Двуликие. Книга первая. Клетка для наследника

И про магистра Дрейка Дарха...

А когда я открыла глаза и увидела перед собой лицо Норда, то неожиданно испугалась, вдруг осознав, что ещё никому не рассказывала эту историю в подобном объёме. Я боялась... боялась, что Норд изменит своё мнение обо мне. И милая ночная гостья станет не такой уж милой.

Но на его лице не читалось никаких эмоций. И я чуть приподнялась на локтях, силясь рассмотреть выражение глаз... и едва не расплескала оставшуюся в стакане вишневую настойку.

— Простите, — шепнула я неловко. А он вдруг взял стакан из моих рук, поставил его на столик, а потом накрыл обе мои ладони своими руками.

— Ты опять выкаешь мне, Шайна. Не нужно.

— Постараюсь...

— А насчёт твоей истории... Хочешь знать моё мнение?

— Хочу. Но немного боюсь, — призналась я.

Кажется, он улыбнулся. Солнце уже почти село, и в полумраке библиотеки — свет мы ведь не зажгли — я плохо видела лицо Норда.

— Зря боишься. Я ведь просто человек. И моё мнение — всего лишь моё мнение. Тебе решать, верить в него или нет. Но я очень надеюсь, что ты поверишь.

Все мы совершаем ошибки, Шайна. Так уж мы устроены. Кто-то ошибается по мелочи и пустякам в течение всей жизни, а другой ошибётся лишь раз, зато так, что потом всю жизнь будет последствия разгребать.

Ты совершила большую ошибку. Ты понимаешь это, правда? И это главное — то, что ты понимаешь. Было бы гораздо хуже, если бы ты не понимала и не признавала её. Ты не можешь вернуться в прошлое, зато ты можешь постараться не допустить подобной ошибки в будущем. И постараться исправить эту.

— Это не так просто, — прошептала я, чувствуя, как дрожат губы.

— Конечно, это непросто. Но так всегда. Большая ошибка — сложное решение. Маленькая ошибка — простое решение. Всё соразмерно. Однако... Шайна, твой отец жив. И Эмирин, которой проклятье тоже невольно коснулось, жива. И Рональдин жива. А значит, ты можешь попросить прощения. И не только у Дин — у них всех.

Ещё ничего не кончено, понимаешь? Сама жизнь даёт тебе возможность исправить ошибку, снять проклятье. И ты старайся, борись изо всех сил. По крайней мере, если ты проиграешь, то будешь уверена, что вина в этом не только твоя.

Норд говорил так спокойно, но в то же время горячо... И что-то во мне отзывалось на эти слова. Может быть, потому что они были правильными.

— Я боюсь, что Дин не сможет меня простить.

— Шайна... не нужно бояться. Попроси прощения. И если она не сможет простить... Что ж, значит, ваша дружба не была настоящей. Ненастоящее всегда хрупко.

Я молчала, наверное, поэтому Норд добавил:

— Скажи... если бы ты узнала о своей маме нечто плохое, разве ты разлюбила бы её?

— Нет, конечно, — ответила я, не задумавшись.

— Вот видишь. И Дин простит тебя, если любит по-настоящему.

Я закусила губу.

— Но Дрейк... он ведь меня совсем не любит. Он не знает меня. Он увидел меня первый раз в жизни на вступительном экзамене полтора месяца назад...

— Так сделай, чтобы он узнал тебя, Шайна, — сказал Норд, улыбаясь и сжимая мои пальцы. Словно говорил: "Это будет сложно, но ты сможешь".

Да, я смогу. Но не ради Дрейка. Может быть, он не так плох, как я думала в десять лет, но он мне не нужен. Я жила без отца всю жизнь — и дальше проживу.

Я сделаю это ради мамы. Возможно, если бы не проклятье, она была бы сейчас рядом со мной.

И осознание этого убивало меня больше всего на свете...

* * *

Наследный принц Дамир

Дамир сидел на кровати в коротком халатике и с полотенцем на голове, когда в комнату, шарахнув дверью так, что стекла в окнах зазвенели, влетела Дин.

Несколько секунд он молчал, наблюдая за беснующейся девушкой. Дочка ректора металась по комнате, рыча и пиная мебель. В её лице проступили звериные черты, изо рта торчали клыки, а когти на руках удлинились, напомнив Дамиру коллекцию острых мирнарийских метательных ножей дяди Велдона.

— А где Шайна? — он решил начать с безопасного — как он поначалу подумал — вопроса.

Но вместо спокойного ответа Дин вдруг разразилась отборным матом, чередуя его с какими-то непонятными словами из древнего наречия оборотней.

Дамир удивился, но медлить больше не стал. Ему приходилось успокаивать бьющихся в истерике женщин, поэтому наследник знал, что нужно делать.

Он вскочил с кровати, по пути потеряв полотенце — рыжие пряди рассыпались по плечам — сделал несколько шагов, встав вплотную к ругающейся Дин, размахнулся и дал ей хорошую пощечину.

— Хватит! Прекрати сейчас же!

Рональдин запнулась. Она перестала ругаться, но вместо этого лицо девушки исказилось, рот искривился, а из глаз хлынули слёзы.

— Ну ладно тебе, Дин, — сказал Дамир сочувственно, подходя ближе и обнимая её. — Не плачь, милая. Расскажи мне, что случилось, мы что-нибудь придумаем.

Она завыла, уткнулась лбом в его плечо и заплакала ещё горше.

"Эх, не будь я девочкой... Хотя, ладно. Не впервой".

Дамир на секунду отстранил от себя рыдающую Рональдин, но только для того, чтобы мгновением спустя крепко поцеловать её в искривлённые плачем губы.

Сначала он почувствовал только солёный вкус слёз. И только через несколько секунд, когда Дин схватила его за плечи и начала жарко отвечать, словно сама ждала этого поцелуя, Дамир ощутил уже знакомый ему вкус губ девушки. И понял, что совершенно не хочет сейчас разговаривать.

Будь он мальчиком, подхватил бы её на руки. А так пришлось просто вести за собой к кровати, осторожно класть на неё Дин и самому ложиться сверху, не забывая целовать. Чтобы не опомнилась.

И только когда он переключился с губ на шею, Рональдин тихо простонала:

— Мир... что ты делаешь...

Платье на ней было как раз такое, как он любил — с шнуровкой спереди. Почему-то подобные платья у оборотней были гораздо популярнее всех остальных. Может, потому что обнажать грудь проще и... приятнее?

— Глупый вопрос, — ответил Дамир, методично и быстро распуская шнуровку.

— Не надо, — Дин попыталась схватить его за руки. — Я не хочу...

— Врешь, — сказал он спокойно, наклонился и захватил губами розовый сосок, уже показавшийся между двумя полосками ткани.

Да, она врала. Потому что вместо того, чтобы сопротивляться, Рональдин начала хныкать и тереться об него бёдрами.

"Сам удовольствия не получу, так хоть ей доставлю", — подумал наследник, приподнимая юбку Дин одной рукой. Вторая тем временем ласкала грудь.

— Тебе нравится? — прошептал он, чуть прикусывая кожу вокруг соска, и осторожно дунул на него. — Скажи, что тебе нравится, Дин...

— Нр-р-равится... — прорычала она и сильнее двинула бёдрами, почти заставив Дамира прикоснуться к ней пальцами между ног. А потом и погрузить один из них внутрь её тела, и заскользить — вперёд-назад, вперёд-назад...

Совсем скоро Дамир был вынужден целовать Дин почти всё время, потому что она кричала. Он не представлял, гасит ли академия эти крики? Или, может, сейчас кто-нибудь явится к ним в комнату, чтобы спросить, какого кхаррта тут происходит...

Он немного завидовал Рональдин. Она получила своё удовольствие, даже в итоге укусив его за нижнюю губу. А сам Дамир... чувствовал лишь колоссальное напряжение в паху. Напряжение, которого не могло быть у девочки.

— А как же ты? — шепнула Дин, слизывая кровь с губ наследника. Залечивала ранку.

— Не думай об этом, — сказал он легко и улыбнулся. — Всё хорошо, правда.

— Но ты... ведь я...

— Всё хорошо, — повторил он, наклонился и ещё раз поцеловал Дин в приоткрытые губы. — Я просто хотела тебя порадовать. А то ты ворвалась в комнату в таком состоянии, что могла бы тут всю мебель переломать. Расскажешь мне, что случилось?

Она сразу напряглась, и Дамир ободряюще погладил Рональдин по щеке. Если уж она и после такого оргазма начнёт истерить, то всё — ему действительно пора будет уходить в девочки.

Но как только Дин начала рассказывать, он понял, в чём было дело. И куда делась Шайна. И почему дочка ректора вела себя так, будто хотела разгромить их комнату или кого-то убить.

Невероятная история. И очень странная.

Когда Дин замолчала, Дамир ласково провёл ладонью по её волосам и спросил:

— Ты же не думаешь, что Шайна сделала это специально, правда?

Рональдин нахмурилась. Он наклонился и прикоснулся губами к её переносице, заставив девушку чуть улыбнуться.

— Подожди. Я не могу сосредоточиться, когда ты так делаешь.

— Вот и хорошо, — ответил наследник и потёрся носом о её щёку. — Зачем сосредотачиваться на злости? Не нужно это.

— Но...

— Не нужно, — повторил он уже твёрже. Легко поцеловал Рональдин в приоткрытые губы и продолжил: — У Шайны никого нет, кроме нас, помни об этом.

Дин посмотрела на него очень серьёзно, почти печально.

— Я помню. Я ощущала это... я ведь эмпат. Я чувствую, насколько она одинока. Но... Мир, а ты смогла бы простить? Если бы была на моём месте?

"На твоём месте... Интересно, сможешь ли ты простить меня, когда узнаешь, кто я на самом деле?"

— Да. Знаешь, почему?

— Почему?

— Она рассказала тебе. А ведь могла бы не делать этого...

Дин молчала. А Дамир не стал настаивать на ответе. Он был уверен — Шайну Рональдин простит.

А вот его... вряд ли.

* * *

Профессор Эмирин Аррано

Вечер пятницы она проводила в одиночестве. Зажгла камин, залезла с ногами в кресло и взяла интересную приключенческую книгу. У Дрейка были дела в городе после занятий с Шайной, и Эмирин собиралась использовать это время по максимуму.

Она любила своего друга и делала всё возможное для того, чтобы его спасти, но иногда это было слишком. Хотелось побыть одной. Нарро... он знал об этой её особенности, и всегда угадывал, когда Эмирин уставала от окружающих. Но Дрейк за пеленой проклятья, застилающей ему глаза, не видел совершенно ничего. Хотя, конечно, он и до проклятья был эгоистичен, но всё же не настолько.

В дверь комнаты тихо постучали. Ректор удивлённо посмотрела на часы. Почти десять вечера! Теоретически, отбоя ещё не было, студенты имели право передвигаться по академии. Но на практике к ней крайне редко приходили в десять вечера. Может, это не студент, а кто-то из преподавателей? Тем более странно. Обычно магистры и профессора сначала обращались к её заместителю, а уже Араилис шла с проблемой к ней.

Эмирин встала с кресла, подошла к двери и распахнула створки.

— Шайна? — удивлённо проговорила она, глядя на замершую в проёме очень бледную студентку. Только на щеках девушки горел лихорадочный румянец.

А ещё от неё пахло вишневой настойкой. Так иногда пахло от Триш, когда она возвращалась из дворца после встреч с Велдоном.

— Я могу войти, профессор? — спросила Шайна, запинаясь почти на каждой букве. Ректор кивнула и отошла в сторону, пропуская студентку вперёд.

Эмирин с удивлением наблюдала за тем, как она останавливается посреди комнаты, как нервно сжимает руки и закусывает губы.

— Что-то случилось, Шайна? — ректор постаралась произнести это как можно ласковее. Но девушка вдруг всхлипнула, закрыла лицо руками и прошептала:

— Не могу... не могу...

— Что ты не можешь, Шани? — Эмирин подошла к ней вплотную и попыталась осторожно отнять ладони от лица.

— Смотреть на вас... вам в глаза. Я... это же я... понимаете? Это же я... виновата...

Ах, вот оно что.

— Знаю.

— Знаете? — Шайна так удивилась, что подняла голову и всё-таки посмотрела на ректора.

— Знаю.

— Но... как?

— Догадалась, — Эмирин чуть улыбнулась, и Шайна вновь попыталась отвести взгляд, но ей это не удалось. — Я ещё тогда, десять лет назад, подумала, что проклятье наложил сын или дочь Дрейка. Но твой амулет... он хорошо экранирует родственный поиск. И я до сих пор не вижу, что ты его дочь, хотя и знаю это.

И потом... "Любое проклятье тяготеет к снятию". Ты — единственная полуэльфийка, встреченная мной за последние... много лет. И маг Крови, к тому же. Как и Дрейк. Ну и, в конце концов... ты на него похожа.

— Разве?..

— Да. Другим это не заметно, но не мне, Шани. Я слишком хорошо знаю своего друга.

Эмирин сделала шаг вперёд и взяла девушку за руку. Ободряюще улыбнулась, глядя в растерянные серые глаза, и сказала очень тихо:

— Ну же, Шани. Говори, что хотела. Я здесь, и я слушаю.

Шайна стиснула ладонь Эмирин, чуть всхлипнула, словно хотела разрыдаться, и прошептала:

— Простите меня. Пожалуйста, простите...

Огонь от камина отражался в её зрачках, выплясывая в них причудливые фигуры, как будто там, внутри Шайны, действительно что-то горело и искрилось.

И Эмирин не стала медлить. Она просто сделала то, что нужно было сделать.

Шагнула вперёд и обняла Шайну.

* * *

Шайна Тарс

Моё имя означает "слеза", но я не плакала уже очень давно. Я не плакала со дня, когда узнала о смерти мамы.

Но почему-то, когда Эмирин обняла меня, я позорно разрыдалась, уткнувшись лбом в её плечо. Завыла, как раненый дикий зверь, затряслась, словно в судорогах, хватаясь за неё обеими руками.

Она ничего не говорила, просто легонько гладила меня по спине и волосам. А я плакала, и с каждой слезинкой из меня словно выходило всё то напряжение последних дней, когда я узнала, кто мой отец... и из-за кого умерла мама.

Я даже не заметила, как Эмирин усадила меня на диван и вновь обняла. Не помнила, как моя голова очутилась у неё на коленях.

Я лежала, чуть всхлипывая, а она перебирала мои волосы.

Как маленькой.

Совсем как мама.

— Тебе легче, Шани? — спросила Эмирин тихо. Я кивнула и призналась:

— Да. Но очень стыдно.

— Нечего стыдиться. Знаешь, я тоже иногда плачу.

— Наверное, редко...

— Нет, — она покачала головой. — Я бы так не сказала. Я и сейчас плакса, а уж когда мне было двадцать... постоянно ревела.

Мне почему-то стало смешно.

— Я не представляю вас... ревущей.

— Но тем не менее — я, бывало, ревела. И совершала ошибки. Как и все.

Я напряглась на секунду, но рука, которой Эмирин гладила меня по голове, была такой ласковой...

— Не надо плакать, Шани. Я простила тебя. Но я хочу, чтобы ты кое-что обещала мне.

— Что?

— Обещай мне не мстить. Никому и никогда.

Странная просьба... Хотя, с учётом того, что мою маму убили — не такая уж и странная.

Но я давно осознала бессмысленность мести. Наверное, лучшая месть — это прощение. Хотя я не уверена, что у меня получится.

— Обещаю.

Эмирин улыбнулась, наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— А теперь иди. Уже скоро отбой.

Уходить мне совсем не хотелось. Не только потому, что в комнате ректора я чувствовала себя уютно, но и... я боялась встречаться с Дин.

Но я всё же встала с дивана. Попрощалась с Эмирин. И уже у порога вдруг застыла, осознав — быть может, это мой последний шанс узнать... надо его использовать.

— Профессор, — почти прошептала я, оборачиваясь, — вы сказали, что простили меня. А Триш? Триш... вы простили?

У неё было такое странное лицо. Застывшее, словно маска. Только в глазах кружились ярко-жёлтые искорки, будто сотканные из света.