Дробный топот копыт. Я успеваю отскочить в сторону, когда первый отряд фиорийцев, естественно, что это воины самого герцога, вырываются из клубов пыли, стоящей на месте, где тушурцы роют землю, и мчится по свежей насыпи к мосту. Рокот земли сменяется грохотом досок, осаждённые всё же смогли отстоять большую часть моста. Но я и не стремился уничтожать его весь — самим пригодится. Нам же надо перейти на ту сторону? Так, пара пролётов... И уже двигаются пешие, отбивая шаг ударами мечей по щиту... Отбивая...

— Прекратить! Немедленно! Стой!

От первой шеренги отделяется лорд, направляется ко мне:

— Сьере граф, вы что, тронулись умом?!

— Сьере барон, прикажите своим воинам идти не в ногу! Иначе мост развалится. Он слишком слабый.

Лорд смотрит на меня с изумлением, но, похоже, мой авторитет уже достаточно крепок в войсках, поэтому он молча поворачивается к своему отряду и командует:

— По одному, бегом — марш!

Солдаты подхватывают щиты и послушно исполняют команду.

— Строиться на том берегу!

Однако, голосок у лорда мощный. Я склоняю перед ним голову. Выпрямляюсь:

— Благодарю вас, сьере барон, что правильно поняли мою просьбу.

Тот машет рукой:

— Не стоит, сьере граф. Все и так знают, что если вы приказываете, значит, надо исполнять, каким бы идиотским, на первый взгляд, не было ваше распоряжение. Потому вы всегда правы.

Чувствую, как на моих щеках вспыхивает краска смущения. А барон грохает себя рукавицей в грудь и спокойно — ему то бежать не надо, идёт по мосту на тот берег. Остальные солдаты, похоже, сообразили, что не так, и потому идут вразнобой. По пять, десять человек, соблюдая небольшие интервалы между группками. На той стороне сразу сбиваются в коробки строя, выставляя линию. Между тем работы не прекращаются ни на минуту, и насыпь становится всё шире и шире. Вот появляется первый требучет, который волокут, надрываясь от натуги, подгоняемые плетьми рабы. Он скрежещет станинами по доскам, следом тащат ещё один. Готовых орудий у нас немного. Но они есть. Это даёт нам какой-никакой выигрыш по времени. А герцог, между тем, уже выстраивает свой отряд напротив главных ворот, в недосягаемости вражеских стрел. Хотя между зубцами стены черно от голов защитников. Мимо меня пробегает толпа пленных тушурцев с деревянными лопатами в руках. Землекопы. Сейчас они начнут рыть ров, чтобы обезопасить нас от вылазок. Кто-то из солдат направляет их к стене. Надзиратели на лошадях, беспощадно ругаясь, полосуют плетьми это стадо... Один из рабов упал, и несчастного попросту затаптывают в слепом ужасе... Крики, стоны... Скоро это станет привычным... А толпа бежит и бежит, подгоняемая плетьми. Ловлю испуганные взгляды. Ещё бы! Я и над фиорийцами возвышаюсь на голову. А уж перед мелкорослыми тушурцами вообще, великан. Но надо идти. Скоро очередь моего отряда переправляться. Бросаю взгляд на солнце, уже перевалившее на вторую половину дня. Обед уже совсем близко!..

...Густой, наваристый суп. Каша из земляных яблок с нежным мясом ягнёнка. Тушурцев пощипали хорошо! Лишил город значительных запасов продовольствия. Зерно, мука, масло, огромные стада всякой домашней живности. Они быстро выметут подчистую траву, которая уже пожухла. Надо будет посылать отряды в деревни, что разбросаны по округе, для сбора сена. Иначе овцы и коровы просто передохнут от бескормицы. Беру на заметку, задумчиво и меланхолично отправляя ложку за ложкой в рот. Повар молчаливо подливает мне натты в кружку. И вдруг слышу незнакомый детский голосок, что-то спрашивающий:

— Хааре сой уми, анно...

Отрешившись от мыслей, перевожу взгляд на... Перед столом стоит маленькая, совсем крохотная девчушка. На вид — года три, может четыре. Протягивает ко мне ручонку. И смотрит без страха, но просительно. И глаза у неё... Громадные, на половину круглого личика. Сглатывает слюну, глядя на мою миску, в которой громоздится здоровенный кусок мяса, источая пар. На ребёнке — глухое чёрное одеяние, такая же глухая накидка, открывающая лишь часть лба и глаза. Голубые, словно озёра. Такие же бездонные. Тушурка? Не видел никого из них с таким цветом глаз. Прогнать её? Обругать? Чего она хочет? Я же не знаю их языка...

— Дяденька, она хлебца просит...

Непонятно откуда появляется Шурика, внучка старого лекаря. А взгляд малышки... Ну нельзя обманывать детей! Нельзя! Девочка надеется, что добрый дядя пожалеет её ровесницу, накормит. Тушурки перебрасываются несколькими фразами, потом Шурика снова говорит:

— Она сирота. Её родители умерли очень давно. Жила при тётке. А ту солдаты увели. Сидела два дня в лесу. Замёрзла. Голодная. Все другие солдаты злые. На неё ругались, гнали, чуть не ударили. Ей очень кушать хочется. Дяденька, вы же добрый. Вы нам тележку подарили. Вы нас кормите. Дайте ей хлебца? Пожалуйста.

...Высочайший! Как же мне больно! Меня словно режут изнутри. Я не могу произнести ни слова, возразить Шурике, или этой... Несчастной... Война — всегда зло. Лютое зло... Несущее страдание всем, кого она коснётся хотя бы самым краем. Потому что приносит лишь смерть... Помимо воли я маню девочку рукой:

— Подойди поближе.

Шурика переводит, и девчушка несмело приближается, готовая в любую минуту отскочить. Я поворачиваюсь к повару:

— Налей мне супа.

Тот тут же исполняет приказание, поскольку я ем за столом, возле кухни. Почтительно ставит передо мной. Я протягиваю руки, беру девчушку за бока, поднимаю невесомое тельце, сажаю на ногу. Малышка напряглась... Ничего, что она не понимает моего языка. Есть Шурика.

— Девочка моя, скажи малышке, чтобы не боялась. Я не обижу её.

Шурика бодро переводит со всеобщего на родное наречие, и девочка чуть расслабляется. Кладу перед ней кусок белого тёплого хлеба, чистую ложку.

— Ешь.

Она испуганно поворачивается ко мне, но я спокойно киваю в жесте разрешения. Девчушка тянется к своему затылку, где расположены завязки её чадры, или как этот платок называется, что прикрывает её личико? Простой узел на затылке легко распускается, она аккуратно складывает ткань в квадратик, кладёт его справа. Потом берётся ручонкой за ложку. Волосы у неё удивительно светлые для тушурки. Почти пепельные. И ушки... Такие необычные... Остренькие... Острые?! Она — не человек!!! Эта девочка — саури! Ещё одна?! Высочайший! Да что здесь творится?!..

Глава 18.

— Тайе со уо махье аари...

Девчушка вздрагивает — неужели она помнит родную речь? Тогда что-то не выкладывается. Фраза, что я произнёс, значит буквально следующее: 'Если будет мало, то добавят ещё'. Она оборачивается, потом произносит на саури:

— Дяденька, вы знаете мой язык?

— Сколько тебе лет, девочка?

— Семь.

...А выглядит на четыре года. От недоедания? Вполне вероятно...

— Когда умерли твои родители?

— Три года назад. Их убили.

— Как ты уцелела?

— Меня забрала женщина. Пожалела. Не дала убить. А вы...

Девочка умолкает, но на её лице я вижу невысказанный вопрос:

— ...меня не убьёте?

Отрицательно мотаю головой. И одновременно думаю, как же мало мы знаем о саури. Скажем, задержка в развитии. Физическом, но не умственном. Их исключительная память. Впрочем, последнее, как раз, известно. Так что неудивительно, что ребёнок не забыл родную речь...

— Не бойся. Твои беды закончились, и я думаю, что моя жена будет рада иметь дочку соплеменницу...

— Ваша жена?

— Она такая же, как ты, малышка.

Спохватываюсь, ласково глажу её по светлой головке:

— Хейе, хейе, юмино...

...Кушай, кушай, девочка... Маленькая саури снова берётся за ложку. Как же она голодна! Если я привезу её в Парда, может, Ооли простит меня?..

— Как тебя зовут, малышка?

Та с набитым ртом, не оборачиваясь, произносит:

— Аами.

— Почти как меня. Можешь звать меня папа Атти.

— Аати?

Двойное фиорийское 'т' ей с первого раза не даётся. Я мягко поправляю её, и вторая попытка более удачна.

— Папа Атти?

— Марри Атти...

Она вздрагивает. Отставляет ложку в сторону. Затем соскальзывает с моих ног, ухватывает свою повязку, закрывающую её лицо и острые ушки, повязывает.

— Шамьи.

Что значит 'Спасибо'.

— Разве ты наелась? И куда ты пойдёшь?

Она молчит. Потом отвечает:

— Куда-нибудь.

...Шурика с удивлёнными глазами смотрит на нас обоих, как мы общаемся на совершенно незнакомом языке между собой.

— Ты станешь моей дочерью.

Девочка настороженно молчит.

— Вы обманываете. Я не могу стать вашей дочкой. Мы — разные.

...Ого! Видимо, этому её успели научить...

— Можешь. Так что оставайся. Мы скоро возьмём Кытх и уедем отсюда в другое место, в мою страну Фиори. Моя жена очень добрая женщина, которая будет любить тебя, как родную. А других детей у нас нет. Так что ты будешь нашей любимой дочкой.

— У вас нет детей, потому что вы — разные?

Улыбаюсь в ответ:

— Совсем нет. Просто мы поженились слишком поздно, мне пришлось уехать на войну.

...Надеюсь, ей понятно.

— Останешься?

— А вы меня не обманете?

— Я — владетель. Моё слово крепче камня.

— Мне снова придётся всё время прятаться?

Отрицательно качаю головой:

— Нет. В Парда, так зовётся мой дом — точно нет. А здесь к тебе привыкнут. Быстро.

Аами колеблется. Ей и хочется поверить, и одновременно ребёнок саури боится. Видимо, жизнь у неё была не сахар. Естественно! Если её родителей убили... Да и неизвестно, какого ей было у той женщины, что пожалела её. То, что жилось ей нелегко — понятно. Ей семь лет, а выглядит на четыре года. Привычка прятать лицо. Недоверчивость и настороженность. М-да... Придётся попотеть, пока она снова станет нормальным ребёнком... И тут вмешивается Шурика, что-то произнося на тушурском наречии. Вот уж действительно — дети усваивают новое гораздо быстрее взрослых! Два месяца при нас — а уже болтает на всеобщем почти свободно. Саури вздрагивает, чуть наклоняет голову под покрывалом к плечу, смотрит на меня недоверчиво. А маленькая тушурка переводит:

— Я сказала, что ты добрый, и очень хорошо ко мне относишься.

— Спасибо, Шурика...

— А на каком языке вы с ней разговаривали, дядя?

— В моей стране живут такие, как она. И я знаю их наречие. Моя супруга из её племени...

— У-у-у...

Тянет внучка доктора, но тут появляется запыхавшаяся Гуль, её новоиспечённая бабушка. При виде двух девчушек со мной, она застывает на месте, потом испуганно кланяется, но я машу рукой:

— Ты вовремя! Иди сюда.

Молодая женщина несмело приближается, и я показываю ей на саури:

— Её зовут Аами.

Женщина удивлённо вскидывает на меня глаза, и я продолжаю:

— Девочка — сирота. И я забираю её к себе. Станет моей дочкой. Так что если Шурика станет теперь пропадать у меня в шатре — не волнуйся...

Гуль краснеет, немного отступает назад, снова кланяется...

— Мне нужно, чтобы ты подобрала Аами что-нибудь из одежды, на первое время. Пока не сошьют новое. Ещё нужно девочку отмыть. Без лишних глаз.

Женщина кивает. Молча. Она вообще старается обходиться минимумом слов, наверное, плохо знает всеобщий. Впрочем, удивительно, что он ей вообще известен. Тушурцы не поощряют обучение своих женщин чему-либо кроме готовки и шитья...

— Сходишь в обоз, скажешь — я приказал.

Гуль снова кивает, а я обращаюсь к малышке-саури на её языке:

— Иди с этой женщиной. Она найдёт тебе одежду, а потом помоет. И приведёт ко мне.

— Вы меня не обманываете, дядя?

Улыбаюсь в ответ:

— Привыкай звать меня папой, Аами...

Гуль берёт обоих девочек за руки и уводит, а я задумчиво смотрю им вслед. По идее, надо бы пойти вместе с ними, но, увы, пора браться за дела... Саури достаточно взрослая и маленькая одновременно. Следовательно, мне нужна женщина, чтобы ухаживать за ней. Взять кого-то из своих? Но Аами не знает ни всеобщего языка, ни, тем более, фиорийского диалекта. Следовательно, мне нужна тушурка, владеющая хотя бы всеобщим. Требую себе Вороного, и еду к пленникам, которые работают на строительстве моста. Впрочем, тот почти уже закончен, во всяком случае, переправа идёт полным ходом, и добрая половина нашего корпуса уже на том берегу. Хотя подсыпка земли на насыпь происходит по-прежнему...

— Где здесь женщины?

Обращаюсь я к одному из надзирателей, охраняющих очередную партию рабов, которую сейчас собираются перегонять на ту сторону, для рытья рва. Благо, пока гонят только мужчин, значит, женщин берегут. Тот вытягивается, рассмотрев меня, затем отвечает:

— Они за теми холмами, сьере граф.

— Благодарю.

Киваю ему, поворачиваю жеребца в указанную сторону. Вороной быстро приносит меня в указанное место, взлетает на холм и... Матерь Высочайшего! Да сколько же их тут?! Пленных тушурок очень много. На глаз — не меньше четырёх, а то и пяти тысяч. Они сидят, заполнив большое поле, кое-где между ними видны фигуры всадников, охраняющих пленников. Пускаю коня спокойным шагом. Рабыни шарахаются, насколько это возможно в связанном состоянии. И зря — Вороной, очень умный жеребец, и никогда не наступит на человека. Если только хозяин не даст ему команды драться. Или в бою. Один из близлежащих охранников, завидев меня, устремляется ко мне, но подъехав поближе и узнав меня, здоровается. Затем интересуется, что мне здесь нужно. Объясняю, что требуется женщина для ведения хозяйства и ухода за маленькой девочкой. Солдат согласно кивает. Ну а что он не так меня понял — пояснять ему не стоит. Всем известно, что внучка старого Долмы-лекаря постоянно пропадает у графа дель Парда. Пусть думает, что это для неё. Тем более, что старик завоевал нешуточный авторитет и уважение среди всех фиорийцев... Еду между скорчившимися в страхе фигурами, одетыми в полосатые длинные платья, с покрывалами на головах. Впрочем, волосы спрятаны не у всех, а некоторых, если не практически всех тушурок, что помоложе и покрасивее, солдаты уже попробовали. Ну... На то она и война...

— Мне нужна женщина, чтобы ухаживать за девочкой семи лет. Знающая всеобщий язык...

Раз за разом я произношу эту фразу, но тщетно. Испуганные глаза, полные ужасом, плещущимся через край. И — всё. Больше ничего. Сжимаются в комок, прикрывают лица руками. Единственная реакция на мои слова. Да что они, совсем бестолковые? Неужели не понимают, что будет дальше?! Ладно, что солдаты будут приходить сюда, как в весёлый дом, выбирать себе подстилку на ночь. Ведь каждая пройдёт не через одного! А днём придётся работать под плетьми надзирателей, копая ров или заготавливая дрова и камни. Мёрзнуть ночами под открытым небом и голодать. Таскать на себе булыжники для требучетов, вместо лошадей и волов, а потом умереть, когда рабов погонят на стены Кыхта... Так не лучше ли стать служанкой лорда, нормально питаться, получить защиту от насильников, всего лишь присматривая за маленькой девочкой? Неужели никто не хочет жить? Или они просто не понимают того, что я говорю? Если верно последнее — их проблемы. Я не слуга Высочайшего, чтобы быть милосердным ко всем. Если же просто боятся — значит, таков их выбор...