— Да, ты не думала, — усмехнулась Гинта. — Ты просто не задумывалась над этим. А зачем? Так удобнее — не думать о некоторых вещах, не замечать. Не вдаваться...
— Я перестала принимать хармин, — Амнита словно оправдывалась.
— Перестала, чтобы не вредить своему здоровью.
— Я действительно не знала, из чего его делают...
— Ты не хотела этого знать, — безжалостно уточнила Гинта.
— Я тебе говорила, что я далеко не совершенство, — помолчав, сказала Амнита.
Она сидела, опустив глаза и сложив на коленях своя точёные руки. Длинные серебристые ресницы подчёркивали нежную белизну её лица.
— Ну почему? Внешне ты само совершенство.
— Это не моя вина, — тихо отозвалась Амнита. — И это не приносит мне счастья.
— Возможно, ты и не достойна его.
— Возможно, — спокойно согласилась валлонка и встала. — Эрлин просил передать, что сегодня не сможет поехать с тобой в Средний город. Представление тоже откладывается. Актёров разместили в восточном крыле, на третьем этаже... Это если захочешь пообщаться. Труппа из Лаутамы, среди них много сантарийцев.
Амнита вышла, а Гинта долго стояла перед зеркалом с расчёской в руке, смотрела на своё окаменевшее лицо и не могла понять, на кого она больше злится — на подругу или на себя.
— Попробуй взглянуть на всё это с другой стороны, — сказал ей вечером Диннар. — Валлоны воспитаны совершенно иначе. Им неведомо то трепетное отношение к жизни, которое свойственно тебе, да и вообще всем детям земли. Для вас имеет ценность даже только что зародившаяся в лоне матери жизнь...
— Конечно, ведь там уже есть душа. Пусть она ещё спит, но надо беречь её и до пробуждения. А эти люди умудряются верить в бога, не признавая души. Придумали, чтобы оправдать свою бездушие...
— Ты сейчас слишком раздражена, чтобы рассуждать спокойно и здраво, — заметил Диннар. — Ты же прекрасно знаешь — далеко не все валлоны бездушные. Я бы не сказал, что злых людей среди них больше, чем среди сантарийцев. У них просто другое представление о жизни. Они не считают таким уж важным преступлением уничтожить бессознательное существо. Новорожденный младенец не осознаёт себя. Он жив, но пока он как 6ы мёртв. И если он не нужен даже собственной матери, то что стоит лишить его жизни, которую он не успел ни полюбить, ни оценить, о которой он вообще не имеет понятия?
— Но душа недаром приходит в этот мир, и когда она проснётся...
— Это опять говорит сантарийка, — перебил Диннар. — Для валлонов это... вроде как говорить о том, чего нет. Это не значит, что они считают убийство младенцев нормальным явлением. Человек есть человек, даже если он только что родился. Потому они и держали это в тайне. Все возмущены. И Эрлин, и Амнита... Думаю, в Валлондорне многие бы возмутились, и всё же для валлонов это не так ужасно, как для вас, сантарийцев, и винить их в этом нельзя. Они просто иначе мыслят.
— Диннар, а к кому ты относишь себя? — спросила Гинта. — Ты как-то странно говоришь — валлоны, сантарийцы... Как будто ты ни то и ни другое.
— Пожалуй, так оно и есть. С валлоном меня не спутаешь, но дети земли порой кажутся мне такими же чужими, как и дети воды. Я вырос в пустыне, среди песка и камней. Дети песка никогда не считали меня своим, да я в этом и не нуждался. Они звали меня сыном Маррана... По-вашему — Маррона. Наверное, я и есть сын камня. Да, я ни то и ни другое. Мне что земля, что вода...
— Не скажи. Земля тебе действительно нипочём, а вот вода... Она способна обтёсывать камень, изменяя его форму, а новая форма всегда несёт иную сущность...
— Разве ты не знаешь, что камень, имеющий душу, не поддаётся обработке? — улыбнулся Диннар. — Он неуязвим.
— Да... Иногда мне хочется превратиться в камень...
— Полегче, малышка, — Диннар снова взял тон старшего брата. — Не забывай — слова таких, как ты, имеют силу.
"Какая мне польза от моей силы, — думала Гинта, оставшись одна. — Или я всю жизнь должна утешаться тем, что помогаю другим..."
Она вышла на лоджию и, спрятавшись за вазон с цветами, долго смотрела вниз. В дворцовом саду было людно. Садовники подстригали кусты, несколько абельмин играли в кольца. Прошли два абеллурга... Потом появился Эрлин. С Роной. Он недавно вернулся из Белого замка, где провёл почти весь день. Вид у него был усталый. Рона что-то говорила, нежно заглядывая ему в глаза. Он улыбнулся. Рона всегда найдёт, что сказать. Она никогда не огорчает своего повелителя. Не то что некоторые. Те, что всюду лезут и причиняют одни беспокойства...
Эрлин ушёл вместе с Роной, а все эти люди в саду вызывали у Гинты чуть ли не ненависть.
"Я, видите ли, нужна миру. Я нужна людям... Лучше бы я никому не была нужна. Никому-никому, кроме одного единственного человека... Или бога? Мне всё равно. Мне хватило бы его одного. Если я любила его и раньше, то, наверное, я приговорена любить его вечно... И что же, безответно? Быть может, счастье — это вообще не для меня? И в этой, и в любой другой жизни... Если я нужна этому миру, я сделаю всё, что в моих силах, уже хотя бы потому что в этом мире есть он. А потом я предпочла бы обратиться в камень. Знай я это заклинание, я бы заключила свою душу в камень. Чтобы она уснула вечным сном. Это лучше, чем так мучиться..."
Гинта понимала, что так нельзя. Она поддалась отчаянию, раздражению, обиде и едва ли не лелеяла в себе эти чувства. Возможно, сказывалось то, что она никак не могла оправиться от потрясения. Убитый младенец то и дело вставал у неё перед глазами. Да ещё этот странный сон...
"Я так хочу вернуть тебя, Сагаран!"
Эрлин был к ней очень внимателен. Старался развлечь.
— Перестань ты об этом думать, — сказал он, подойдет к ней однажды вечером после представления, которое давали актёры из Лаутамы. — Готов поклясться, ты даже не поняла, о чём пьеса. Обещаю, больше такое не повторится. Я взял под контроль все лаборатории. Сейчас везде будут мои люди.
— А как же твои абельмины? — спросила Гинта. — Они согласны с твоим решением?
— На то они и мои абельмины, чтобы соглашаться со всеми моими решениями, — безмятежно улыбнулся Эрлин и посмотрел на Рону, которая в последнее время буквально от него не отходила. — Я не стал уничтожать то, что сделано, — какой в этом смысл... Хармина ещё надолго хватит, а дальше... Пусть абеллурги изобретают другое омолаживающее средство, более безобидное.
Эрлин снова взглянул на Рону, и она ответила ему кислой улыбкой. Гинта знала, что уж её-то решение Эрлина точно не радует, как бы она это ни скрывала. И ещё Гинта видела, что Рона ненавидит её больше всех на свете. Ведь это из-за неё абельмины могут остаться без средства, дарующего вечную молодость.
Эрлин ещё что-то говорил, но смотрел не на Гинту, а сквозь неё. Взгляд у него был какой-то пустой и в то же время возбуждённый, и в нём ясно читалось лишь одно желание — поскорее уединиться с Роной. С этой девушкой, которая ненавидела Гинту и которая сейчас смотрела на неё с нескрываемым торжеством. Гинта поймала себя на том, что она тоже ненавидит Рону. Она могла бы убить её одним взглядом...
"Спокойно. Это же всё равно, что раздавить насекомое, — сказала себе Гинта.
Она с улыбкой пожелала этим двоим доброй ночи, повернулась и пошла прочь, стараясь ни на что не наткнуться — перед глазами всё расплывалось, да ещё крутом были эти проклятые прозрачные стены с отражёнными в них светильниками... Словно факелы, горящие под водой. Фокус, который умела делать только она. Как и три тысячи лет назад... Почему ты вернулся, Диннувир?
— Ему надо развеяться, — говорила Амнита. — Он устал. Даже от своих любимых дайверов, а уж от других проблем и подавно. Он хочет отдохнуть, развлечься... И ему нужна женщина. Просто женщина.
"Да, ему нужна женщина, — думала Гинта. — Красивая женщина, а не маленькая, угловатая девчонка, которая никому не даёт жить спокойно".
Она знала, что Амнита пытается её утешить, но это только раздражало её. Порой ей хотелось крикнуть: "Не нуждаюсь в твоей жалости! Столько лет ослепляешь всех своей красотой и никого не можешь сделать счастливым. Даже саму себя!"
Она была спокойна и приветлива, но на всякий случай старалась поменьше общаться с теми, кто её раздражал, а Эрлина так просто избегала. Боялась поссориться. Впрочем, ещё больше она боялась его равнодушия. Поэтому, узнав однажды, что он разыскивает её по всему дворцу, ухитрилась как бы случайно попасться ему на глаза.
— Гинта! Гинта...
Эрлин кинулся ей навстречу. Его прекрасное лицо сияло такой радостью, что она невольно заулыбалась.
— Гинта, я хочу тебе кое-что показать... Вернее, кое-кого. Поехали в зверинец. Все уже просто умирают от нетерпения, только тебя и ждём...
— Эрлин, ты же знаешь, что я не люблю это место.
— Да, но ещё я знаю, кого бы ты очень хотела увидеть!
— И кого же?
— Ни за что не угадаешь! А я не скажу. Поехали! Это сюрприз.
Эриндорнский зверинец, точнее Парк Зверей, занимал огромную территорию, и хотя его обитатели, казалось, были довольны своей судьбой, Гинта не любила там бывать. Большинство этих животных выросло в неволе. Они не знали, что такое свобода, и вряд ли считали себя пленниками. Во всяком случае, травоядные, которые целыми днями резвились на сочных лугах и в маленьких тенистых рощах. Они не боялись посетителей и брали угощение прямо с рук. Часть парка, где обитали хищники, была огорожена высокой железной оградой. Через каждые пять дней на шестой этих зверей заманивали в просторные клетки, чтобы посетители имели возможность как следует их рассмотреть. В остальные дни хищников можно было видеть только в часы кормёжки, когда они подбегали к ограде и хватали куски мяса, которые работники зверинца просовывали сквозь прутья на длинных железных вертелах. Остальное время звери предпочитали проводить подальше от людского взора. В их распоряжении был небольшой лесок с рощами, полянами, горами, поросшими хаганой, и маленьким озером, в который впадал чистый ручей, берущий начало в одном из гротов.
Часть парка, где держали редких птиц, была накрыта, словно огромным колпаком, тонкой, но прочной металлической сеткой.
— Для него, наверное, так же придётся сделать, — сказал Эрлин. — Ему ведь тоже надо летать... Ну что тебе не нравится? Разве это можно назвать клеткой? Смотри, как высоко натянута сеть. Выше хагов...
— Ему надо летать? — спросила Гинта. — Это что, птица? Неужели твои ловчие раздобыли ханга?
— Сейчас увидишь, — загадочно улыбнулся Эрлин.
Он вёл тайпу так быстро, что Рона и Мильда, сидевшие на заднем сиденье, то и дело взвизгивали на поворотах. Остальные от них сильно отстали. Гинта слышала сзади шум множества колёс, весёлые голоса, взрывы смеха, но самой ей веселиться не хотелось. Она смотрела на оживлённое лицо Эрлина и не могла избавиться от дурного предчувствия.
Тайпа остановилась недалеко от вольера, возле которого собралась целая толпа работников зверинца. Посетителей сегодня не пускали.
— Пpeсветлый! Он проснулся!
Один из работников подбежал к Эрлину и, отвесив поклон, продолжал:
— Он проснулся уже давно, только вот... Всё лежит и лежит. Не ест, не пьёт и... ни на кого не смотрит. У него там свежая трава, соляные камни, вода из родника, даже сарановые лепёшки... Ни к чему не притронулся. Даже глаза не открывает. Может, он заболел?
— Ничего, Харт, с нами лучшая целительница Сантары. Всё будет в порядке. Да расступитесь же вы наконец! Гинта, посмотри, кто у нас теперь есть!
Гинта подошла к вольеру и обомлела...
Он лежал на соломенной подстилке, как-то нелепо поджав передние ноги. Задние были вытянуты и от этого казались ещё длинней. Пышная белая грива закрывала гибкую шею и почти всю морду. Гинта видела, как вздрагивают влажные синеватые ноздри. Он словно беззвучно всхлипывал. Серебристо-голубая шерсть потускнела и стала почти серой.
— Мои ловчие взяли его в Хортанге, совсем недалеко от Валлондорна, — сообщил Эрлин. — Они сами не ожидали такой удачи. Только и слышишь, что поймать небесного зверя невозможно... Они выстрелили в него усыпляющей иглой. Зато теперь ты можешь видеть его хоть каждый день...
Эрлин обернулся к Гинте и, наткнувшись на её взгляд, едва не попятился.
— Это же хель... Как вы посмели?
— Гинта, что с тобой? Я думал, ты обрадуешься. Ты рассказывала, как он к тебе приходил, как ты на нём летала... Ты ведь очень жалела, что он больше не приходит... Мне тоже всегда хотелось его иметь. Мне ещё Сиф говорил о небесном звере...
— Тебе хотелось его иметь? Его нельзя иметь! Он не может жить в неволе. Он приходил ко мне, но сам. Он приходит к людям, когда это нужно. Он мог бы когда-нибудь прийти и к тебе, но теперь уже не придет. Если люди будут обижать его, он может вообще покинуть Эрсу и больше не вернуться. Хель — это саннэф! Это божественный зверь. Для вас нет ничего божественного. Здесь божество — это только ты! Наш распрекрасный бог пожелал иметь новую игрушку — хеля!
— Да я вовсе не считаю его игрушкой. Я думал, его можно приручить... Ну чего ты так разозлилась? Разумеется, я его отпущу, если он не может жить в неволе. Я не хотел ничего плохого... В последнее время ты всем недовольна. Я понимаю, эта история с хармином.... Но я же во всём разобрался, навёл порядок...
— Да, ты устроил разгон. Тебе понравилось демонстрировать свою власть. Тебе вообще нравится быть командиром и устраивать игрушечные бои. На воде или в Белом замке... Ты не знаешь, что такое настоящая битва, а ведь ты уже взрослый. Многие из тех, кто ходил со мной на запад, были моложе тебя. Они не воображали себя ни богами, ни царями, зато сражались по-настоящему! Они знали, что в этом бою могут встретить свою смерть. А ты... Ты лучше закроешь глаза, зажмуришь их покрепче, чтобы только не видеть её, не думать о том, что она всё ближе и ближе!
— Я не понимаю... — Эрлин начинал злиться. Ноздри его точёного носа слегка раздувались, губы побледнели. — За что ты меня оскорбляешь? Я не трус.
— Нет, ты трус! Именно трус! Ты боишься посмотреть правде в глаза! Ты сам, как эти звери, сидишь в клетке. Да-да, ты позволил посадить себя в золочёную клетку и не хочешь покидать её, потому что тебе так удобно. Твоя теперешняя жизнь — это сплошные удовольствия, всеобщая любовь, поклонение. Ты потому и вспоминать ничего не хочешь! Ты не то что не бог, ты даже не человек. Существо без памяти, без прошлого не может быть человеком! Если тебе так нравится, оставайся и дальше куклой в золочёной клетке. Когда кукла отработает свой срок, ее заменят новой, у которой тоже не будет ни прошлого, ни будущего. Ну и что? Зато ей не надо ни о чём думать. За неё уже всё решено. Ей не приходится выбирать! Даже между жизнью и смертью!
Эрлин так побледнел, что лицо его стало одного цвета с его белой накидкой. Работники зверинца и абельмины стояли и в полной растерянности слушали, как юная сантарийка кричит на их бога. На того, кому никто и никогда не смел открыто возражать. Даже главный абеллург, перед которым все трепетали.
— Что ты этим хочешь сказать? — глухо спросил Эрлин.
