Замена. Последнее.

Если выстроить все их свершения за последнюю седмицу, то выходила какая-то белиберда, лишенная малейшего смысла. Победа в сражении — одни сплошные белые пятна. Странная встреча с Намюром — одна сплошная невероятность. Расщедрившиеся менялы — ну это вообще из области сказок. Если, конечно, они не узнали про нечто, что позволило бы им вернуть отданные Гровелю деньги. И над этим тоже стоило поразмыслить. Ведь Гровель весь последний месяц был в Мериде! А, значит, то, что он узнал, знали и другие люди из тех, кто был в городе! А чего стоило заставить Борне расстаться с уже полученными деньгами? Ле Комб просто представить себе не мог степень убедительности аргументов, предъявленных коннетаблю! Этот мздоимец (нужно признать — иногда полезный, но все-таки воришка), еще никогда в жизни не возвращал ни одного медяка из украденных денег. Ле Комб знал о его делишках, но пока что не считал нужным искать для него наказания — всегда нужно иметь в рукаве нечто, что позволит перенаправить внимание короля с одного человека (нужного) на другого (ненужного). Борне был именно тем, ненужным, способным вызвать ярость Хильдерика в тот час, когда это понадобится Ле Комбу. Потом эта нелепая, невозможно быстрая женитьба на бывшей королевской невесте. Зачем? Зачем тогда понадобилось давить на Борне и возвращать деньги Гровелю? Правда, женился не Гровель, а Хорст, но барон уже был уверен, что все члены этой троицы прочно связаны между собой какой-то непонятной тайной.

И теперь — отъезд на восточную границу в сопровождении большого количества хорошо вооруженных и подготовленных оруженосцев. Все это смахивало на поиски какого-то клада. Но зачем клад тем, кто и так богаче всех в королевстве?

Словом, голова от догадок и сомнений шла кругом, и Ле Комб решил изложить все свои открытия королю. Вместе с Сорзоном он напросился на прием и спустя полчаса после прибытия во дворец был принят Хильдериком. Обычно аудиенцию испрашивали минимум за три дня. Или же король вызывал слугу сам — "немедленно"! Но сейчас он нашел время, чтобы отставить все свои занятия в сторону и принять Ле Комба. Уже одно это говорило о той важности, которую придавал король деятельности своей "третьей руки".

Хильдерик принял их, сидя в медной ванне, наполненной очень теплой — судя по поднимающемуся пару, водой и, по своему обыкновению, попивая из плоской чаши долерийское — своеобразный запах вина защекотал ноздри барона еще у входа. У единственного окна в комнате темной громадой возвышался Эркюль, подозрительно оглядевший входящих. Повинуясь взгляду короля, он остался на своем месте.

— Мой король, — начал Ле Комб, — позвольте рекомендовать моего помощника, молодого виконта Сорзона.

— Вот этот красавчик и есть Сорзон?

Виконт с достоинством склонился.

— Хорошо, Ги. Считай виконта представленным. Что удалось выяснить по нашему делу? Присаживайтесь вот здесь, — свободной рукой Хильдерик показал сначала на несколько низких резных табуретов, стоявших вдоль стены, а затем на место подле своей купальни. — Рассказывайте, рассказывайте!

— Итак, Ваше Величество, ведомый вашим приказом и своим долгом, я велел своим людям выяснить об интересующих нас персонах все, что возможно...

Барон говорил долго, часто приводя выдержки из бесед с посвященными и из допросов свидетелей, иногда прибегая к помощи Сорзона, если требовалось осветить ту часть поисков, что легла на плечи расторопного виконта. Эркюль два раза подливал в купальню горячую воду, и трижды наполнял чашу Хильдерика прохладным вином.

Когда барон замолчал, король нахмурил брови и капризно заметил:

— Теперь я понимаю все еще меньше, чем вчера. Зачем вы все запутываете, Ле Комб?

— Ваше Величество, — принялся объясняться Ле Комб, — поверьте моему двадцатилетнему опыту в таких делах! Ничего подобного я еще не встречал! Чем больше я вникаю в это дело, тем бессмысленней оно мне кажется. Я не могу пока объяснить ни одного их шага! Я пытался привязать их к мятежу Самозванца — безуспешно! Я искал связь с людьми Фавилы или Сигизмунда — ее нет! Я даже всерьез задумался о подготовке нового мятежа, но и здесь не просматривается никакой схемы. Мне трудно в этом признаться, но я теряюсь, мой король.

— Что же нужно тебе для успеха, мой верный Ги?

— Мне нужен человек в их непосредственном окружении, Ваше Величество!

— И как я должен тебе его обеспечить? — Брови Хильдерика поднялись так высоко, что почти достигли границы роста волос. — Попросить Бродерика, чтобы кто-то из его слуг докладывал о действиях своего хозяина тебе? Или обязать самого маршала?

— Ну что вы, Ваше Величество, — смутился барон. — Зачем такие крайности?

— Не знаю, это же вы ищите человека рядом с герцогом?

— Конечно, мой король. Но я предлагаю иное.

— Что же? Эркюль, еще вина мне.

Телохранитель привычно наполнил чашу и вновь отступил к окну.

— Наши друзья собрались отправиться в небольшое путешествие. — Ле Комб придал лицу задумчивое выражение.

— Я знаю об этом. И что?

— Едут они в сторону восточной границы королевства.

— Моего королевства! Моего, не забывай об этом, Ги!

— Конечно, мой король, вашего королевства и никак иначе!

— Зачем вы опять тянете кота за хвост, Ле Комб? Говорите уже!

— Я предлагаю навязать в их отряд нашего человека. Скажем, если бы кому-то требовалось ехать в ту же сторону, то почему бы маршалу не взять человека с собой? Если бы об этой услуге попросили маршала вы, либо, что еще лучше, кто-то со стороны, это было бы весьма кстати.

— Это может сработать, — согласился король, прихлебывая из чаши. — И кого же вы направите в путешествие? Вот этого достойного дворянина? — Он кивнул на виконта.

— Нет, Ваше Величество. Если направить с ними кого-то неизвестного широкой публике, то они сразу поймут, что дело нечисто. И, боюсь, будут гораздо тщательнее охранять свои тайны.

— Сомнительно, но, допустим, это так. И что же предлагаете вы?

— Я бы отправил с ними Мерзена.

— Этого забияку? Разве он станет что-то делать для вас? Он же неуправляем!

— Уже делает, Ваше Величество. Шесть лет беспорочной службы. Его стараниями мы избавились от некоторых... излишне беспокойных господ.

— Вот как? Занятно, — король улыбнулся. — А моего казначея вы, часом, не привлекли к себе на службу?

— Нет, Ваше Величество, я бы никогда даже подумать....

— Полно, полно, Ги. Итак, Мерзен? Кто, по-вашему, должен его рекомендовать маршалу?

— Кто-то из тех, кто ведет вокруг них свою игру. Чтобы маршал не принял его за нашего соглядатая.

— Хорошо, Ги, рекомендовать его будет Борне. Нас это устроит?

— Вполне, мой король.

— Тогда распорядсь, чтобы твой Мерзен был завтра у моего коннетабля. А я позабочусь о том, чтобы наш Борне озадачился судьбой Мерзена. Действуйте, действуйте, господа. Эркюль, еще вина!

На этом аудиенция закончилась, а Ле Комб и Сорзон, вернувшись к себе, занялись составлением инструкций для сьера Мерзена.

Глава 25. Проснувшийся и ведьма. Трудный путь.

Идти днем через степь — та еще морока даже для закаленного ежедневными перегонами бараньих стад кочевника, так что же говорить о Неспящем, который повинуясь Шестнадцати, всю сознательную жизнь просидел в вонючем шатре? И ведьма, поначалу бодро семенившая следом за Проснувшимся, стала отставать, когда ещё — оглядываясь назад — Еукам замечал дым своего сгоревшего жилища, вставший расплывчатым столбом над стойбищем.

Так что ушли они недалеко: уже очень скоро за спиной послышалось многоголосое блеяние деревенского стада, а когда солнце поднялось над землей чуть выше посоха Еукама, пришлось им глотать поднятую глупыми животными пыль. Старуха Жылыдын сотворила короткий обряд и пастухи — младшие отпрыски колена Одренгыра — прошли стороной, не разглядев затаившихся жрецов.

Целый день Еукам вел старую ведьму петляющими тропами по землям народа Оорги, и лишь когда Великий Отец Оорг начал открывать свои мерцающие глаза, жрец сбросил сопящую старуху с уставшего плеча и сам грохнулся на землю рядом с нею.

Они долго молчали — говорить не было ни сил, ни желания.

"А ведь я еще совсем молодой, — думал Еукам, впервые без опаски смотря в глаза Великому Отцу, — мои сверстники проходят за день в пять раз больший путь и устают в семь раз меньше! Я помню, как с отцом ходил на малый Курултай. Мы тоже шли весь день. Но вечером я еще побежал добывать для костра сухие ветки, а отец — ему было тогда столько же, сколько мне сейчас — устроил охоту за пустынными крысами. Вкусные... Жаль мяса мало — пока одну добудешь — замучаешься. Но ничего, я хоть идти могу, а вот Журчир Вечный,тот, говорят, еще лет за двадцать до смерти ходить разучился. Но что-то я этому не верю? Как понять — может он ходить или нет, если он вообще никогда не встает? А Журчир никогда бы себе не позволил отвлечься от созерцания своей Грани. Не то, что я — железный был оорг".

— Эх, — послышался сипящий голос ведьмы, — нам бы с тобой осла какого-нибудь! Так мы далеко не уйдем.

Еукам повернулся на бок и подтянул колени, намереваясь встать, но ничего не вышло — он полностью обессилел. Зато стало видно уродливое лицо старой Жылыдын. Она лежала совсем рядом и в мутных ее зрачках отражались глаза Оорга — Небесного Отца.

— Устал, молодой Ниррам? — Бывший Неспящий никогда бы не поверил, что в голосе ведьмы можно услышать что-то теплое, но это было именно так, Ооргова задница! — В сумке, а я, кажется, на ней лежу — возьми несколько лепешек. Подкрепиться перед сном нужно обязательно.

Сказать, что перевернуть старуху было трудно — значит не выразить и сотой части тех усилий, того отчаяния, что овладевало Ееукамом, пока он надсадно хрипя, пытался добыть еду. Ведьма стала тяжелой, как та Железная гора, что запомнилась ему по сказкам, что любил рассказывать дед в старом стойбище. Но упорство и голод сделали свое дело: он смог добраться до вожделенной котомки, в которой на самом деле обнаружились четыре лепешки. Одну из них он съел сам, вторую, тщательно разжевав, скормил ведьме, а когда взялся за третью — провалился в сон, настолько глубокий и беспробудный, что даже не смог, погружаясь, удержаться за привычную Грань у знакомой Браны, и скользнул куда-то еще ниже, на тот слой нереальности, где, как говорили, обитает Сильный. Сначала он испугался,но оглянувшись вокруг, вдруг понял! Там не было ничего: ни привычного мельтешения слуг Сильного, ни мерцания Граней, ни пения Струн. Лишь чернота и покой. Осознав это, Еукам расслабился, растворился в непривычной темноте, лишенной даже вездесущих глаз Оорга и более уже ни о чем не вспоминал.

Сказать правду, если бы бывший Неспящий отправился бы в этот путь один, то из того слоя, в который он провалился во сне, ему не суждено было бы вынырнуть никогда. Но хитрая ведьма, отдышавшись и придя в себя, исполнила ранним утром Отворяющую Песнь и это помогло. На трехсотой строчке песни веки Еукама дрогнули, а еще через десяток строк он открыл глаза и сел — резко и упруго, так, как умеют делать лишь молодые охотники. Он подозрительно оглядел себя: сквозь прорехи в штанах виднелись перекатывающиеся упругие жгуты мышц, давно иссушенные, совсем недавно похожие на птичьи лапы ладони налились непонятной силой, в голове звенела непривычная пустота — ни одной, даже самой бестолковой мысли!

Он перевел взгляд на спутницу, но та сидела к нему спиной и, ритмично раскачиваясь, продолжала петь.

— Жылыдын, старая ведьма, — вкрадчиво заговорил Еукам, — что ты со мной сделала?

— Ой, — ведьма резво отскочила от него, разворачиваясь в прыжке лицом к Нирраму, — ты встал!

— От твоего воя и мертвый вста..., — закончить он не успел, потому что взгляд его наткнулся на лицо спутницы.

Еукам уже понял, что выглядит так, как должен был бы выглядеть, если бы никогда не стал Неспящим, а всю жизнь гонял бы по пастбищам бараньи отары — крепким и поджарым. Но то, что произошло за эту ночь с Жылыдын — повергло его в безмолвие на долгое время. И второй раз он пробудился от того, что ощутил, как где-то внизу живота появляются какие-то незнакомые ощущения.

Старуха помолодела на добрую сотню лет: сквозь грязные разводы на мордочке на Ниррама смотрели чистые глаза молодухи, да такой красотки, что если расчесать спутанные космы, смыть корку грязи, и нарядить во что-то пристойное, то сваты приехали бы даже из самых дальних стойбищ! А уж размер калыма Еукам даже не стал себе представлять.

О том, что перед ним на самом деле старая Жылыдын можно было догадаться лишь по пыльному и вонючему рубищу, в которое по доброй воле не влез бы и пустынный шакал, спасаясь от ночного холода.

— Что ты с нами сделала, старая задница Оорга?! — Вчера он, конечно, проорал бы эти слова в мерзкую рожу старухи, но теперь из горла вырвался только шелестящий шепот.

— Это не я, — старая..., нет, теперь совсем даже наоборот — очень молодая бесовка, важно собрала свои разметавшиеся лохмотья, и повторила: — это не я! Шестнадцатисторонник постановил вернуть нам силы и поддерживать их до тех пор, пока мы не одолеем Балтара с его демоном.

— А потом, что будет потом? — Подозревая самое худшее, вскричал Еукам. Еще ни один дар Шестнадцати на его памяти не был бесплатным.

— Потом мы умрем, — просто сообщила Жылыдын. — Сразу, как только запечатаем его в прежнюю Брану, мы с тобой умрем.

— Но...

— Перестань! Мне самой не хочется умирать! Но уж лучше так — молодой и полной сил, зная, что порученное мне дело выполнено, чем старой каргой посреди безмолвной пустыни! Но есть неприятный момент и здесь.

Ведьма поднялась и оказалась лишь чуть ниже тоже уже вставшего на ноги Ниррама. Таких высоких женщин народа Оорг Ниррам еще не видел. Он заинтересованно осматривал гладкие лодыжки, показавшиеся под рубищем, а Жылыдын, совсем не смутившись его наглого взгляда, продолжила:

— У нас с тобой лишь десять восходов и закатов. Мы должны успеть. И все это время мы будем с тобой стремительно стареть... А поэтому сейчас мы сделаем вот что...

Еукам успел подумать, что, наверное Шестнадцать все-таки правы, навязывая свой дар, как ведьма сбила его с ног, повалила на спину, с каким-то звериным урчанием взобралась сверху, и...

Дальнейшее Еукам помнил смутно — в памяти осталось ощущение постоянного падения и потом резко нахлынувшая усталость.

Некоторое время он просто лежал, приходя в себя, а когда перед затуманенным взором отчетливо проявились плывущие в синей выси облака, он вдруг с ужасом осознал, что произошло!

— Ты чего наделала, ведьма?! — Вскричал Ниррам, поднимаясь с земли. — Ты осквернила меня! Мне же теперь никогда не стать Неспящим!

Жылыдын, лежащая на спине, не стала собирать на себе лохмотья, еле прикрывающие наготу. Она расслабленно улыбнулась, довольно прищурилась и сказала:

— Перестань, Ниррам. Что ты как маленький? Тебе в любом случае уже никогда не стать Неспящим, а мне одной из Шестнадцати. Через десять дней нас не будет. Так почему, если нам дается возможность пожить немного как нормальные оорги, мы должны себе в этом отказывать? Это же никак не помешает нам? Скоро я должна была увидеть свой сто двенадцатый сезон. Но я никогда не была ни с одним ооргом. Может быть, поэтому я стала такой страшной и злой ведьмой? — Жылыдын рассмеялась.