Гном. Книга первая.

— Кроме бомбардировщика — ничего?

— Практически ничего. Разве что так называемый "обратный ленд-лиз". Точнее, — отдельные его позиции. Электромоторы малой мощности, несколько типов. Вдруг оказалось, что они как нельзя лучше подходят для механизации наших стратегических бомбардировщиков. Клеи, которыми можно склеить Манхэттонский мост. Фильтры с очень необычными, откровенно говоря, — уникальными, — свойствами. Самое, пожалуй, главное, — жидкостные батареи очень большой мощности. Говорят, их заправляют, как обычный бензобак, а потом спокойно получают много-много электричества. Локвуд настаивает, чтобы мы заказали такие же, только большие: говорит, что это может вдвое повысить эффективность подводных лодок... А вот самое, пожалуй, неожиданное, — радиодетали. Небьющиеся радиолампы и конденсаторы особой надежности. Все, как один, отмечают исключительно высокий уровень исполнения. Очень говорят, симпатичные штучки. Рука сама так и норовит незаметно сунуть в карман...

— Сам — видел?

— Не пришлось.

— Так посмотри. И, — знаешь, что? Покажи мне. С детства питаю некоторое пристрастие именно к мелким игрушкам. У меня в детстве были два паровоза длиной в дюйм, так у них даже колеса крутились. Вот поверишь ли, — я играл ими несколько лет...

Прототип VII : образца 42 года.

— А чего же здесь такого неожиданного? — Удивился Берович. — Самая ожидаемая реакция. Странно было бы, не сделай они чего-то подобного.

— И это все, что ты скажешь?

— Хозяин — в курсе?

— И это все, что ты скажешь?

— Прежде всего я выясняю первоочередные обстоятельства. От того, что думает по этому поводу Хозяин, зависит все. Значит ли что-нибудь это сообщение, или не значит ничего вообще. "Не значит" — это когда, вне зависимости от смысла сообщения, оно никак не повлияет на наши дальнейшие действия.

— Хорошо, я спрошу по-другому: какой вариант выгоден именно нам?

— Могла бы не спрашивать. С чисто шкурных позиций для нас тем лучше, чем более сложные технические проблемы встанут перед властями. А лучший, если не единственный способ озадачить их всерьез, это отставание от внешнего врага, — или конкурента, — в перспективной военной технологии. Отставание может быть и мнимым, не важно. Когда это выяснится, будет у нас, но будет и "у них". Кто бы они ни были. Хоть что-то. Самое смешное то, что, чем лучше для нас, тем лучше для страны. И для властей. Такой вот пердюмонокль. Заботясь о своей шкуре, мы способствуем прогрессу в СССР. Я бы посмеялся, если б было — чем...

А настоящей причиной этого знаменательного разговора было то, что в командовании вермахта отыскались-таки люди несколько менее высокомерные и более, что ли, чуткие. Которые дали себе труд обратить внимание на легкие непонятки под Демьянском. По итогом негласного и осторожного следствия началась столь же осторожная и негромкая паника. Эффективное, осмысленное и последовательное применение авиации русскими, — бывшее вполне-вполне на уровне люфтваффе! — будучи широко распространено, означало, фактически, катастрофу. В этой ситуации, в качестве действия на опережение, было принято решение предельно форсировать работы по турбореактивной авиации. Несколько забегая вперед, добавим, что с началом осуществления плана "Блау", когда (и пока) он имел даже больший успех, чем рассчитывали, накал работ несколько снизился. Даже немцам не чуждо ничто человеческое. В данном случае разведка сработала достаточно эффективно, и об успехах немецких конструкторов стало известно в Москве.

— Ваше мнение, товарищ Берович, — какое влияние эти разработки могут оказать на ход войны?

Саня ни на секунду не сомневался, что товарищ Сталин хорошо подготовился к этому разговору. И не его первого спрашивает о реактивном двигателе. И уже нашел тех, кто с абсолютным знанием вопроса объяснил ему: дальнейшего увеличения скорости от винтовой тяги и поршневых моторов ждать нельзя. А вот теперь, к третьему или четвертому по счету, он обратился к нему. К производственнику, проявляющему самый пристальный интерес к тому, как количество, качество и соотношение поступающих в войска технических средств войны влияет на ход боевых действий. Сложно, но именно так охарактеризовал бы Саню вождь в качестве источника информации, если бы дал себе труд выразить это словами.

— У меня нет простого и однозначного ответа на данный вопрос, товарищ Сталин. Только анализ вариантов и возможных последствий.

— Слушаю. У нас около... восьми минут до Совета.

— Традиционно считается, что экстренная разработка принципиально новой техники в разгар войны дело вынужденное, рискованное и являет собой плохой признак. Вроде того, что именно таким образом цепляется за соломинку государство. Не секрет, что революционные конструкции на первых порах бывают особенно капризны, неудобны, опасны, ненадежны и очень, очень дороги. Тем более это относится к технике, основанной на совершенно новых принципах.

Беда в том, что иногда это все-таки удается. В данном случае положение усугубляется тем, что немцы начали работать над такой машиной не позже 38-го. Последние успехи наших войск на фронте могли напугать немцев так, что они до предела форсируют работы по теме турбореактивного двигателя и соответствующего ему планера. Учитывая их умение работать, они могут получить что-то вполне работоспособное к концу следующего года. Так что базовый вариант, это запуск в крупную серию машин, обладающих отдельными выдающимися параметрами, но с многочисленными недостатками и весьма мало надежных. Разумеется, это обстоятельство не делает положение менее серьезным. Потому что мы-то, мы — ничего не сможем противопоставить. Только перетерпеть, покуда будем их доламывать.

— Это если ми им пазволим, — зловеще проговорил вождь, — а ми постараемся нэ позволить.

— Думаю, это — вполне в наших силах, особенно если сознательно принять дополнительные меры. Куда более серьезно другое. Союзники. Надо быть честными перед собой: им-таки удалось загрести жар нашими руками. — Сталин бросил на него мимолетный, страшный взгляд, но тот, как броней, прикрылся полуопущенными веками. — Когда мы сломаем немцев, то останемся с нашей разрушенной экономической базой в одиночку — против двух самых мощных экономик мира, не затронутых войной, и против двух самых мощных военных машин в мире. Уж они-то сделают реактивные машины в два счета. Хотя бы для того, чтобы иметь аргументы к тому моменту, когда придется делить Европу. Они заставили нас оплачивать будущую победу по наивысшей ставке, — ну, а наша игра состоит в том, чтобы мы, за нашу непомерную цену, получили надлежащий товар в полном объеме. По возможности, — все. Чтобы они весь свой оставшийся век проклинали себя за собственную хитро... Собственное излишнее хитроумие. Тут уж нам понадобятся все аргументы. Каждый солдат, каждый умелый мастер, каждая разработка, каждое удачное организационное решение. Последнее, в конце концов, вообще важнее всего...

— Таким образом, ваше предложение...

— Так точно. Без надрыва, но четко, в правильном порядке, и не теряя ни секунды.

— Харашё. А каково ваще мнение по работам Вернера фон Брауна?

— Откровенно? Наплевать и забыть на ближайшую перспективу. Практический интерес представляют собой только системы управления, а в остальном... Мы определили конфигурацию шашек, позволяющих доставить две тонны груза на расстояние восьмисот-девятисот километров. Выбросить груз за пределы атмосферы. Похоже, расстояния свыше тысячи километров также являются вполне реальными. А еще мы только что испытали первые образцы так называемого "предельного твердого топлива", оно эффективнее того, что мы используем теперь, процентов на сорок, но при этом дороже в пять раз...

— А точность?

— На восемьсот километров? — Берович улыбнулся улыбкой веселого палача, любящего незамысловатую, добрую шутку во время работы. — Не пробовали. Тут сам по себе запуск должен быть очень веселым мероприятием. Достаточно... Достаточно грандиозной картиной. Прикажите — проверим. А по расчетам должны попасть в круг диаметром в десять километров. То есть в Садовое Кольцо попадем, а в Кремль — уже под большим вопросом.

Сравнение вышло, мягко говоря, сомнительного свойства, но, в данном случае, товарищ Сталин счел возможным понять его правильно: молодой товарищ ничего такого даже не мыслит, а просто хочет образно и наглядно объяснить.

— Испытания праведите. Подумайте, что там можно сделать с управлением. И начинайте, начинайте с реактивным самолетом.

— С людьми — как?

— Я думаю, ви доказали свою способность перевоспитывать оступившихся. Так что вопрос по персоналиям будем решать... Хэ... Товарищ Берович, у вас не коллектив, а какая-то коллекция врагов народа... всэх мастей и сортов. Если так пойдет дальше, управление лагерей придется закрывать за отсутствием заключенных. Получается сплошное нарушение революционной законности. Суд назначил им наказание, — а они жируют в хозяйстве доброго товарища Беровича, как у Христа за пазухой...

Он говорил все это добродушным, вроде бы как шутливым голосом, но при этом отлично знал, что смысл его речей даже слишком легко истолковать и так, и этак. Когда он шутил в таком стиле, собеседникам, как правило, было не слишком весело. И они, если и смеялись, то не вполне непринужденно. Дело в том, что смеяться, — равно как и не смеяться, — было несколько рискованным занятием, поскольку казалось затруднительно предсказать, как шутник отнесется к смеху. Тем неожиданнее оказался совершенно искренний, веселый смех Беровича. Если б у кого-то возникла охота вслушиваться в оттенки, он, возможно, уловил бы нечто, не то — горечь, не то — усталость, но, во всяком случае, никакой натуги.

— Как вы сказали, — проговорил он, чуть-чуть отсмеявшись и стирая слезу в уголке глаза, — добрый Берович? У Христа за пазухой? Если с сортами еще бывает по-разному, то, — как вы сказали, — с мастями вообще существует только один вариант. Сейчас еще туда-сюда, а поначалу у меня, к примеру, на Пьяных Баках больше трех месяцев не жили. Яковлев для смеха подсчитал, что потери больше, чем при фронтовой операции. Двадцать процентов в месяц только безвозвратных.

— А пачему — Пьяные?

— Что? А, да, — поначалу еще даже и не Пьяные, — это так у нас назвали производство метилового спирта. Мы на это дело ставили побродяжек, теребень пропойную, уголовников мелких... Ну они и того, — слепли и мерли, надышавшись. Две-три недели, — и амба. Даже и таких не хватало. Потом-то нам Саблер, умный еврей, подсказал, что противоядие есть самое простое, — спирт обыкновенный. Как он его назвал: "спиритус вини". Ругался страшно. Стали заботиться о том, чтоб они постоянно были слегка под градусом. Хорошо помогло. Даже желающие появились из блатных. Теперь-то куда! Охрана труда! Вытяжки, фильтры, химическая отсечка, дожигание на выходе из вытяжек, — но все равно на год редко кого хватает. А враги народа — те попросту мрут, по-божески. Чертит-чертит, потом раз лбом в кульман, — и готов. Другие, которые с туберкулезом, тоже тихо отходят, мирно. Работают до последнего, как слягут, — так больше дня-двух не тянут. Следить приходится: так и норовят загнать себя насмерть, вредители...

— Вислуживаются. Думают, — саветская власть их прастит за их лицемерное усэрдие. Раньше надо было работать. Нэ за страх. За совесть. А нынешним стараниям грош цена.

— А мы и не ценим усердие. Только результат. "Делай или умри" — знаете? Так вот за последним у нас дело не станет. Тем, кто не может, мы подыскиваем... более подходящие места.

— На Пьяных Баках?

— В том числе. Есть и другие варианты. Только — знаете? Я недавно понял, что не все так просто. Один у нас был такой. Химик. Из бывших. Как раз над твердым топливом и работал. "Я, — говорит, — эту самую халтуру, которую вы выдумали, почитаю хуже воровства. Плохо работать, значит, душу продавать дьяволу. Для меня позор, если с вашими недоучками и сравнивать-то будут". А что про советскую власть говорил! А про партию! Особенно на одного грузина почему-то взъелся, из вольняшек, житья не давал. Потом жаба его какая-то грудная задушила. Перед смертью все дела тому грузину передал, а потом меня позвал. "Ну, Александр Иванович, — первый раз в жизни по имени-отчеству назвал, — жить с тобой было плохо, но работать можно. Вполне. А помирать, оказывается, так просто хорошо. Помру, так ты тезку, тезку своего, Сандро слушай. Талантливая сволочь". Матерый же вражина! А разве скажешь, что выслуживался?

Сталин, не меняя выражения лица, бросил на него подозрительный взгляд. Гос-споди... А ведь он все это — ВСЕРЬЕЗ!!!

— А вот еще некоторые говорят, что на волю не очень-то: работа та же, зато никаких собраний с заседаниями, никакой политинформации. "Я, — говорит, — пока работаю, так, по крайней мере, хоть про все про это не помню. Вон на лесоповале, хоть как устанешь, нипочем не получалось..."

— Про что, — про это?

— Жена, сын. Взрослый, студент был. Как его разоблачили, так и семья куда-то сгинула, семь лет ни слуху, ни духу.

Самым, что ни на есть, легкомысленным тоном, как так и надо, о вещах естественных и обыденных. Человек, который привык жить на краю, и попросту не знает никакой другой жизни.

— Товарищ Сталин, — напомнил Берович, — Совет.

— Ми извинимся перед товарищами. Скажем, чьто говорили толко по дэлу. Кого вы видите в качестве основного разработчика?

— Вы удивитесь. Совсем еще молодой человек. Был практически чистым теоретиком, для себя возился с концепцией двигателя, а потом взял, — да и разработал нам о-отличнейший турбокомпрессор. Лет десять ни у кого толком не получалось, ни у нас, ни там, а он сделал. У него будет столько подручных, сколько надо, и, при этом, такие, что я почти не сомневаюсь: дело пойдет быстро. Очень быстро.

— А турбонаддув — уже сдэлали? И какая высота?

— Тринадцать — семьсот — сколько угодно. Даже дальность увеличивается. Четырнадцать — пятьсот — тоже без особых затруднений. Пока ни одного отказа. Правда, конструкцию планера тоже пришлось видоизменить. Рули, механизация крыла, то да се...

— Мне представление. Надо молодого товарища паащрить.

Несколько позже описываемых событий зимы, в марте, исподволь, постепенно, начались уже систематические бомбардировки нефтепромыслов в Румынии. Не особенно грандиозные, но существенные и, главное, какие-то непонятные. Ночью буквально на все объекты, связанные с нефтепереработкой, с очень приличной точностью валились немногочисленные бомбы колоссальной разрушительной силы. Со временем бомбардировки начали усиливаться и повторялись теперь практически каждую ночь. Пожары на нефтепромыслах теперь бушевали постоянно, до конца не гасли, их попросту не успевали тушить. Наступление же какого-то нового этапа почувствовали сразу все: среди бела дня в небе над промыслами появился, начал описывать бесконечные, размашистые, шириной в десятки километров круги одиночный самолет. Незваный гость кружил на громадной высоте, до которой не доставала ни одна зенитка, ни один истребитель. Тем более, что и зениткам, и аэродромам тоже уделялось неусыпное внимание. Время от времени на смену одному разведчику приходил другой, и все повторялось снова. К маю месяцу прииски, перегонные заводы, наливные терминалы, товарные станции и просто вокзалы бомбили пять-шесть раз в неделю, сбрасывая по сто-двести тонн бомб за раз. Кроме того, к немногочисленным точным фугаскам добавились сотни небольших бомб с горючим студнем: эти падали, мягко говоря, без особой точности. Иной раз налетчики умудрялись положить мимо практически все зажигательные бомбы, но попадали все-таки гораздо чаще. Да и от промахов было если и легче, то не намного: что-нибудь, пусть не то, что нужно, они непременно поджигали. Сама местность вокруг Плоешти и подобных объектов медленно, но неуклонно превращалась в форменную пустыню. В жуткий, черный ландшафт с редкими, неопознаваемыми руинами и без признаков жизни. Кубический нитрид бора, плотное плетение из кварцевой и корундовой нити, полимерный углерод, карбид вольфрама и тому подобные материалы волшебным образом претворились в виртуозно сделанные детали и позволили Архипу Люльке сделать очень компактный турбокомпрессор очень простой конструкции, и при этом надежный, как колодезный "журавль". В свою очередь, его использование в двигателях "Т — 10" делало бомбометание с предельных высот практически безнаказанным убийством.