Продолжение следует

— Да что ты с ним споришь, папа! — встревает Ирочка — Тут совсем недавно я имела удовольствие беседовать с парочкой подобных философов. Если развить их идеи до логического завершения, так и в космосе нам делать нечего. И вообще, нажраться до отвала и заснуть на ветке — вот это настоящая жизнь!

— Иолла! — встревает мама Маша.

— Да ладно, мама.

— Нажраться... Ты не употребляла раньше таких выражений, Иолла — в глазах папы Уэфа прыгают знакомые огоньки — Общение с биоморфами здорово тебя обогащает, я вижу.

— Ну вот, мама, рассуди, кто из нас правее?

— Все неправы — мама Маша полуприкрыла глаза — закон Элу-Лао — это не фикция, не умозрительная формула, он реально работает. Но я не хочу сейчас затевать с Уэфом наш бесконечный спор. Я дома, и я отдыхаю. Уэф, ещё слово — и я отправлю тебя за фруктами...

— Так полно же... — Фью протестующе встрепенулся — Я сам слетаю, если так!..

— Нет, ты наберёшь не того. Уэф, дай мне внука!

— Не дам! — огрызается Уэф-старший. Все смеются.

На голову папы Уэфа с шумом обрушивается крылатый кулёк. Нечаянная радость, слегка надувшаяся на весь мир из-за того, что я притащил её в незнакомый дом с множеством незнакомых людей, решила сменить гнев на милость и познакомиться с обитателями этого дома поближе, раз уж так вышло. И вообще, на обиженных воду возят, а игривых и весёлых ласкают и кормят от пуза — так какой смысл дуться?..

Маленький Уэф страшно оживился, тянет ручонки к Нечаянной радости, визжит — требует предоставить игрушку. Уэф-старший пытается снять зверюшку с головы, но та сопит и цепляется за волосы, видно, безошибочный животный инстинкт подсказывает, что от малого Уэфа лучше держаться подалее. Все опять смеются. Положение папы Уэфа осложняется ещё и тем, что он не может использовать вторую руку — отпустить внука дед не соглашается ни на секунду. Победа в борьбе остаётся за Нечаянной радостью, и довольная зверюшка вдруг распускает крылья, свешивая их по бокам Уэфовой головы — ни дать ни взять шапка-ушанка. Вид настолько комичен, что все уже покатываются со смеху. И в довершение всего маленький Уэф, отчаявшись получить требуемую игрушку, находит себе другую, в аккурат между ног у деда, благо дед сидит по-турецки и обе руки у него заняты. Конечно, маленькие пальчики ещё не могут колоть орехи, но это же не орехи...

Ирочка стонет, прижавшись ко мне: "Ой, не могу!", Лоа освобождает деда от внука, а Кеа с непринуждённостью профессионала извлекает Нечаянную радость из спутанных дедовых волос. О глобальных проблемах проекта "Земля" уже никто не вспоминает — и так всем весело.

— Я просила у тебя внука? Вот до чего доводит жадность! — мама Маша берёт у Лоа малыша — Вот мы у бабы на ручках, да? У бабы нету таких штучек...

Действительно, с этой стороны маме Маше ничего не грозит. Но я уже ощущаю, как напрягся малыш. Торчащий бабушкин сосок в каких-то десяти сантиметрах от его лица. Уэф открывает свой крохотный ротик...

— Осторожно!

Но мама Маша ловко перехватывает маленького Уэфа, смеётся.

— Не беспокойся, Лоа, я всё-таки вырастила троих детей. Последний раз меня сумел цапнуть за сосок твой муж. Ох и больно же он кусался!..

Нет, сегодня веселью нет конца. Но какая-то мысль тревожит меня... Не уловил.

"Ну что такое, Рома? Что тебя мучает?" — это Ирочка.

"Да так, пустяки"

"Ну а всё же?"

"Я задумался о пользе штанов"

"Да ну тебя!"

— А полетели купаться в море? — встревает Кеа — Тут до берега меньше четверти часа своим лётом. Дед, ну полетели, а? — она прилащивается к деду — А то всё внук, внук... А внучка по боку. Летим, а? Ему всё равно спать пора.

...

Ленивые, пологие волны длинно накатываются на прибрежный песок, крупный, как гречневая крупа, и так же лениво и неспешно откатываются назад. Нет, тут и океан ленивый и сонный какой-то. Я вспоминаю, как однажды стоял на берегу Тихого океана, на Камчатке. Огромные горбатые волны, поросшие по хребту седой пеной, бешено лезли на берег, с пушечным грохотом распадаясь в мелкую водяную пыль, солёной моросью оседавшую на лице и волосах...

"Чем ты удивлён? У нас ураганы бывают только в низких широтах, и то нечасто — если позволит служба погоды, для повышения уровня осадков где-нибудь, если угрожает засуха. А в высоких широтах хватает циклонических и конвективных осадков. Зачем нужны ураганы? И вообще, тут курортная зона"

Веселье, охватившее нас ещё в доме у Фью, не угасает — каждый старается поддержать его, чем может. Фью и Уэф дурачатся, то пытаясь взлететь с воды, подобно диким гусям, то преследуют наших женщин, окатывая их водопадом брызг, хлопая крыльями по воде. Ни то, ни другое не увенчивается успехом — для взлёта с воды ангелы не приспособлены, а дамы дают агрессорам адекватный отпор.

— А ты чего, дезертир? — папа Уэф смеётся, я давно не видел его таким счастливым — Их четверо, а нас двое, не видишь? А ну, в строй!

И вот я тоже вступаю в бой, лупя крыльями по воде до боли в маховых пальцах, одновременно пытаясь заслониться от потоков солёных брызг, обрушиваемых противником. Шум, гам, хохот!

А сейчас мы лежим на крупном песке, у самого края прибоя, отдыхая и обсыхая, чуть шевеля полураспущенными крыльями, подставленными лёгкому бризу, тянущему с суши. Господи, хорошо-то как!

— А вот на Земле купание лучше — подаёт голос Ирочка — Там зимой вода замерзает, и в ней прорубают дырки, представь, Лоа. И вот ка-ак булькнешься в эту дырку — ух!..

— Зато здесь можно булькаться хоть полчаса, а в прорубь — это так называют дырку — только окунулся, и назад — уточняет мама Маша — Хотя бодрит, это верно!

Между тем заметно темнеет, зарю на полнеба скрадывают тёмные тучи. Где-то ворчит гром. Похоже, будет дождь.

— Всё, полетели домой — встаёт Уэф — Купание что... А вот внук — это да!..

...

Крышка телепорта медленно всплывает, блестит мелкая нарезка лабиринтного уплотнения. Мы стоим в ряд напротив отъезжающих. Короткий отпуск Мамы Маши и папы Уэфа закончился, им пора на работу. На Землю, на мою родину.

Что-то вдруг сдвинулось в моём сознании. Я вижу всё словно сквозь текучую воду. Я вижу, как там, за сотни светолет отсюда, Кио и Юайя колдуют над приёмным телепортом. Как я всё это вижу?

Мама Маша и Уэф уже усаживаются в центральной камере телепорта, превращаясь в клубок бело-радужных перьев. Крышка гигантского ореха медленно опускается, стоящие поодаль операторы контролируют ход процесса на своих виртуальных экранах. Теперь я вижу то, что увидеть в принципе невозможно — как возникает гиперпространственный канал, связывающий обе установки, как совмещаются, будто раздвоившееся изображение, обе камеры. Ещё миг, и они снова расходятся, на сотни светолет — одна здесь, другая на Земле. Только мама Маша и Уэф уже там.

Невероятно расширенные глаза Ирочки прямо перед моими. Уловила мой мыслеобраз, телепатка...

"Нет, погоди... Рома, ты понимаешь, что ты сейчас видел?.."

— 13 —

Ливень хлещет по прозрачным жалюзи с такой силой, что кажется, будто во входном проёме бушует водопад. Вспышки молнии вырывают из мрака кадры вселенского потопа. Разыгралась погодка... Кстати, я уже заметил, что непогода тут случается чаще всего по ночам — служба погоды старается, чтобы днём было ясно и солнечно.

Новая вспышка молнии сопровождается мгновенным пушечным грохотом. Ого, похоже, шарахнуло в нашу башню... На настенной икебане завозилась разбуженная Нечаянная радость. Огляделась, сладко зевнув, снова свернулась. Спи, спи, зверюшка. Тут мы все в безопасности.

И жена тоже проснулась. Я ещё не вижу её, но уже ощущаю поток мыслей. А вот и она сама вплывает в комнату, прижимается ко мне сзади, горячая со сна. Внутри у меня тепло и щекотно. Чудо моё, невероятное чудо...

— Гром разбудил... — она обхватывает меня под крыльями, ласкает меня, гладит — А ты всё учишь свои уроки? Что сейчас проходишь?

— Девятнадцатый век — я тоже глажу её руки — Промышленный переворот и так далее.

— Это тебе дал твой наставник? — Ирочка рассматривает подборку файлов, светящуюся прямо в воздухе.

— Нет, это я сам нашел по заданной теме. Чего, не то нашел? — я озабочен. Вдруг и вправду не то?

— Хм... Необычная подборка... Да нет, всё вроде то. А давай смотреть вместе? Всё равно в такую грозу не уснуть...

...

Так уж вышло, что на Земле окончание эпохи рабства и начало промышленной революции совпали по времени. Правда, не совсем совпали в пространстве — в то время, как армии Наполеона сокрушали холопские "профессиональные" армии по всей Европе, на соседнем острове, под защитой могучего флота как грибы после дождя росли заводы и фабрики, сердцем которых была Её Величество Паровая Машина. Так был сделан первый реальный шаг к Эпохе Изобилия.

На экране вертится, мелькает спицами громадный маховик. Неуклюжее коромысло качается туда-сюда, тяжело и неспешно ходят поршни. Она ещё очень несовершенна, эта машина, она ещё не столько работает, сколько портит воздух, без толку пожирая уголь. Но вращается деревянный вал-бревно под потолком ткацкой фабрики, бегут ленты приводных ремней, и стучат, стучат ткацкие станки, приводимые в действие не руками-ногами искусных, но слабосильных ткачих, а могучей механической силой.

А вот уже токарный станок вьёт свою стальную стружку, приводимый в движением силой пара. Я всматриваюсь в экран. Да, точно, это обтачивают поршень для Её Величества Паровой Машины. За каких-то сорок лет машинный переворот в Англии завершился — машины стали делать машины. Небольшой остров рывком вырвался вперёд, став "мастерской мира" уже к 1825 году.

Правда, люди — не ангелы, и промышленный прогресс на Земле тоже поначалу имел отчётливые черты зверства. Вот у бешено работающих ткацких станков движутся худенькие маленькие фигурки в отрепьях — дети бедняков, за корку хлеба работающие от зари до зари. В ящике с ветошью спят их сменщики, не в силах уйти домой после смены. А вот и вылезшие из-под земли шахтёры, отбухавшие двенадцать часов в аду, пошатываясь, бредут в рабочее общежитие. Спать, спать... Скорее упасть и не видеть всего этого...

Да, пять тысячелетий болезни не прошли для человечества даром. Привычка обращаться с рабочими, как с бессловесным скотом всё ещё сидела в печёнках у хозяев. Да вот только каждый человек уже являлся свободным. И работники уходили туда, где было получше — платили на несколько грошей побольше, да и работа почище... Хозяин, неспособный конкурировать за рабочую силу, разорялся.

То была эпоха свободной конкуренции в чистом виде. Конкурировали все — рабочие, хозяева заводов и фабрик, пароходов и железных дорог, станки и машины, целые государства... Гонка охватывала Европу, в спину островитянам уже дышали конкуренты с материка — французы, немцы... Нельзя стоять! Промедление смерти подобно! Вперёд!

И вот уже не каравеллы и фрегаты — пароходы бороздят моря-океаны, разнося прогресс всё дальше и дальше. Вот негритянский император, повелитель трёхсот жён, ста свиней, сорока коз и десяти коров обменивает большую связку слоновых бивней на дары цивилизации — стеклянные бусы, кусок яркой холстины, списанное ружьё и — о радость! — большую бутыль джина. Повелитель, вытащив пробку, делает большой глоток, жмурится. Ух, хорошо пошла! Что бы мы делали без этих хитрых белых! Хотя... Нет, надо в другой раз просить две бутылки. И ещё жалко, что негры-рабы нынче не пользуются спросом — он бы наловил у соседей. Да и пару особо вредных жёнушек не мешало бы обменять на джин...

Кое-где всё ещё пытались взбрыкивать, цепляясь за учение фараона Нармера. Вот армия моджахедов новоявленного суданского пророка Махди, лично видевшего Аллаха и за руку здоровавшегося с ним, плотными цепями идёт на английские пулемёты, пытаясь задержать прогресс, не пустить его в свою страну, дабы муллы-аятоллы могли и дальше плотно и сладко кушать, портить малолетних девчонок-наложниц и водить пальцами по страницам Корана, истолковывая его к своей вящей выгоде. Бесполезно! Пулемёты и шрапнель доходчиво разъясняют несознательным и отсталым дикарям, что капитализм отныне единственно правильное и верное учение, что нет бога, кроме Капитала, и пулемёт пророк его...

Вертится, вертится маховик Истории, ходуном ходят тяжелые поршни, летают шатуны... Сотни выдающихся умов заняты вылизыванием Её Величества Паровой Машины и её бесчисленных потомков-станков. Создаются механика и термодинамика, другие науки... Так что прогресс идёт не только количественно, но и качественно — вглубь. Человечество познаёт мир, в котором живёт. И не только окружающий мир — человек начал познавать законы общества, в котором жил...

...Они появились у людей гораздо раньше, чем у ангелов, эти Ложные пророки, в самом начале разбега. Разумеется, ими двигали благородные чувства. Действительно, вид измождённых детей и женщин, гробящих свою жизнь на фабриках по двенадцать часов в день, способен был тронуть даже чёрствое сердце. Как будто до этого рабам и крепостным жилось лучше!

На экране двое бородатых, создавших учение о новом мире. Где действительно все равны. Где нет богатых, а есть только бедные.

Пролетариям нечего терять, кроме цепей. Фабрики — рабочим, землю — крестьянам. Всё взять и поделить. Чего проще!

Это была страшная угроза будущему человечества. Парадокс заключался в том, что сама идея социального равенства и справедливости была очень даже неплоха. Да что там — она была настоящим прозрением будущего. Но в тогдашних условиях это была заведомо утопическая идея, исполнение которой в реальности привела бы Европу к краху. Для такого устройства общества паровых машин недостаточно — тут нужны нанороботы.

Новые кадры на экране — красные флаги развеваются над Парижем. Пьяные от счастья, экзальтированные лица. Весна! Свобода! Да здравствует Парижская Коммуна!

А вот уже первые акты экспроприации — возле какой-то булочной толпится народ. Идёт раздача хлеба бедным парижанам, гаврошам и апашам. И всё ведь верно вроде — нельзя допустить, чтобы люди умирали с голоду. Представители новой власти щедры и справедливы — булочнику тоже дают пару буханок. Как всем, по справедливости. Хлопают по плечу — не унывай, папаша! Впереди нас ждёт светлое будущее! И никому невдомёк, что больше в этой булочной никто не разживётся ни коркой, ни крошкой, потому что разорённый булочник не сможет выпекать хлеб.

Это была первая попытка практически реализовать утопические идеи бородатых. К счастью для парижан и всей Франции, та попытка была насильственно прервана.

На экране кадры уличных боёв в Париже. Его величество Капитал бросил против коммунаров отборные войска. Грохочут пушки версальцев, в упор расстреливая баррикады. Коммунары сражаются героически, но силы неравны. И вот уже последних уцелевших ставят к стенке на кладбище Пер-Лашез. Я вижу на экране их прекрасные, одухотворённые лица. Смерть не страшна! Да здравствует Коммуна! Да здравствует пролетарская революция!

И невдомёк им, что умирают они за ложную идею, такую вроде бы справедливую и логичную. Если бы те коммунары могли заглянуть в Россию 1937 года и увидеть, во что выльется в реальности великое учение, они все как один пошли бы служить в жандармы.