молодежь летала вихрем. Слуги и вовсе носились, как угорелые.

С Палатина суета расползалась по всему городу.

Нерва в спешке пришел к власти — избрав его, сенаторы лишь на секунды опередили преторианцев. Вероятно, император намеревался сохранить взятый темп.

Максим сообразил: Домициан был в расцвете сил, Нерва — стар. Домициан мог неспеша расходовать дни. Нерва — нет: слишком мало их оставалось; император хотел свершить все задуманное.

Судя по всеобщей спешке, планы у нового императора были грандиозные. "Вот тебе и паралитик!"

...Император Нерва не пожелал занять великолепные апартаменты своего предшественника. Максим его прекрасно понимал: пусть кровь с мраморных полов уже смыта, но жить в комнатах, где только что зарезали человека?..

Нерва презрел пышный дворец Домициана и поселился в гораздо более скромном доме Октавиана Августа. Это был двухэтажный особняк, украшенный изящно, но без вычурности, с небольшими, почти тесными комнатами. И внутренний двор, и комнаты, предшествовавшие императорским покоям, были забиты народом. Гул стоял, как на Бычьем Форуме в базарный день. Между сенаторами и всадниками, дожидавшимися приема, сновали императорские слуги. Одного за другим провожали к императору. Максим отметил, что у дверей не было часовых.

Максим с Марцеллом остановились, дожидаясь своей очереди.

— Хочу выпросить для тебя гражданство, — заявил сенатор.

Максим тотчас вскинулся.

— Не нужно.

— Почему? — опешил Марцелл.

— За какие заслуги?

Взгляды их встретились. По лицу сенатора отчетливо читалось: "За убийство Домициана".

Максим криво улыбнулся: "Такими заслугами не хвастают".

Марцелл согласно опустил глаза.

— Но я обещал, — уверенно спросил: — Ты ведь хочешь получить гражданство?

— Хочу заслужить.

Максим ответил просто, без патетики, как отвечает Чацкий в исполнении Виталия Соломина:

"Служить бы рад!

Прислуживаться тошно".

И сразу понял, что ответ пришелся по сердцу Марцеллу.

В эту минуту их позвали к императору. Следом за слугой они вошли в широко распахнутые двери.

Император полулежал на кушетке, просматривая какой-то папирус. Возле императора суетился раб: ловко подсунул подушку под локоть Цезаря, обмакнул в чернила тростниковое перо, принял подписанный свиток, свернул и приложил печать.

Избавившись от свитка, Нерва приветствовал сенатора. Пусть Марцелл извинит, что Нерва не встает ему навстречу. Посетителей много, а силы уже не те. Коротким жестом предложил Марцеллу сесть. Сенатор безмолвно повиновался, Максим встал за его спиной. С любопытством посмотрел на императора.

Вероятно, в молодости Нерва был очень красив. Даже сейчас, несмотря на следы долгой, изнурительной болезни, его лицо привлекало. Нос с горбинкой, открытый лоб, высокие скулы, красивого рисунка губы. Правда, щеки впали, а кожа приобрела пергаментный оттенок.

— Сотни слуг, — гневно сказал император, словно продолжая прерванный разговор. — Одни пишут, другие запечатывают, третьи относят... И полагают, что изнурены работой. Всех бездельников вон. Нужен один — толковый, расторопный...

— И преданный, — добавил Марцелл. — Я привел такого.

Обернувшись, указал на Максима. Нерва впился в него взглядом. Актер молча поклонился. Марцелл продолжал его расхваливать.

— Заслуживает полного доверия. Способен думать и действовать. Может угадать опасность, вмешаться, предотвратить беду. Одобрить и поддержать разумное начинание. Ты уже слышал о нем. Это прорицатель.

— Прорицатель?!

Нерва уставился на актера. Смотрел, откинув голову, как смотрят дальнозоркие люди. Смотрел со страстным любопытством.

— Это ты предсказал гибель Домициану?

Максим кивнул.

— Как же прочел его судьбу?

— Без труда.

"Что посеешь — то пожнешь". Максим от волнения никак не мог перевести простую пословицу. Глагол "сеять" помнил, а вот глагол "жать"... Сказал:

— Растет посеянное.

Нерва понял. Обернулся к Марцеллу.

— Благодарю. И больше не удерживаю.

В тоне императора звучало явное: "Можешь идти работать". Марцелл беспрекословно повиновался. Максим остался с императором. Нерва быстро обратился к нему:

— Говорят, ты угадал мое возвышение?

— Да.

— Вот как. Удивительно, — бледные губы Нервы сложились в насмешливую улыбку. — Конечно, я занимал почетные и ответственные должности. Дважды был удостоен консульского звания. Но даже в самых дерзких мечтах не воображал себя повелителем мира.

— Значит, тебе и можно доверить власть.

Нерва снова улыбнулся.

— Тебе открыто будущее... Скажи...

Нерва на мгновение умолк. Максим молча ждал, пытаясь понять, чего именно добивается от него император.

— Я римлянин, — сказал Нерва. — Хочу знать, принесу ли благо Риму.

Максим округлил губы, но вовремя удержался от свиста. Когда в институте они проходили древнюю историю, он как раз ухаживал за своей первой женой. До занятий ли тут было? Потом, правда, принялся за историю Рима самостоятельно. Максим ясно представил страницу учебника. Нерве там было уделено ровно два абзаца. Предыдущая глава была посвящена злодеяниям Домициана, последующая — подвигам Траяна.

"Вспомнить бы хоть слово! Говорили тебе: учись, невежда, учись!" Максим попытался рассуждать здраво. Если Нерве уделено так мало места в учебниках, значит, никаких потрясений Рим при нем не переживал. Протекали те мирные дни, которые вспоминаются потом, как высшее счастье.

Максим лихорадочно искал слова. Что сказать Цезарю? "Дашь Риму долгожданный покой"? Тут он вспомнил суматоху на Палатине. Нет, покоя римлянам Нерва никак не даст. "Так ведь и Домициан не давал покоя. Никто при нем не был спокоен ни за жизнь свою, ни за имущество. Домициан умерщвлял Рим. Значит, Нерва"...

И Максим торжественно обещал:

— Оживишь Рим.

Император испытующе посмотрел на него.

— Известно, за дурное предсказание можно поплатиться головой. Не всякий осмелится сказать правду.

— Домициану я сказал правду, — спокойно возразил Максим.

— Верно, прости.

Император улыбнулся и как-то удивительно легко выпрямился. Спросил:

— Желаешь остаться при мне?

— Да, желаю.

Нерва щелкнул пальцами.

— Аргуса сюда.

Раб метнулся к двери. И тотчас в комнату ворвался плотный седой мужчина. На ходу он давал указания слуге, семенившему следом. Тот спешно записывал. Седой мужчина подскочил к столу и вывалил на него груду свитков.

В глазах Нервы полыхнул огонь. В одно мгновение император катапультировался с ложа. Вцепился в свитки, как скряга — в золото. Не отрывая глаз от написанного, пальцем указал на Максима.

— Мой новый секретарь. Устроить. Приставить к делу.

...Оказавшись в коридоре, Максим едва не был оттеснен толпой, мчавшейся за Аргусом по пятам. Вольноотпущенник не сбавлял шага, и преследователи перешли на рысь. Более всего Максима удивляло, как мгновенно Аргус вникал в суть. Явно умудрялся держать в памяти сотни дел. За время короткой пробежки от императорских покоев до комнат, где обитали доверенные слуги, Аргус успел выяснить, каков разлив Нила и следует ли ждать хорошего урожая; спокойна ли британская граница; распорядиться о перемещении нескольких когорт на Рейне; известить — от имени императора — о назначении войсковыми трибунами в дунайские легионы...

— Тебе бы крылатые сандалии Меркурия, — сказал Максим, когда Аргус повернулся к нему.

Вольноотпущенник покривил губы в улыбке. Выпалил:

— Ты секретарь. Являешься к императору во втором часу. Приводишь просителей. Находишься подле Цезаря. Слушаешь просьбы, записываешь, напоминаешь Цезарю.