— А это поможет? — вскрикнула она, натягивая поводья так, что Слон встал на дыбы.
— От гарпии не поможет ничего, кроме меча или магии, — выкрикнул маркиз. — Но, может быть, нам удастся оторваться.
Оторваться не удалось.
Промчавшись сотни три метров Слон споткнулся о лежащую средь дороги корягу и упал, подмяв под себя Глашу. Оливье, который мчался за ней на Звездочке во весь опор, пронесся еще метров десять вперед, прежде чем остановился.
— Ты жива? — прокричал он, спрыгивая с лошади, и бросился к ней. — Черт, откуда здесь взялась эта коряга?!
— Я жуб выбила, — провыла Глаша, выползая из-под Слона, который оправдывал свою кличку на весь центнер, и зажав рукой рот. — Передний! Увас! — проскулила она, чувствуя себя глубоко несчастной и обманутой. Герои книг, которые она запоем читала, из любого самого жестокого побоища выходили с высоко поднятой головой и голливудской улыбкой на лице. А она при первом же падении с лошади лишилась зуба! Что же это за героиня — без зуба? Кошмар! Что же это за актриса со вставной золотой коронкой? Катастрофа! Все эти мысли в одну секунду пронеслись в бедной Глашиной головушке, а потом сзади раздался душераздирающий визг догнавшей их гарпии...
— Берегись! — взвыл Оливье, бросаясь наперерез твари, и та, погрузив когти в плечи маркиза, затрясла его, как Глашина кошка Мурзилка — игрушечную мышь.
Девушка, мигом забыв о своей личной трагедии, с ревом вскочила с земли, схватила ту самую коварную корягу, из-за которой потерпел крушение Слон, и изо всех сил размахнувшись, заехала ей по гарпии...
Хотела — по гарпии, получилось — по Оливье. Тот глухо охнул и обмяк в железной схватке гадины, хищница не удержала добычу, и несчастный маркиз кулем грохнулся на землю. Гарпия потрясенно зависла в воздухе, повернув к девушке морду, словно для того, чтобы та смогла разглядеть ее во всех анатомических подробностях. А чего там этих подробностей-то? Округлое гладкое тело, как у лысых кошек, кожистые крылья, мощные лапы с лопаткообразными когтями, какие современные красотки в маникюрных салонах наращивают, круглые совиные глаза размером с теннисные мячики, хищно раздувающиеся ноздри да уши торчком — все вместе зрелище настолько уродливое, что сам по себе вид гарпии уже мог использоваться для деморализации противника, не знакомого с современными ужастиками. Но Глашу такой образиной было не пронять. Гликерия была страшна в гневе, а сейчас она и вовсе пребывала в такой ярости по случаю потери переднего коренного зуба, что, не задумываясь, отдубасила бы до полусмерти орду орков, что уж говорить о крылатой уродине размером с недоразвитую козу?
В общем, у гарпии не было шансов выжить. Поэтому, когда Оливье пришел в себя, он услышал только предсмертный хрип нечисти, жестоко прогадавшей с выбором жертвы.
— Глаша, — окликнул маркиз девушку, продолжавшую молотить корягой по затихшей гарпии.
Та словно очнулась, выронила орудие убийства из рук, с недоумением посмотрела на ту лепешку, которая осталась от монстра, и сконфуженно обернулась к Оливье:
— Ты как? Прошти, што я тебя шлушайно задела.
— Пустяки, — ободряюще улыбнулся тот. — По сравнению с гарпией, мне крупно повезло.
Гликерия смущенно опустила глаза и увидела, как землю накрыли три крупные тени. Оливье молнией сорвался с места и повалил ее на траву у дороги, накрывая своим телом. А сверху на них упали гарпии...
* * *
— Надеюсь, вы не сын турецкоподданного? — выдавила ошарашенная Арина, переводя взгляд с закрытого окна на собственноручно запертую дверь.
— Я сын почтенного жителя славного Ирема, Хоттаба Гасана ибн Абдурахмана, Абдурахман Хоттаб ибн Гасан, — с достоинством произнес старец, поглаживая седую бородку.
— Чего? — растерянно переспросила Арина, тараща глаза на диковинного гостя.
— Хоттаб Гасан ибн Абдурахман — мой отец, а меня зовут — Абдурахман Хоттаб ибн Гасан, — терпеливо пояснил тот и, заглядывая ей в глаза, спросил: — А как зовут мою прекрасную освободительницу, мою почтенную благодетельницу, мою милостивую повелительницу?
Арина, почуяв подвох, обернулась назад, вероятно, ожидая увидеть там трех восточных пери: освободительницу, спасительницу и повелительницу, сгустившихся из облачков дыма. А проще говоря — сообщниц чудаковатого фокусника-араба. Но в комнате больше никого не было. Сам же фокусник по-прежнему взирал на нее с почтением и с готовностью угодить. Так что у девушки сложилось впечатление: если она скажет ему сигануть в окошко, тот рванет в ту же секунду, воскликнув: "Слушаю и повину..."
— Знаешь что, Абдурахман Гасан, — подбоченилась она. — Не знаю, как ты забрался в мой дом, но лучше топай отсюда по-хорошему.
— Меня зовут Абдурахман Хоттаб, — мягко поправил ее старец и с печалью произнес. — Ты не хочешь называть мне свое имя, повелительница. Ты сердишься на бедного Гасаныча? О горе мне, несчастному, горе!
Борода старика предательски затряслась, и он как подкошенный, рухнул на пол, стараясь поймать губами краешек Арининой тапочки.
— Ай! — брезгливо вскрикнула она, отдергивая ногу, и сбросила обслюнявленную тапочку на пол. — Фетишист несчастный!
— Несчастный, — горестно вздохнув, подтвердил старец. — Только я не фетишист, а волшебник. О горе мне, горе, бедному!
— Так я и думала, — поджала и без того тонкие губы Арина. — На какие только ухищрения не идут нищие, чтобы выпросить милостыню.
Она с осуждением взглянула на аляпистый халат незваного гостя, изрядно засаленный и кое-где покрытый заплатами, на его разношенные туфли с загнутыми носами, и в ее глазах мелькнула жалость. Она прошлась по комнате, взяла сумочку, достала кошелек и протянула побитому жизнью нищему 30... нет, аж 50 рублей.
— Вот, возьмите!
Старик с удивлением взял протянутую ему бумажку и уставился на нее так, как будто видел впервые в жизни. После чего расправил купюру, сердечно поблагодарил "благодетельницу" и от души высморкался в пятидесятирублевку на глазах у обомлевшей от такого варварства Арины.
— Ты чего творишь, дурак? — осипшим голосом прошептала та.
— Спасибо тебе, добрейшая из величайших, — не замечая ее реакции, поблагодарил Гасаныч, скомкав бумажку в ладони, — пожалела старика. Только звать меня Абдурахман, а творить я еще не начинал — покорнейше жду твоего первого указания. Только сперва позови мальчика, пусть принесет вазу для мусора.
— Мальчика? Для мусора? Вазу? — с ужасом глядя на него, пролепетала Арина и беспомощно посмотрела на дверь — мало того, что та была заперта ее же рукой, так еще и сумасшедший старик перегородил все пути к бегству. — Конечно-конечно, сейчас! Сейчас же позову. Так что вы там говорили про указания? Предложение все еще в силе?
— Я полностью к вашим услугам, прекрасная госпожа, — старец склонил чалму в почтительном поклоне.
— Тогда ну-ка быстро верни бумажке первоначальный вид и отдай мне, — взяв себя в руки, строго велела Арина.
— Ты не веришь в могущество старого Гасаныча, госпожа? — опечаленно спросил старец. От расстройства он даже перешел на "ты". После чего он трагически вздохнул, пробормотал "Слушаю и повинуюсь", вытянул сжатую в кулак руку, внутри которой была скомкана многострадальная "бумажка", раскрыл ладонь — и на ней осталась лежать незапятнанная пятидесятирублевая купюра, да такая ровная и новенькая на вид, словно ее только что выдали в банке.
Арина лишь потрясенно пискнула при виде чуда, схватила купюру, повертела ее со всех сторон, проверила, не улетучились ли водяные знаки, но, затем, спохватившись, с подозрением уставилась на старика: мол, знаем мы вас, фокусников.
— А зачем тебе эта жалкая бумажка, о моя сладкоголосая пери? — наивно поинтересовался тот. — На ней даже нет ни волшебной печати, ни золотого тиснения, бумага ее бедна и неприглядна. Единственное, что могло бы ей придать ценность в глазах такой образованной госпожи, так это стихи незабвенного Хамара Ойяма, написанные его собственной рукой. Но сия бумажка настолько мала, что на ней не поместится даже половина его цветистой росписи!
— Омара Хайама, — машинально поправила Арина, любовно поглаживая пятидесятирублевку.
— Этот невежда — лишь бездарный подражатель своего почтенного учителя, единственного в мире поэта-джинна, — гневно махнул полой халата старик. — Он даже имя себе состряпал, переделав имя Хамара.
Арина с растерянностью внимала открывшимся ей тайнам Востока.
— Ну да Аллах с ним, — тряхнул бородой Гасаныч. — Он даже не стоит чести быть представленным прекрасной госпоже, а тем более — вести о нем долгие речи. Как видишь, моя среброволосая повелительница...
— Чего?
— Твои волосы подобны серебру, — галантно пояснил джинн. Арина задрала нос. — Так вот, как видишь, я справился с твоим первым желанием...
— И горишь желанием исполнить второе? — хмыкнула девушка. — Чтобы тем самым приблизить третье и скорее от меня слинять?
— Слинять? — наморщил лоб старик и почему-то испуганно схватился за бороду.
— Ну, сбежать!
— Что ты, моя прекрасная пери, — рассмеялся трескучим смехом Гасаныч. — Я не в тех годах, чтобы бегать от юных дев. Да и уже не в тех силах, чтобы они за мной бегали, — притворно вздохнув, добавил он.
— То есть — ты у меня жить собрался? — сделала логичный вывод Арина.
— О, не беспокойся, моя госпожа! Я не потесню тебя в твоем дворце. Выдели мне небольшую комнатку в половине прислуги — и я буду возносить тебе хвалу как самой щедрой госпоже на свете.
— Для начала не мешало бы обзавестись дворцом, — хмыкнула Арина и деловито поинтересовалась. — Так сколько желаний я могу загадать?
— Столько, сколько пожелаешь, моя повелительница, — торжественно произнес джинн.
— Ты никуда не спешишь? — уточнила "прекрасная пери".
— Я весь к твоим услугам, — почтенно склонил голову старец. — До тех пор, пока буду тебе нужен.
— Что ж, — Арина протянула ему купюру, которую все это время держала в руках. — Я хочу целый чемодан таких бумажек.
* * *
— Деточки, вы уж извините, что корягу посреди дороги бросила — не дотащила до избушки, — причитала благообразная седовласая старушонка, спеша к Глаше и Оливье, поднимающимся с земли. — Вот вернулась за ней, а тут — такое! Эти бестии совсем стыд потеряли, средь белого дня уже на людей нападают, ну да пусть попорхают, голубчики.
Глаша проводила взглядом трех крупных, размером с воробья, черных мотыльков, которые сумасшедшими зигзагами носились по дороге, еще не понимая, что же с ними произошло.
— А это ш ними надолго? — она с опаской покосилась на бывших гарпий.
— Надолго, деточка, — заверила ее старушка-спасительница. — На всю жизнь.
— Здорово вы их, — восхищенно заметил маркиз.
— А они — вас, — покачала головой старушка, оглядев помятых путников.
— Пустяки, — привычно отозвался Оливье и поморщился, схватившись за плечо.
— Нельзя с их ранами шутить, — строго сказала бабулька, — кровь у них дурная, ядовитая, мало ли что. Следуйте за мной, я тут поблизости живу, обработаю ваши ранения целебными зельями — как новенькие будете.
Маркиз с сомнением топтался на месте.
— А это что у тебя, девонька? — охнула старушка, глядя на струйку крови в уголке рта Глаши.
— Шуб выбила, — повесила голову та.
— Вот огорчение-то! — всплеснула руками бабулька. — Совсем ведь девчонка еще. И не замужем, поди? — она с любопытством глянула на Оливье.
— Не, — согласно кивнула Глаша.
— Кто ж тебя, беззубую, замуж возьмет? — посетовала старушка.
— У-у-у, — расстроенно проскулила девушка.
— Не реви, помогу я тебе зуб вернуть! — ободрила ее та.
— Как? — радостно вскрикнула Глаша.
— Есть у меня одно средство, — улыбнулась бабулька. — Так что, заглянете к старушке-травнице в гости?
— Уше идем! — сообщила Глаша, хватая маркиза за локоть и ликуя от счастья. Ну, если старушка не врет и впрямь ей зуб сможет нарастить!
"А если она ведьма-людоедка?" — прогундосил внутренний голос. — А коряга — ловушка для таких простаков, как ты? И гарпии — ее сообщницы, сейчас она их в мотыльков превратила, а через час обратно расколдует?" "Людям надо верить", — осадила его Глаша, следуя за бабулькой, ловко ковылявшей по тропинке между деревьев. Оливье замыкал шествие и вел за собой лошадей. Через пять минут между деревьями показался небольшая аккуратная избушка, сложенная из бревен.
— Вот и пришли, — сказала старушка, приглашая их в дом.
Везде, куда ни кинь взгляд, громоздились ряды баночек, флакончиков и прочих склянок — всевозможных размеров, форм и цветов. Баночки надежно обосновались в шкафах, коих в просторной лаборатории травницы было восемь, забив все полки от пола до самого потолка, вольготно расположились на рабочей поверхности стола, стоящего в центре комнаты, и постепенно начали переползать вниз и вверх, занимая свободное пространство на стенных полках и на полу под ними. Комната травницы одновременно напоминала лабораторию безумного химика и кухню сумасшедшей домохозяйки. Пребывание внутри такого помещения требовало от посетителей большого мужества, ибо никогда не знаешь, какие радости или пакости скрывает в себе ближайшая к тебе скляночка, а также крайней осторожности и грациозности, дабы ненароком не задеть одну из этих стекляшек.
— Сейчас-сейчас, — причитала травница, выгребая из шкафчика баночки и бутылочки и бормоча себе под нос: — Это от укуса нечисти, это для заживления ран, это против ушибов... А вот и для выращивания зубов! — воскликнула она, разглядывая на свет пробирку с зеленой жидкостью.
— Вот-вот, давайте ш нее и нашнем! — нетерпеливо вскрикнула Глаша.
— Ну давай, — улыбнулась старушка, предлагая ей присаживаться на скамью у окошка. — Заодно и проверим...
— Што проверим? — испуганно уточнила девушка.
— Как оно на людях работает, — отозвалась старушка.
— А вы никогда не пробовали? — ужаснулась Глаша. Чтобы вернуть утраченный зуб, она была готова на любые условия. Но если у этого лекарства в числе побочных эффектов — превращение в буренку или мгновенный рост рогов и копыт, она бы предпочла не рисковать...
— Ну почему, пробовала, — поведала травница. — На своих козочках и один раз на волке. Себе вон целый рот зубов вырастила, — бабуля ощерила рот, демонстрируя Глаше свои достижения на ниве зуборащения, и девушка ахнула. Зубы были ровные, белые, все как на подбор — стоматологические клиники между собой передрались бы, лишь бы старушку лицом своей сети сделать.
— Я шоглашна, — решительно выпалила она, не взирая на отчаянные знаки, которые ей подавал Оливье, и раскрыла рот.
Старушка радостно улыбнулась и, окунув в пробирку тонкую палочку с намотанным на конец подобием ватки, обмазала чудесным эликсиром кровоточащую Глашину десну.
— У-у-у, — выла Глаша минуту спустя, — умираю!
— Я тебя предупреждал, — шипел обеспокоенный Оливье, — не надо нам было сюда вообще приходить.
— Ничего-ничего! — кричала травница из-за шкафа, гремя склянками. — Это новый зуб режется, сейчас-сейчас, найду обезболивающий отварчик.
— Только ничего не пей! — умоляюще проскулил маркиз.
