Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Каким?
— Мне показалось, что в ту ночь умерла моя любовь. Я больше ничего не чувствовала. Совсем ничего, понимаешь? Ничего, кроме презрения. Так я и сказала Володе, когда он пришёл на следующий день извиняться: "Уйди. Я тебя больше не люблю. Я тебя презираю".
— А он?
Мама молчала. Я смотрела на её лёгкую улыбку, на смешинку, которая пряталась в глубине её глаз, и не понимала — как? Каким образом я вообще умудрилась появиться на свет?!
— Несколько лет спустя твой отец признался, что тот день был худшим в его жизни. Ему не было так плохо даже после предательства Иры. И он решил вернуть моё к нему уважение. Володя упорно добивался моего прощения, но я лишь кривила губы в усмешке, когда он звонил и приглашал на встречи. Я твёрдо решила поставить точку в этих отношениях, начала обращать внимание на других молодых людей, встречаться с ними... Я выдержала пять свиданий, Наташ, во время которых сравнивала своих спутников с Володей и постоянно мечтала, чтобы рядом оказался он. В конце концов я поняла — бесполезно. Моя любовь к нему не смогла умереть даже после той обиды. И я решила возобновить нашу дружбу, сказав Володе, что больше не чувствую к нему любви, а те злые слова прощаю. Он был очень рад. И мы продолжили общение. Я спрятала все чувства к нему в глубине души, боясь хоть словом выдать себя. А Володя был просто счастлив, что к нему вернулся его лучший друг, а он к тому времени именно таким другом меня и считал.
Так пролетели четыре года, доченька. И знаешь, чем я занималась каждый день всё это время? Тем же, чем и ты только что — я спрашивала у Бога, за что мне это. За что мне дана эта безответная любовь, которая только и делает, что рвёт мне душу? За какие такие грехи?
Я вздрогнула. Да, именно об этом я и думала с тех пор, как увидела Антона... За что, почему я, почему? Чем я заслужила это — смотреть на человека, любить его, зная, что никогда в жизни он не будет моим? Но я даже боялась представить, каково было маме все эти годы, пока отец не любил её — ведь они были близкими друзьями, постоянно встречались, да и он знал о её чувствах... Меня утешало хотя бы то, что Антон не догадывается о моих.
— За эти четыре года мои слёзы высохли. Да, я чувствовала постоянную ноющую боль в груди, я мучалась, но уже не плакала. Я смирилась, я научилась жить со своим чувством, с пониманием того, что никогда не буду счастлива с любимым человеком. Я боялась только одного... Что однажды Володя всё-таки встретит достойную девушку. Мне оставалось только надеяться, что я справлюсь с этим испытанием.
А потом... кое-что случилось. Точнее, это что-то случилось только в моей душе, поэтому я даже не знаю, как правильно тебе рассказать... Но после всё пошло совсем по-другому.
— Что случилось? — я подалась вперёд, предчувствуя конец истории.
В тот момент улыбка мамы стала необыкновенной. Такой улыбки я не видела ни до, ни после... Мне показалось, что из глаз её полился свет, который я могу не просто увидеть, но даже ощутить — прикоснуться рукой, прижать к щеке, поцеловать...
— Я поняла, Наташенька. Я поняла очень многое. Почему именно в тот момент — не знаю. Возможно, просто созрела наконец... Я шла рядом с Володей, он что-то рассказывал, и вдруг... Представь себе, доченька, что ты готовишь мне подарок на день рождения. Стараешься, выбираешь, упаковываешь... А когда даришь мне его, я вдруг начинаю плакать и говорить: "За что? За что ты так со мной? Забери свой подарок, он мне не нужен!"
— К чему ты это? — глядя в её смеющиеся глаза, спросила я.
— К тому, что именно так все мы поступаем с любовью, которую нам преподносят, как величайший дар. Мы клянём Бога за этот дар, спрашиваем, за что он наказывает нас... А ведь любовь, Наташа, не может быть наказанием. Это благодать, дар, милость.
— Но... — я попыталась возразить, но мама лишь покачала головой.
— И безответность здесь ни при чём, девочка моя. Любовь — это не двусторонний договор между двумя юридическими лицами. И она не появляется просто так. Если тебе дарят любовь, пока ты не научишься жить с этим чувством и каждый день благодарить небеса за него, не будет тебе счастья. Знаешь, почему, доченька? Потому что счастье надо выстрадать. Только человек, знающий, что такое страдание, ценит своё счастье и благодарит за него Бога. А я... я была неблагодарной, глупой девчонкой, не понимающей, какой уникальный подарок от него получила. Ведь многие проживают свои жизни, не ведая, что такое настоящая любовь.
Я молчала. Такие мысли никогда не приходили мне в голову... Но как, как совладать со своим отчаянием, со своими желаниями?.. Ведь так хочется обнять любимого человека, а он...
Мама смотрела на меня, улыбаясь. И я понимала — она знает, о чём я думаю.
— Я не говорю, что это просто, девочка моя. Я училась смирению четыре года, сколько понадобится тебе — не знаю. Но клянусь тебе, в тот вечер, когда я поняла всё это, я впервые была по-настоящему счастлива. Я уснула спокойно, уверенная, что теперь всё будет хорошо. Я поняла... Наташа, девочка моя, в тот вечер я поверила Богу — просто так, без всякой причины, поверила в то, что он знает, как будет лучше для меня, и если он подарил мне эту любовь, значит, так нужно.
И знаешь, что самое забавное, милая? В тот вечер Володя понял, что любит меня.
— Как?! — я поперхнулась. Мама рассмеялась своим тихим хрустальным смехом, её глаза лучились.
— Вот так. Я узнала об этом спустя полгода, но тем не менее — именно в тот день, когда я поверила в то, что всё будет хорошо, Володя наконец понял, что всё это время валял дурака. Как я уже сказала, прошло полгода, прежде чем мы стали полноценной парой, поразив этим всех своих знакомых, знающих нашу непростую судьбу.
— Мама... — выдохнула я, — скажи... а что ты почувствовала, когда папа тебе в любви признался? Ты, наверное, была очень счастлива?
— Ты удивишься, — она рассмеялась, — но я бы не сказала, что захлёбывалась в счастье. Безусловно, я была рада, но не более, чем в тот день, когда поняла, что всё будет хорошо. Я просто стала спокойнее. Исчезли страхи. И потом — невозможно было любить Володю ещё сильнее, поэтому... поэтому, в сущности, ничего не изменилось. Пойми, доченька, сила твоей любви не зависит от того, есть ли на неё ответ или нет.
Тогда я не поверила маме. Потому что мне казалось — если когда-нибудь Антон признается мне в своих чувствах, я упаду в обморок от радости.
— Но, мама... Как ты могла простить папе всё то, что он тебе говорил? Всё, что он сделал? Четыре года ты была рядом, а он тобой не интересовался! Неужели тебя не унижало такое положение? Как ты смогла простить папу?!
— Девочка моя, все мы ошибаемся. Если ты надеешься, что встретишь в жизни мужчину, который никогда не скажет или не сделает тебе нечто, из-за чего ты обидишься, то ты заблуждаешься. Нет ничего проще, чем расстроить другого человека. В тот день, когда мы с твоим отцом... В общем, когда мы наконец объяснились, все прошлые обиды уже не имели значения. По сравнению с тем, что дала нам эта любовь, то, что он когда-то мне говорил — просто пыль под ногами. Простить было легко, доченька.
Мама ненадолго замолчала. А затем сказала очень тихо:
— Я знаю, что ты влюбилась, Наташа. Поэтому решила рассказать тебе нашу историю. Пожалуйста, помни об этом. Никакое чувство не даётся просто так. Значит, оно тебе нужно, даже если потом это пройдёт. Поверь мне, доченька.
Я усмехнулась. Тогда я многого не понимала...
Мама встала с кровати, поцеловала меня в щёку и направилась к двери. Уже стоя на пороге, она вдруг обернулась и сказала:
— Любовь способна вылечить любую рану, цветочек мой. И если в твоей жизни когда-нибудь случится что-то такое, от чего ты долго не сможешь оправиться, тебе поможет только любовь.
Я лежала в темноте, вспоминая тот вечер, и прислушивалась к биению собственного сердца. Почти не слышно... Может, его у меня вовсе нет?
Мама. Я бы отдала всё, что угодно, лишь бы увидеть её, обнять и попросить прощения. Сказать, как сильно я любила их с папой и как я жалею... Жалею о том своём поведении...
С тех пор всё потеряло ценность. Особенно — моя жизнь.
Только после смерти родителей я поняла, зачем мне было нужно то чувство, которое я испытывала к Антону. Во-первых, именно он помог мне выбраться из того болота, в котором я тонула три года назад. А во-вторых... видимо, то была моя первая и последняя любовь.
Впрочем, оно и к лучшему. Слишком это больно — терять близких. Особенно если при этом ты осознаёшь, что виноват в их гибели больше, чем кто-либо другой.
Я беззвучно роняла слёзы на подушку. Нет, мама, ты ошибалась — любовь не может вылечить любую рану... Есть раны, от которых не поможет ничего. И ваша с папой смерть вырвала моё сердце со всеми венами и артериями, заменив его на большую ледышку. Эту рану уже не вылечить...
Плача, я не заметила, как уснула. Во сне я видела маму. Она сидела рядом, на моей кровати, и гладила меня по волосам. Я чувствовала её запах — запах персиков и весенней листвы... И видела её улыбку — ту самую, по которой я так скучала каждый миг своей никчёмной жизни.
— Любовь способна вылечить любую рану, — прошептала мама, целуя меня в щёку.
А потом всё исчезло.
После нашего объяснения Молотов не прекратил меня добиваться, просто теперь он действовал втихаря. Примерно через день я находила на своём столе какие-нибудь подарки — конфеты, шоколадки, открытки со стихами, один раз даже обнаружила плюшевого мишку. Светочка бросала на меня косые взгляды, но ничего не говорила. Некоторые подарки я принимала (конфеты и шоколадки, например), другие возвращала. Вернула и плюшевого мишку.
А в остальном жизнь в издательстве текла своим чередом. Приближались майские праздники, народ предвкушал поездки на дачу и долгожданные шашлыки. И только я унывала, понимая, что все мои друзья будут в отъезде — Антон завис в Париже, снимая каких-то моделей, Аня рванула со своим очередным хахалем за границу, а Светочку родители решили припахать на даче.
— Прости, Наташ, — развела она руками, когда я спросила, не хочет ли она встретиться на майских. — Я буду гнуть спину на грядках.
Я вздохнула. Да, безрадостное будущее. Что ж, стоит наведаться в книжный и прикупить себе какой-нибудь литературы на выходные.
Накануне первого мая мы заканчивали в пять часов вечера, но многие уходили и раньше, пользуясь благосклонностью начальства. Я, как всегда, засиживалась. Даже не из-за огромного количества работы... Просто в праздники я чувствовала себя особенно одинокой.
Ровно в пять из своего кабинета вышел Громов. Простился с убегающей Светочкой и перевёл удивлённый взгляд на меня.
— Наташа, — сказал он укоризненно, — твой трудоголизм из достоинства превращается в недостаток. Меру тоже надо знать! Рабочий день закончен, давай я отвезу тебя домой.
Я вздохнула.
— Честно говоря, Максим Петрович, я не слишком радуюсь предстоящим выходным...
— Почему? — спросил он, надевая куртку.
Сначала я хотела ответить, но потом... пожалуй, в последнее время я слишком откровенна со своим начальником.
— Да так, — я пожала плечами, уставившись в монитор.
— Наташа?
Громов подошёл ко мне, с улыбкой подал руку. Я приняла её и встала со своего места, гадая, что же он хочет сказать, так загадочно улыбаясь.
— Завтра мы с Алисой планируем большую прогулку, — наконец произнёс Максим Петрович. — Может, присоединишься?
Нет, я, наверное, ослышалась.
— Что? — видимо, изумление отразилась у меня на лице, потому что Громов рассмеялся.
— Присоединяйся к нам. У тебя ведь нет планов на завтра? Обещаю, мы проведём хороший день.
Я смотрела на него, не веря своим ушам.
— Максим Петрович, вы уверены? Ваша дочь не будет против?
— Почему Алиса должна быть против? Наоборот, она будет очень рада с тобой познакомиться.
— Хорошо, — кивнула я, подумав. — Я согласна. А где и когда встречаемся?
— В двенадцать на станции "Царицыно". А теперь пойдём, я отвезу тебя домой.
Но отойти далеко от проходной мы не успели — меня кто-то окликнул.
— Наталья Владимировна!
Я обернулась. У проходной мялась какая-то женщина. Сначала я её не узнала, а затем...
— Марина Ивановна?!
Ничего себе! Надеюсь, она не убивать меня пришла?
Я почувствовала, как рука Громова крепче обхватила мой локоть — видимо, он подумал о том же самом. Хотя, признаюсь, это была довольно глупая мысль.
Крутова изменилась. Если раньше на её лице было застывшее презрение ко всему свету, то теперь я видела там что-то другое. Я не смогла бы назвать это одним словом, но больше всего Марина Ивановна сейчас напоминала ребёнка, который очень жалеет о своём плохом поступке.
— Здравствуйте, — она подошла ближе. Мы с Максимом Петровичем кивнули, ожидая продолжения. Но Крутова молчала, кусая губы.
— Марина Ивановна, — наконец не выдержала я, — вы чего-то хотели?
— Да... — она замялась. — Я хотела попросить прощения за всё. Это было очень глупо и подло по отношению к вам, Наталья Владимировна, вы ведь ничего мне не сделали...
— Я рада, что вы всё-таки это поняли, — я сделала шаг вперёд и протянула ей руку. Несколько секунд Марина Ивановна переводила взгляд с моей ладони на лицо, а потом вдруг улыбнулась. Такой улыбки я не видела у неё ни разу — лёгкая и немного робкая, так не похожая на прежнюю ехидную усмешку.
— Вы... прощаете меня? — выдохнула Крутова. И, протянув свою руку, пожала мою ладонь. Я кивнула и улыбнулась.
— Конечно. Я не держу на вас зла. А теперь извините, нам пора, — и мы с Громовым, попрощавшись, направились к его машине. И когда он усаживал меня на заднее сиденье, я случайно заметила Молотова возле проходной. Он стоял, скрестив руки на груди, и с неприятной улыбкой следил за мной и Громовым. И я понимала, о чём он думает.
Усевшись рядом, Максим Петрович сказал:
— Пожалуй, мы с тобой в последний раз едем на этой машине.
— Что? — я перевела на него удивлённый взгляд. — Почему?
— Я решил отказаться от служебной машины и шофёра. Хочу водить сам, а то стал уже забывать, каково это — баранку крутить.
Сделав паузу, Максим Петрович сказал:
— Не каждый человек способен на то, что сейчас сделала ты, Наташа. Так легко простить... А ведь эта женщина чуть не сломала тебе жизнь своей выходкой.
Я улыбнулась и рассмеялась, тряхнув волосами.
— Почему ты смеёшься?
— Это было легко, Максим Петрович, — я посмотрела в глаза своему начальнику. — Она ведь жалеет о своём поступке. И я знаю, что моё прощение принесло ей облегчение. Прощение человека, перед которым ты виноват, освобождает душу от оков вины. Следующий этап, и намного более сложный — простить самого себя. И тут уже я, к сожалению, ничем не смогу ей помочь. Да и никто не сможет.
Помолчав, я добавила:
— У меня были хорошие учителя, научившие меня прощать.
— Твои родители? — сразу понял Громов. Я кивнула.
Некоторое время мы ехали в полном молчании. Я смотрела в окно, на меняющиеся дома и улицы, и думала... Думала о том, как узнать у Громова то, что меня очень интересует. И наконец решилась...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |