F20.Балансировать на грани

   — Ты, правда, все еще хочешь детей от меня?

   — Да, очень. Я хочу семью, ради этого готова на многое. И семью я хочу только с тобой, слышишь? Запомни это, пожалуйста, раз и навсегда. Для меня существуешь только ты.

   — Прости меня, — обнимает, а я прижимаю его к себе, поглаживая по голове и плечам, как маленького мальчика, жалея, обещая, что мама всегда будет рядом. Несколько минут в комнате тихо. Потом мы продолжаем разговор.

   — Олег, я не сомневаюсь, что ты очень умный. Помнишь, ты сам мне покупал лекарства и делал уколы. Мне помогло, кровь уже полгода не идет, мигрени ушли. Я тебе верю, и, если мне станет хуже, то снова обращусь за помощью именно к тебе. — Он кивает. — Но, милый, невозможно лечить самого себя. Ты должен это понимать. Ты не можешь быть объективным.

   — У меня получится. Я никому не могу доверить твое или свое здоровье. Сам все сделаю. Просто продолжай мне верить.

   — Но Олег! — Мои аргументы разбиваются о непробиваемую стену. Игорь прав от начала и до конца. Олег — самодур, упертый, не желающий никого слушать баран. Уверенность, с которой он утверждает, что не сомневается в своих способностях лечить себя самостоятельно, и с которой при этом смотрит на меня, пугает сильнее любых уличных маньяков. Ну, в данный момент мне так кажется. Ощущаю себя в шаге от черной дыры, точки невозврата, о которой недавно смотрела программу. Олег не собирается лечиться, он планирует и далее загонять себя, и меня заодно, в могилу. Нужно что-то делать. Вероятно, лучшим решением будет подождать некоторое время и вернуться к этому разговору позже, начать издалека и по-хорошему. Но, ведомая эмоциями и желанием помочь, я решаюсь. Набираю в грудь воздуха, резко выдыхаю:

   — Олег, милый, — стараюсь говорить мягко, — ты для меня самый лучший, но... Ты же единожды уже ошибался. С Алиной. — Внутри все обрывается. Я говорю жестокие, непростительные вещи. Он вытаращил глаза и делает шаг назад. Хочется забрать бездумно оброненные слова обратно, повернуть время вспять, все что угодно сделать, но только не продолжать то, что начала. Но я уже сказала основное, отступать поздно:

   — Ты неправильно лечил Алину, поэтому она умерла. Олег, прости, что напоминаю об этом, но ты ошибся один раз, и я очень боюсь, что ошибешься снова, и я потеряю тебя. А я не смогу жить, оставшись одна. Помнишь, ты говорил, что никогда меня не оставишь? Ты клялся мне.

   — Аля, — он тяжело вздыхает, опускает глаза, потом поднимает их. Взгляд открытый и честный, словно он никогда в жизни не мыслил настолько ясно, как сейчас, — Аля, я никогда не ошибаюсь, когда дело касается медицины.

   — Ты слышишь, что я тебе говорю, родной? Алину не вернешь, но нужно учиться на своих ошибках.

   — Это ты меня не слышишь. Я никогда не ошибаюсь, Аль, — голос звучит твердо.

   — Я не понимаю, что ты хочешь сейчас сказать.

   — Понимаешь. Ты умная девочка. Обещаю, что объясню подробнее, только... Только не смотри на меня так, словно я призрак. Аля, в данную минуту важно лишь то, что я один из лучших специалистов в своей области, несмотря на то, что не имею лицензии. Я прекрасно вижу ситуацию, осознаю свои проблемы. И твои. Я долго думал, что больше никогда не смогу лечить людей, но ты поверила в меня, после чего я смог поверить в себя. Сначала мое лечение походило на эксперимент, который я ставил над собой, потому что терять было нечего. Потом, когда появилась ты, я по-настоящему захотел вернуться к полноценной жизни, прочувствовать сопутствующую ей гамму эмоций. Заботиться о тебе, заниматься с тобой любовью, строить планы на будущее. Аля, это оказалось восхитительно, но затем мне стало страшно, что я не справлюсь. Одно цеплялось за другое: страх, что твое здоровье окончательно испортится, увольнение, угроза снова попасть в клинику — все это спровоцировало ухудшение. Но рядом всегда была ты, и я снова практически выбрался. Обещаю, что я всегда буду выбираться, возвращаться к тебе.

   Он пытается меня обнять, но я делаю шаг назад, и выставляю вперед ладони, предупреждая, чтобы не подходил. Олег наговорил кучу слов, в данный момент представляющих собой бессмысленный набор звуков. Нелепых и необязательных. Выдуманная мной иллюзия счастливой жизни со стоящим передо мной мужчиной рушится, не имея больше фундамента.

   — Когда ты собирался сказать, что смерть Алины не была несчастным случаем? — Меня окатывает жаром, а потом холодом, словно тело, так же как и разум, не может смириться с жестокой ложью, в которой я живу больше двух лет.

   — Ты не спрашивала.

   — Ты знал, что я считаю тебя невиновным, готова разорвать отношения с каждым, кто думает иначе.

   — Аля, я никогда не причиню тебе вред. У меня были причины так поступить. Давай сядем и спокойно обо всем поговорим.

   — Тогда записка Пестрова имеет смысл. Боже, это было предупреждение! Предупреждение всем нам! — С каждой секундой я понимаю всё больше. — Олег, ты убийца. Сумасшедший убийца. — Трясущимися руками лезу в сумку и достаю из потаенного кармана клочок бумаги, протягиваю Олегу. Он читает, сминает и засовывает в задний карман джинсов.

   — Пестров был жертвой экстремального лечения, считающегося в наше время особо жестоким, его фантазии не имеют никакого отношения к действительности. Он писатель. Сказочник, не способный отличить реальность от безумия, в котором живет.

   — Он просил тебя больше не убивать!

   — Смерть Алины была необходимостью. Освобождением. И я безумно жалею об этом, если тебе станет легче.

   — Для кого освобождением? Для тебя от парализованной жены?

   — Для нее от неподвижного тела. Аля, она просила меня. Она сама этого хотела.

   — Мать твою, Олег, ты не Господь Бог, ты не можешь принимать такие решения! У Алины были родители, друзья. Тебе нужно было развестись с ней, оставить девушку, но не делать того, что ты натворил. Как ты посмел взять на себя такую ответственность?

   — Посмел. Потому что я мог сделать это. Врачи так делают, берут на себя ответственность, принимают важные решения. А я был очень хорошим врачом.

   — А если ты когда-нибудь решишь, что мне тоже пора на тот свет? — Я пячусь к двери. — Если у нас будут дети, и тебе покажется, например, из-за проваленного экзамена, что жизнь этого человека отныне не имеет смысла?!

   — Аля, ты несешь чушь. Пожалуйста, давай обсудим случившееся спокойно. Кроме Пестрова, я никому не рассказывал о том, что совершил и какие у меня были соображения, но я хочу поделиться ими с тобой. Ты же любишь меня. Аля...

   Я у входной двери, ожидая в любую секунду, что он накинется, как сделал это, когда я только зашла в квартиру. Но Олег не собирается нападать, держится на расстоянии пары метров, тянет ко мне руку, предлагая остаться, позволить ему выговориться. Или, точнее, запудрить мне мозги, оправдывая убийство.

   — Аля, я же твой единственный, ты говорила мне только что. Пожалуйста, не бросай меня.

   — Не подходи! Олег, не заставляй меня сочувствовать тебе. Ты навредил беззащитному, нуждающемуся в помощи человеку. Мне нужно побыть одной, не видеть тебя некоторое время. Как ты мог врать мне? — Я смотрю на него, все еще такого родного и любимого, и меня лихорадит от понимания, что больше никогда не смогу быть с ним. Ведь теперь ни о каком доверии не может быть и речи. А что мне тогда остается?

   — Но Аля, разве бы ты была со мной, если бы знала правду?

   — Никогда. Я тебя боюсь.

ГЛАВА 24. Олег

   Она бросается вниз по лестнице, словно я чудовище, способное причинить ей вред. Навредить моей Але. Ладонь жжет от удара о стену, следом я утыкаюсь в шершавую поверхность лбом, и медленно съезжаю на корточки, царапая кожу, не соображая, что делаю.

   Ее слова били больно, но по силе не могли сравниться с отталкивающим взглядом в ужасе расширенных глаз и резкими жестами, интуитивными блоками в виде растопыренных пальцев, направленных на меня ладоней, предупреждающими, что она не вытерпит моих прикосновений, что она не хочет, чтобы я когда-либо оказался рядом с ней.

   Бесы, что же я натворил?

   Она не готова к правде, я не успел ее подготовить, не смог объяснить так, как следует. Гребаный придурок, зачем я рассказал ей об Алине? Кому нужна эта правда?

   Лучше лечь в больницу, повторно потерять себя, свой разум, чувства и эмоции, но получить возможность быть с ней. Понимая, что не достоин любви, я чувствую, что согласен на сострадание и жалость, лишь бы не ненависть.

   Что я делаю? Осознаю, что стою на коленях у открытой входной двери и глухо стучу лбом о стену. Нужно догнать и сказать, что я солгал, что бесы внушили мне эти мысли. Да я сегодня же вечером лягу в психбольницу, поцелую в зад Игоря, или что там еще нужно сделать, чтобы он почувствовал себя главным. Да все, что его извращенной душе угодно. А сейчас — догнать и объяснить.

   Вскочив, я кидаюсь следом, перепрыгивая через три ступеньки, не разбирая этажей и не обращая внимания на встречающихся и шарахающихся от меня соседей. Алю нужно догнать немедленно, пока она не наделала глупостей, пока не поверила в то, что я наговорил.

   Она на первом этаже кому-то звонит. Завидев меня, бросается к выходу. Я следом.

   — Аля, подожди, я все объясню. Аля, мне нужна минута!

   Она не собирается давать мне и доли секунды. Бежит по улице, махая рукой, стараясь поймать машину. Взъерошенная, рыдающая, какая-то худая и маленькая. Меньше чем обычно. Тонкие ноги-палочки в ботинках на каблуках дрожат, словно вот-вот сломаются. Когда она успела так похудеть? Куда я смотрел?

   До чего я довел ее, заставив разбираться в своей сломленной судьбе, барахтаться в болоте, в котором увяз по горло. Я только что сам сказал, что гребаный специалист в своей проклятой профессии, я же понимаю, что бесы крепко держат меня за ноги. Они никогда не отпустят. Либо я утону один, либо с ней. Нужно ее отпустить, но вместо этого я продолжаю преследовать.

   В этот момент, когда я почти достиг ее, Аля, понимая, что не сможет убежать, и она слишком хорошо воспитана, чтобы начать посреди оживленной улицы кричать и звать на помощь, кидается через дорогу. Две полосы в одну сторону, две в другую. Понимаю, что уже не хочу гнаться за ней, замираю, показывая, что погоня прекращена, я собираюсь уйти. Но она не смотрит на меня, не понимает моих намерений.

   — Аля, стой! — кричу что есть мочи. — Стой, идиотка! — а голос будто не мой. Сильный и глубокий, словно я вкладываю в него всю душу, словно согласен умереть, когда закончу ее звать. Да так и есть на самом деле. Лишь бы с ней ничего не случилось.

   И она слушается. Замирает и оборачивается на меня. На ее лице — удивление, она не ожидала, что послушается моего крика, прозвучавшего на шумной улице приказом. Шок длится долю секунды, и перед ней, буквально в пяти сантиметрах с громким сигналом проносится мусоровоз, едва не зацепив мою Алю, почти сбивая ее. Прохожие без особого интереса осуждающе поглядывают на нас. Аля отскакивает назад, пугаясь проезжающей так близко от нее машины, а мусоровоз всё сигналит и сигналит, тормозя. Сигнал громкий, протяжный и мерзкий, рвущий перепонки. Затмевающий прочие звуки улицы. В том числе мой крик и еле слышный скрип-гудок ржавой шестерки, на полосу которой выскакивает Аля.

   События длятся пару мгновений, но для меня они растянулись на вечность. Словно мои бесы, окончательно обнаглев, замедлили время, чтобы я от начала и до конца "насладился" моментом, потому что в прошлый раз видел лишь результат аварии.

   Говорят, что на долю людей не выпадает несчастий больше, чем они могли бы выдержать. Либо мой ангел хранитель от меня отказался, либо слишком хорошо обо мне думает. Не знаю, верю ли в Бога, но в эту секунду почему-то подумалось именно о нем. Так всегда делают врачи и пациенты, если ситуация безнадежная. Начинают молить о чуде.

   Но чуда не случается. А мне давно уже следует верить только в пожирающих мой мозг демонов.

   Мгновение — Аля слушается меня, замирает, и мусоровоз проносится мимо. Она почти спасена. Мгновение — Аля испуганно оборачивается, смотрит в мою сторону. На ее лице отражается потребность в моей защите. Это инстинкты, которые еще не успели пропасть после того ужаса, что я вывалил на нее только что. Ее руки тянутся ко мне, к ее мужчине, который обязан помочь. Если бы мог, я бы заслонил собой, я бы спас. Несусь со всех ног, но не успеваю. Мой крик: "Обернись!" — она не слышит, я яростно жестикулирую в нужном направлении и бегу к ней. Мгновение — на лице таксиста кавказской национальности отражается паника, парню не более двадцати лет. Вижу, что его глаза готовы вылезти из орбит. Шестерка замирает, но поздно, моя Аля лежит перед ней на асфальте.

   Пальцы печатают номер экстренной службы спасения, голос звучит ровно, потому что я делаю то, что необходимо.

   — Авария. Машина сбила пешехода — молодую девушку. Срочно нужна карета скорой помощи.

   — Говорите адрес.

   Озираюсь по сторонам. Мать вашу, я живу тут третий год, почему в голове лишь адрес родителей? Через пару секунд взгляд цепляется за табличку с номером дома, и я сообщаю его оператору, после чего сбрасываю звонок и кричу:

   — Я врач, отойдите все!

   Кровь бьет в висках, мешая соображать. Руки трясутся так сильно, что я не могу дотронуться одной до другой. Понимаю, что если поддамся чувствам, лягу замертво рядом с Алей, поэтому включаю выработанную за годы учебы холодность и отстраненность, помогающую трезво оценивать ситуацию. Мечтаю наглотаться нейролептиков, чтобы заглушить раздирающий изнутри ужас, чтобы от мысли, что ее сердце не бьется, не вырвать свое собственное.

   А бесы смеются в голове, хохочут и хрюкают.

   — Заткнитесь все! — кричу, ударяя по ушам. Окружившие нас прохожие замолкают, думая, что я обращаюсь к ним. А я их даже не вижу. Смотрю на белую, как таблетки аспирина, Алю, на кровь, пропитавшую ее одежду. На ее неестественную позу.

   Но помогает, в голове становится пусто, и я тут же заполняю свободное пространство мыслями о первой медицинской. Проверяю пульс — сердце бьется. Осторожно ощупываю тело, понимая, что повреждена левая рука, а кровь идет от ссадины на голове, но череп не должен быть пробит. Рву рубашку и зажимаю рану.

   — Аля, ты меня слышишь? Девочка моя, я здесь, — говорю ей, замечая, что ее ресницы дрожат. Она силится открыть глаза, едва шевелит губами.

   — Олег, — зовет меня, смотря перед собой невидящими глазами. Она не знает, что я рядом, но продолжает звать в бреду. Где "скорая"?

   — Олег, — шепчет мне. — Так холодно.

   Но она могла и не говорить этого, я уже понял, что у нее поврежден позвоночник.

   Надеюсь, что сошел с ума и нахожусь где-нибудь в доме с белыми стенами, привязанный к кровати, и происходящее мне только кажется. Не может быть, чтобы ситуация повторилась. Это невозможно.

   Улицу сотрясает рев сирены, к нам подъезжают сразу две скорые, из которых высыпают врачи. Быстро сообщаю им, что случилось, какие у Али повреждения, и отхожу в сторону, не мешая.