— Это так необходимо? — спросил Касавир бесстрастным тоном.
— Ты священник или паладин? Паладин. Тогда не мне рассказывать тебе, куда обычно засовывают своё "не хочу", когда существует "надо".
Одмус уныло усмехнулся:
— Вам чертовски не повезло. До вас сюда уже приходил один пытливый юноша из Дома Песни — я уж буду называть эту разросшуюся махину по старинке, как привык. Эдакий франт с глазами из монетного серебра, думающий, что в настоящее искусство можно пролезть с чёрного хода. Но он был первым за эту проклятую вечность. И я не смог удержаться, использовал возможность отпустить его, связав клятвой.
Эйлин прищурилась, склонив голову.
— Этот юноша не был хранителем лабиринтов.
— О! А ты в теме, детка, — оживился призрак. — Нет, он им не был. Хранителя я и так обязан впускать, выпускать и слушаться, как родного папу.
Эйлин и Касавир одновременно попытались вспомнить, кто во время разговора с Квистом первым упомянул о Серебряных Лабиринтах. Кажется, это был сам Квист. Он же рассказал им и о якобы разрушенном портале. Они чуть заметно кивнули друг-другу. Если это был он, то намеренно солгал. Но зачем?
— В чём была суть вашего соглашения? — спросил паладин.
— Суть в том, что я здесь сижу не для того, чтобы отвечать на твои сраные вопросы! — отрезал Одмус и буркнул после небольшой паузы: — Не могу ничего об этом сказать, кроме того, что я почитаю Келемвора и верен ему.
Склонив голову, Одмус взял несколько терзающих слух и душу аккордов.
— Довольно интересный выбор для барда, — заметила Эйлин, чей взгляд был прикован к светящимся струнам, брюзгливо выплёвывающим звуки под узловатыми полупрозрачными пальцами.
— Для неживого барда тем более, — пробормотал Касавир, удостоившись его хмурого взгляда.
— Смерть — единственное, о чём стоит думать, во что стоит верить, — глухо проговорил призрак под аккомпанемент унылого проигрыша. — Всё, что мы знаем о нашей сраной жизни наверняка — это то, что мы умрём. — Он поднял голову и в упор посмотрел на Касавира: — Не правда ли, паладин, именно мысль о неминуемой и единой для всех смерти делает твой разум острым, волю крепкой и заставляет тебя, не страшась, идти навстречу своему долгу?
Касавир некоторое время молчал, скрестив руки на груди и, наконец, сдержанно процедил:
— Возможно.
— И какая злая ирония! — вскочив, вдруг гневно воскликнул Одмус. — Верный адепт Лорда Мёртвых стал призрачным стражем! Какая невыносимая боль, какой позор! И ОН ничего не смог сделать. Может, я недостаточно почитал его? Где справедливость?! Что меня теперь ждёт, если какой-нибудь бравый паладин поставит точку в моём земном существовании?
Призрачная лютня хрипло взвыла в бессильном возмущении.
— А как так получилось? — мягко спросила Эйлин. — Что ты натворил?
— Что я натворил! Легче сказать, чего я НЕ натворил, — пробубнил Одмус, снова опустившись на ступеньку и нежно обнял свой инструмент, прижавшись щекой к деке. — Разве мои "подвиги" не описаны в ваших сраных хрониках? Разве безумным бардом не пугают детей?
Эйлин пожала плечами.
— Да как-то не верится, что тот, кто принимает догму Келемвора, станет желать многим людям насильственной смерти. Значит, либо я ошибаюсь, считая, что ты искренен в своём почтении к нему, либо что-то тут не так.
Не позволив Касавиру удержать себя, она подошла ближе к призраку и, скинув с плеча сумку и перевязь с мечом, уселась на бугристый выступ соляного пола. Она не боялась, что это может стоить ей жизни. Не то, чтобы призрачный страж внушал ей безоговорочное доверие — всё-таки, он был порождением тёмной магии, пусть и не совсем обычным. Но Кара и Касавир были начеку, а Одмус слишком заинтересовал её, чтобы не попытаться поговорить с ним.
— Расскажи о Серебряных Лабиринтах, а? — просто сказала она, посмотрев ему в лицо. — Как бард барду.
— Ммм... ну-ну, — бард понимающе закивал и неожиданно спросил: — Тебе нравится звук моей лютни? Только честно.
— Не знаю, как сказать... Он странный, тяжёлый, но не вызывает неприятия...
— Говори, нравится или нет, не ходи вокруг да около! — раздражённо оборвал её Одмус.
Эйлин несколько уязвлено закусила губу, подбирая слова и мысленно пробуя их на вкус.
— Скорее, нравится. Он очень необычен. Но, как ни прекрасна здешняя акустика, по-моему, ему здесь... слишком тесно.
Одмус посмотрел на неё долгим тяжёлым взглядом исподлобья, и вдруг взорвался пронзительным смехом.
— Ну, ты даешь! — он сделал вид, что смахивает выступившие слёзы. А может, они и в самом деле выступили? — Хитрая девчонка! Дипломат в тебе умрёт последним.
Последовал новый приступ смеха, переходящего в каркающее постанывание.
— Но ты чертовски права, моя маленькая коллега! Именно, что тесно. Мне всегда было до скрежета зубовного тесно в этом сраном мирке. Знаешь, чем отличается бард от, — он сделал широкий жест рукой, — Барда? Великие барды не поют королям и лордам. Великие не поют толпе, разве только для практики и разнообразия. Великие поют солнцу, морю, ветру! Всему этому миру, дьявол его побери! И их голос звучит даже после смерти. А я хотел снискать признание жалких существ, населяющих этот мир и думающих, что он принадлежит им. Это было моей ошибкой. А ты как считаешь?
Опершись локтями о колени, Эйлин почесала голову и пожала плечами.
— Не знаю, Одмус. У меня не было времени думать об этом.
Она не покривила душой. В самом деле, когда ей было думать о таких высоких и прекрасных вещах, абсолютно отвлечённых от того, чем была заполнена её реальная повседневная жизнь?
Бард покивал головой:
— Понимаю... Но, думаю, ты не безнадёжна. Ну что ж, чуваки, слушайте мою историю. Слушайте и смейтесь. Или плачьте — как вам будет угодно.
Они слушали исповедь Безумного Одмуса, поведанную так, словно он не раз репетировал её — нарочито замогильным голосом, под сопровождение призрачной лютни, в стиле старинной ритмической импровизации. История человека, едва не погубившего целый город и жестоко наказанного за это, оказалась вовсе не так темна и мрачна, как пророчили архивы. А незаурядная личность главного героя прибавляла ей горькой пронзительности. Не было никакого Безумного Барда, замыслившего уничтожить город, тогда ещё не обладавший статусом Бриллианта Юга, и разделить с орками власть над провинцией. А был Одмус по прозвищу Рыжий Дьявол.
— Да, детка, меня так называли, — подмигнул он Эйлин, — и эти слова звучали для меня музыкой. Дьявол во плоти — вот кем я был.
Эйлин с сомнением взглянула на хилые обдёрганные крылья за спиной Одмуса, — уж очень они походили на бутафорские, — но смолчала.
— Я взорвал это болото новым звуком, новыми песнями, — продолжал призрак. — Тесно? О, да, этим песням было тесно в жалких тавернах! Да и на ярмарочных площадках среди веселящейся толпы, желающей слушать о том, как Моник полюбила Тэмлина или как Велегард, выпив бочку эля, грохнул этой бочкой тролля, моя музыка задыхалась. Я пел им о свободе и вечности, а они судачили о том, что я пью кровь младенцев. Я пытался объяснить им, как они ошибаются, живя так, словно можно обмануть богов, что рано или поздно каждому придется держать персональный ответ, что смерть и одиночество дышат каждому в затылок, а они пытались спалить мой дом и называли меня исчадьем зла. Но я радовался и этому — ведь если они так сердятся, говорил я себе, значит, моя музыка задевает их души. Но вам это всё неинтересно. Вы ведь хотели узнать о Серебряных Лабиринтах. Я разочарую вас.
История Серебряных Лабиринтов в устах из создателя звучала несколько иначе, чем в скупых городских хрониках и общедоступных архивах Нового Оламна. Ирония была в том, что он сам знал о свойствах лабиринтов лишь немногим больше. Просто не успел изучить их как следует. Он даже не имел представления о том, как далеко они простираются. Это были старые соляные копи. Исследовав их ради интереса, Одмус нашёл хорошо сохранившееся подземное жильё с прекрасной вентиляцией, с источником воды и всем необходимым для жизни. Решив, что жизнь отшельника как раз для него, он перебрался туда, а позже обнаружил, что акустика этих пещер удивительно подходит для его музыкальных экспериментов. Именно там ему в голову пришла идея изготовления струн из особого сплава на основе мифрила, зачарованного с помощью найденных в пещере кристаллов. А прожив там пару месяцев, Одмус убедился, что в самой толще стен и наслоений скрыта магия, которая постепенно пробуждается под его влиянием.
— Однажды ночью на меня снизошло озарение. Мне приснилось, что я нахожусь внутри огромного инструмента, состоящего из дикого нагромождения ржавых труб и струн, забитых хламом резонаторов. И я мог всё это привести в порядок, отшлифовать и настроить. Это была титаническая работа, но меня не волновало, сколько времени и сил придется потратить. Результат стоил того. — Призрачный бард прикрыл глаза, и на лице его заиграла ностальгическая улыбка. — Они были живы, они почувствовали, что я пытаюсь сделать, и благодарно повиновались малейшему движению моей души, вот этих самых рук. Как скрипка повинуется смычку в руках мастера. Это было самое счастливое время в моей жизни. Мне было уже не важно, узнают ли, услышат ли, оценят ли... Мне приходилось дежурить в ополчении, когда твари осадили город, я перебивался случайными заработками, чтобы не подохнуть с голоду и покупать все необходимое для работы. Но, когда у меня выдавалась хотя бы пара свободных часов, я с трепетом влюблённого спешил к своему инструменту. Я, Одмус Рыжий Дьявол своим человеческим гением должен был заставить зазвучать это творение нечеловеческих рук. А то, что меня называли чокнутым... что ж, такова судьба тех, кто идёт против ветра, против времени, против плебейского высокомерия толпы...
Эйлин тайком вздохнула, бросив взгляд на вдохновенную физиономию Одмуса и опустив глаза. Снова тоска по утраченному, боль и старая обида лились через край в пламенной речи, которая была мысленно, а может, и не только мысленно, отшлифована за долгие века в одиночестве. Кому пришло в голову сделать из поверженного барда стража, сохранив ему чувства и память?! В этом был какой-то глубокий смысл? Иначе было нельзя? Что это за странный призрак, чьи эмоции — эмоции?! — способны так захлёстывать. Или это только кажется? Она посмотрела на хмурого Касавира и угрюмую Кару. "Да нет же, они тоже всё видят".
Закончилась история восстановления Серебряных Лабиринтов неожиданно и трагично. Годы, что Одмус проработал в пещерах, были трудными для города. Уотердип был не так влиятелен, не мог похвастаться сильной армией и мощной экономикой, сооружение Тролльей Стены ещё не было завершено. Самым серьёзным испытанием стала непрекращающаяся война с ордой троллей и орков, выжитых со своих мест волной разрушительных землетрясений. Одмус добрался, как ему казалось, до центра пещерного комплекса, где почти зеркально отполированные коридоры, залы и анфилады, прорезанные сетью сверкающих кристаллов, вплетались в причудливое витое кольцо. Однажды, в полнолуние — он точно помнил, что это было полнолуние, потому что в такие ночи пещеры всегда звучали особенно — он решил немного поимпровизировать на только что настроенной части лабиринта. При этом он почувствовал, как сильно дрожат пол и стены, но мысль о катастрофе не пришла ему в голову. Лёгкие вибрации во время работы всегда были нормой. Впрочем, он и сейчас был уверен в простом совпадении. А случилось так, что где-то за пределами уотердипской гавани зародилась большая волна и смела всю припортовую часть города. Враги, конечно, воспользовались ситуацией. К счастью, захватить город они так и не смогли — после трёх дней кровавой резни на улицах армия и ополчение сумели отстоять его. Судьба Одмуса была решена Советом Магов, который управлял городом в то смутное время. Проблема была в том, что просто закрыть или разрушить пещеры было уже невозможно — их аура оказалась вплетена в магию города. Поэтому и было принято компромиссное решение назначить хранителя, который следил бы за состоянием гигантского инструмента и настраивал его по мере необходимости. А Одмуса сделали стражем, побоявшись, что полное уничтожение его духа может как-то повредить его творению или, может быть, считая, что, оберегая один из порталов и подчиняясь назначенному хранителю, он принесёт больше пользы, чем вреда. Портал, который он охраняет — самый старый, и открывается он только по полнолуниям.
— А когда город был восстановлен в последний раз за всю его историю, начался период расцвета, длящийся до сих пор, — задумчиво заключил Касавир.
Бард лишь пожал плечами в ответ. Его это уже не волновало.
Когда призрак закончил свою горькую балладу, друзья долго напряжённо молчали, слушая тоскливые завывания его лютни. История звучала фантастически, но повода сомневаться в её правдивости не было. Сыграть и преувеличить можно всё, кроме искреннего желания быть услышанным и понятым. В конце концов, у тех, кто заботился о благополучии города, были более веские причины напустить вокруг трагедии назидательного туману и наложить табу на эту тему. Эйлин покачала головой:
— Всё-таки, я не понимаю. Это противоречит принципам музыкальной магии. Ты ведь был опытным бардом и не желал гибели этим людям, уходя от них. Не понимаю, как лабиринты, связанные с магией города, основой его могущества, могли стать его врагом?
Оборвав музыку, Одмус усмехнулся:
— А ты умеешь думать, детка. Тебе бы перетереть эту тему с нынешним хранителем. Он тоже задавал мне разные вопросы. Ему пришла в голову одна теория, которую он хотел проверить.
— И этот туда же, — пробормотала Эйлин и поинтересовалась: — Что за теория?
— А у него и спроси. Как его звать-то? Запамятовал.
— Да знаем мы, как его звать, — махнула рукой Эйлин.
Она обернулась к Касавиру и Каре, взглядом прося совета.
— Одмус, ты можешь рассказать нам, что здесь произошло два месяца назад? — осторожно, прощупывая почву, спросил Касавир.
— Бестактный вопрос, — буркнул бард, неприветливо покосившись на него, — у меня хреново обстоит дело с чувством времени. Я хорошо помню события, но ориентируюсь только по лунному циклу.
Паладин кивнул и пояснил:
— Нам известно, что в то полнолуние, когда хранитель приходил сюда последний раз, что-то произошло. Ты знаешь что-нибудь об этом?
Одмус обвёл их подозрительным взглядом и прищурился.
— Вон оно как... А зачем мне это рассказывать. Я и так уже выболтал больше положенного. С какой стати я вообще с вами разговариваю?
Интуиция подсказывала Эйлин, что с призраком, у которого такие проницательные и, вопреки обыкновению, живые и помнящие глаза, нет смысла вступать в дипломатические игры и пытаться кривить душой.
— Ты ведь хорошо относишься к хранителю, — сказала она.
Одмус пожал плечами:
— Насколько слуга может хорошо относиться к хозяину. Или призрак к живому. Вообще-то, он клёвый чувак, получше многих.
— Как ты сказал? Клёвый кто?
— Хороший мужик, — раздражённо пояснил Одмус.
— Забавные у тебя словечки, — не удержалась Эйлин от улыбки, но тут же снова стала серьёзной. — Нам не безразлична судьба хранителя. Мы пришли сюда ради него. Той ночью здесь погибло много народу, а ему пришлось бежать, и он до сих пор прячется...
