| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Вы-ы...
Я хотел несколько восторженно произнести: 'Вы только посмотрите, какая вокруг красота?! А...?!'.
Но в этот момент машина наехала на очередную колдобину, и я ловко прикусил себе язык.
Собственно 'Ы-ы...' — вышло на загляденье. Я сидел и пучил глаза, как собака — от жадности ухватившая кость, а проглотив ее... тут же подавившаяся. Я повернул голову, чтобы промычать, что я обо всем этом думаю и... Увидел точно такое же страдальческое выражение лица у Сёмы. Он одной рукой держался за подбородок, второй крепко держался за борт. Видимо он тоже хотел произнести что-то — восторженное или может даже историческое... но — 'Не судьба!'. Но вот то, что он думает о водиле — на его лице было явно видно. Боюсь после остановки 'вселенская тоска' может надолго прописаться на его лице, но уже от синяков на теле. Как сказал герой Папанова: 'Бить буду сильно... но — аккуратно!'. Может, я даже к нему и присоединюсь...
Я пересчитал своей жо... э... седалищем все кочки, выбоины и колдобины по дороге. Создавалось впечатление, что меня волокут в тележке из супермаркета три укуренных тинэйджера, спи... укравшие эту тележку. Осознав всю несуразность своего поступка они убежали, но для скорости или из озорства — прицепили её к трактору с прогоревшими кольцами и выхлопной трубой. Только забыли там мое бренное тело. И вот теперь я качусь в ней, со всем комфортом — хрен знает куда. Заехали мы в какие-то ебе... э... черт знает куда. Какая-то часть на окраине города. Казармы красного кирпича с полукруглыми сверху окнами и выпуклым декором из него же. И вокруг дверей и по всему фасаду. Самое смешное, что это беленное. В Питере много таких зданий... Как её? Промышленная архитектура. Три здания, плац, одноэтажный штаб, гараж, столовая... все это обнесено забором с колючкой. Ну и ворота со звездой и с часовыми. Куда же без них? — Вам в штаб, — лейтенант вежливо указал пальцем. — Там отметите документы и... получите прочие документы — там, — несколько туманно пояснил он. — Угу... — я только покивал в ответ.
С другой стороны 'пепелаца' раздавался бас Сёмы и несколько визгливые и оправдательные ответы 'Шумахера'. Видимо Сёма был очень убедительным, и сумел развеять его тоску. Я не слышал слов — только интонации. Потом послышалось несколько глухих ударов. Видимо Семён убедился, в ошибочности своего мнения по поводу излишнего понимая некоторыми индивидуумами вербального способа общения и перешел к прямому — невербальному. Надо заметить, что Сёма оказался замечательно прав. Водила очень бодро выскочил из-за кабины и моментально устроился около лейтенанта. И что характерно — проделал он это очень быстро, несмотря на то, что чуть подволакивал ногу при ходьбе и слегка кренился при этом вправо. Широко и добродушно улыбаясь, Сёма вышел с другой стороны. Он был доволен.
И что из того что он может быть был не прав?
Да-а... ТАК конечно, могло бы быть... но только в мечтах. Бас Сёмы только поблагодарил водителя. Не те тут реалии, совсем не те. Хорошо, что хоть довезли. А что уже и помечтать нельзя?
Глава 3.
Некто Р. писала своему мужу 14 октября 1946 г. из другого подмосковного городка: 'Стало ужасно жить в Загорске. Вечерами часто происходят грабежи и убийства. Вчера вечером Александр Александрович получил от завода 8000 рублей за строительство. Бандиты разрезали его на части. Его голова была полностью отделена от тела и заброшена в рощу. Три дня назад Ритка с подругой возвращалась из института около полвосьмого вечера. У нее отняли кошелек, а подругу утащили на горку и раздели. Стало просто страшно ходить по вечерам'. Гражданка Ш. писала своему родственнику 1 ноября 1946 г. из Иваново: 'Тут все новости плохие, просто ужасные. Вчера бандиты напали на отца, мать и сестру. Они возвращались с поезда одни и им приставили к спине нож. Я даже не могу сказать, как это ужасно. Я сейчас работаю до 10 вечера и боюсь идти [домой] через базар. Нервы у всех напряжены'.
Один из самых явных признаков общественного страха перед уголовным бандитизмом в послевоенные годы является содержание писем, которые тысячами поступали в различные учреждения и в редакции советских газет. Часть из них сохранилась в архивах. Такие письма отчаянно взывали к властям с требованием восстановить порядок и законность. Например, рабочие Саратова осенью 1945 г. писали, что '...с началом осени Саратов буквально терроризируют воры и убийцы. Раздевают на улицах, срывают часы с рук — и это происходит каждый день... Жизнь в городе просто прекращается с наступлением темноты. Жители приучились ходить только по середине улицы, а не по тротуарам, и подозрительно смотрят на каждого, кто к ним приближается' . 'День не проходит без того, чтобы в Саратове кого-нибудь не убили или не ограбили, часто в самом центре города при ярком свете. Дошло до того, что единственные, кто ходят в театр или кино, — это те, что живут рядом буквально в следующую дверь. Театр Карла Маркса, расположенный в пригороде, по вечерам пустует'.
Здесь на формировании мы пробыли неделю. Единственный и огромный плюс был в том, что нас здесь кормили...
Никаких двухъярусных кроватей ожидаемых мной не было. Были двухъярусные деревянные нары 'без никто'. Никаких матрасов, тумбочек и табуреток. 'Ёпть, прямо как в хронике про Бухенвальд. Не привычно, мама!',— это была первая мысль. Вторая была: 'Только б не было насекомых...!'. Уж дюже я их не люблю. Вот это да. Стремно-то как! Но ничего — выжил. Спартанская обстановка — ерунда. Вшей бы не зацепить. 'Машеньки'-то нет. Помню как разок, зацепив насекомых в полевых условиях, избавился от них только 'народными' средствами. Я там был не один такой, и поэтому поступило предложение намазать башку мелком. Старлей Мясниций вычесывал их на бумажку частой расческой, и давил. Не помогло. Мы намазались "Машенькой' — и помогло. Тут же из всех средств только керосин. Мазаться им — стрёмно. Воняет. А насчет бани тот еще вопрос. Тьфу, тьфу, тьфу — бог миловал...
Но вот последний день, на построении — убил напрочь! Я вовсю готовился к отъезду на Украину. Оказалось, что это не так...
После прочтения приказа по батальону — мы отправились в Белоруссию. Твою мать! Ну какие могут быть повстанцы и прочие 'зеленые братья' в насквозь мне знакомой мне Белоруссии? Это же — 'партизанский край'. Может я, в этой — параллельной реальности? Но все, что я видел и знал здесь — говорило мне только о том, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в своем реальном прошлом. Только вот этого самого прошлого — я ни хрена и не знаю. 'Изнутри' оно все... мягко скажем — по-другому.
Кстати, еще на вокзале я купил конверт и всё-таки отправил письмо, с текстом из наклеенных газетных букв, Сталину. Его я заготовил давно, оставалось только отправить. Я предупредил его о голоде и о том, что погибнет восемьсот тысяч. И что сгноят зерно. Единственно предупредил, что если сгноят — то пусть поищет виновных. Кто-то должен ответить за столько смертей. Теперь мой долг — продвинутого попаданца, выполнен. И я, больше не сомневаясь ни в чем, ждал отправки на свою 'историческую родину'. Ну не всё ж евреям туда перебираться! Должен же кровавый... или как там — кровный белорус помочь своей исторической родине. М-м... ну не все ж евреям и "западэнцам' этим гордиться. Правда в чем все это выражается, я понимал несколько смутно... Погрузившись, в совершенно непривычные мне теплушки, мы бодро покатили на запад. И что интересно практически без остановок. Экспрессом. М-да... что я могу сказать? Я опять ехал в неизвестность. Ну, пусть в известность.
Я только-только отошел от этого цивильного города. Столица, мать её! Москву мы и не видели. А местные 'достопримечательности' смотреть желания не было. Глухо, грязно, разрушено... Народ прибывал каждый день. А 'старожилы' сидели здесь уже полторы недели.
О том, что тут в части не 'всё волшебно', думаю, даже и говорить не стоит. Делать тут абсолютно нечего. Ну есть немного газет. Домино, шашки... вот в общем и все. Из культурного досуга. Ах да! Есть еще кондовые политинформации. С тупым пересказом лозунгов и текстов из передовиц 'Правды'. Вот во многом такие 'политинформаторы' и убили желание людей слышать про политику. Народ активно бухал, но вот говорить о том, что это сильный 'криминал' несколько излишне. Это сейчас норма. Где брал и на что бухал — 'тайна велика есмь'. Наверное это наше чисто русское.
Мне это сильно напоминало наших современных 'партизан' прибывших на сборы.
Наверное есть все-таки 'вечные ценности'. Учить никого, ничему не требовалось. Все всё знают. Да и подчиненность тут чужая. На всех нас попросту забили. Мы транзитники и скоро свалим.
Внутри же коллектива ходили самые разнообразные слухи о нашей дальнейшей службе. Причем самые дикие. Болтали всякое, я предусмотрительно помалкивал. Девяносто процентов здесь — это молодые ребята. Все попали сюда по-разному. Романтика, приказ, интриги... но все здесь... как бы проще сказать? Нет ни у кого никакой обреченности. Здесь весело. Энергия хлещет через край. Бедно, голодно, но весело. И кормят, как не странно, довольно прилично. Я даже раза три наелся. А вот в самом городке — жесть. Бандитизм процветает самый махровый. И что интересно — 'ничего нельзя сделать'. Ничего!!! Соцзаконность, бля!
Социалистическая!
Полная ведь хрень!
Сто пятьдесят рыл сидят в части и ничего нельзя сделать. Сто пятьдесят милиционеров... и несколько разбоев в день. Парадокс. Я думал, хоть тут — почти в столице, получше. Не, не лучше. Хуже. А самое паршивое, что законность для всех одна. Во всей стране. И махровый бандит Вася Береза в глазах прокурора — совершенно законопослушный гражданин. И взять его надо 'на горячем' или с железобетонными доказательствами. Иначе извините. Пойдет он домой кушать супчик. Тут такого понарассказывали. — Товарищи офицеры! — мы встали вытянувшись перед незнакомым полковником, вошедшим в класс в сопровождении коменданта нашего сборного пункта. -Товарищи офицеры! Добрый день! — прозвучала следующая команда, позволившая нам сесть.
Нам — это старшим десяти групп прибывших из разных городов СССР сюда в маленький подмосковный городок. Здесь формировались сводные роты и батальоны 'актива' направляемые на усиление органов советской власти в приграничных областях. Обстановка чем-то сильно напоминала, по словам воевавших — запасные полки и офицерские резервы времен войны. Никто толком ничего не знал. Ходило множество дурацких слухов. Начальство важно надувало щеки, и следовал всем знакомый ответ: 'Всё узнаете в своё время на инструктаже'. Народ слегка нервничал на фоне неизвестности. Им всё было непонятно. Мне-то было понятно очень многое. Только вот заниматься такой 'просветительской' работой — это мягко скажем, себе дороже. Если я не ошибаюсь, то стукачей и здесь — 'как блох на барбоске'. Нас ведь и тут пропустили через особиста. А там следовало стандартное предложение: 'Проинформировать органы...', 'Вы патриот?', 'Помочь — государству и партии...'. Это все мы проходили. В конце звучало стандартное: 'Надеюсь предупреждать Вас о том, что другим не нужно знать о нашем разговоре — не нужно...? Идите — мы надеемся на Вашу сознательность'. В нашем взводе Шаца — 'завербовали'. Правда, он чуть не набил мне морду на нашем маленьком собрании перед этим. Пришлось его долго убеждать и даже приказывать. Ох, как сильно ему это не нравилось. Азамат со смехом рассказал, что внезапно разучился разговаривать по-русски. Иваныч оказался жутким тугодумом и — 'ничего не понял'. Я не подходил 'по статусу'. А Сеня порывался всех врагов избить... Вот так мы обзавелись 'штатным стукачом'.
Я знал и про 'лесных братьев', и про 'бандеровцев', и про восстание на Западной Украине. В своём прошлом — будущем я частенько видел этих 'героев' по СМИ, а во Львове даже дважды случайно присутствовал на 'параде' этой сволочи. Старые убийцы, насильники и садисты гордо продефилировали под своими флагами 'незалежности'.
Мои коллеги офицеры и сержанты милиции 'оттягивались' перед предстоящей командировкой в полном неведении, куда они попали. В газетах мелькали маленькие заметки и статьи о трудностях коллективизации и становления Советской власти в областях, присоединившихся к СССР перед войной.
Истинный масштаб этих событий станет известен только через десятилетия. Да и то, вряд ли в полном объёме.
— Товарищи офицеры!— мы встали вытянувшись перед незнакомым полковником, вошедшим в класс в сопровождении коменданта нашего сборного пункта.
-Товарищи офицеры! Добрый день! — прозвучала команда, позволяющая нам садиться.
Нам — это старшим десяти групп, прибывших из разных городов СССР сюда в маленький подмосковный городок. Здесь формировались сводные роты и батальоны "актива", направляемые на усиление органов советской власти в приграничных областях. Обстановка чем то сильно напоминала, по словам воевавших, запасные полки и офицерские резервы времен войны. Никто толком ничего не знал. Ходило множество дурацких слухов. Начальство сообщало: "Всё узнаете в своё время на инструктаже". Народ слегка нервничал на фоне неизвестности. Им всё было непонятно
Мне — то было понятно очень многое. Я знал и про "лесных братьев", и про "бандеровцев", и про восстание на Западной Украине. В своём прошлом — будущем не раз видел этих "героев" по СМИ, а в Львове дважды случайно присутствовал на "параде" старых убийц, насильников и садистов.
Мои коллеги офицеры и сержанты милиции "оттягивались" перед предстоящей командировкой в полном неведении, куда они попали. В газетах мелькали маленькие заметки и статьи о трудностях коллективизации и становления Советской власти в областях, присоединившихся к СССР перед войной. Истинный масштаб этих событий станет известен только через десятилетия. Да и то, вряд ли в полном объёме.
— Товарищи офицеры! — начал комендант: — все вы направляетесь в западные области Белорусской ССР. Обстановка там сложнейшая. Прибывшие группы рекомендовано использовать в своём нынешнем составе — без перераспределения. Непосредственно на места вас направят уже в Минске.
Представитель ЦК товарищ Лапин проведет с вами предварительный инструктаж. Более подробно с текущей ситуацией ознакомят уже на местах.
-Пожалуйста, Борис Алексеевич!
Как говорил один киногерой "меня начали терзать смутные сомнения" на тему: а всё ли я знаю по истории "радзімы". Самой близкой к России братской республике. Самой благополучной, благоустроенной, практически витрине СССР.
-Обстановка в приграничных областях БССР в настоящий момент характеризуется как очень сложная, имеющая тенденцию к ухудшению. В газетах и радиопередачах сознательно не акцентируется внимание на тех трудностях, с которыми приходится сталкиваться практическим работникам на местах...
-Я прошу не делать никаких записей.
А мы и не собирались. Ни бумаги, ни карандашей. Школьники пишут, на чем попало. Вплоть до оборотной стороны обоев. На письма — то бумагу найти тяжело.
-Ваши подчиненные получают в настоящий момент информацию в несколько упрощенном виде. А потому попрошу вас пресекать ненужные разговоры, домыслы и не сообщать, доведенную до вас здесь информацию, подчиненным более необходимого.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
