Могильщик. Не люди

Могильщик ошарашенно уставился на них, забыв даже о не дожёванном яблоке.

— Вы что, чудики, снега никогда не видели?

— Проклятье, я вообще не понимаю, о чём ты мне талдычишь, — зло сказал рыбак. — Вы там, в Мёртвом мире, наверное, все тронутые. Холодное молоко у него с неба падает.

Велион задрал голову, вглядываясь в тучи. Капал обычный дождь, не слишком тёплый, но ещё и не очень холодный. Да и к чему бы зимой всё кругом засыпало снегом, а эту долину — нет? Но потом могильщик вспомнил о магическом тумане, окутывающим вершину Полой Горы. Серый Зверь, как они его здесь называли. Туман был тёплый — Велион почти не ощутил ночного похолодания, пока торчал там. Выходит, зимой здесь куда теплее, чем в окрестностях.

— И какая же у вас зима? — спросил могильщик.

— Зимой идёт холодный дождь, — ответил Хасл. — Если в первый раз пришла зима, значит, она будет чередоваться только с осенью, очень долго, целый Йоль. Потом будет либо осень, либо весна. Весной теплее. Постепенно весна начинает чередоваться с жаркими летними днями...

— Понял, — буркнул могильщик. — Когда мы будем убивать Урмеру, поцелуй его в жопу перед тем как он умрёт — за то, что снега ни разу в жизни не видел. Вставай, старик, нам нужно торопиться.

Путники свернули направо, огибая озеро. Через четверть мили наткнулись на сложенные под навесом рыболовные снасти. Несмотря на плохое самочувствие, Эзмел остановился, чтобы их проверить — не натекла ли вода.

— Здесь мы видели пастухов три дня назад, — сказал он. — Мы не спрашивали, куда они собрались, но лугов, где можно пасти скот, в той стороне немного. По крайней мере, близко.

— Там целая прорва места для выпаса, — покачал головой Хасл. — Мы частенько охотились в этих местах. Будем надеяться, что пастухи не ушли далеко.

Песчаный пляж растянулся на несколько миль, лишь изредка перемежаясь наносами скудной земли, едва поросшей жидкой травой. В таких местах под водой росло много водорослей, здесь были самые рыбные места.

— Наверное, рыбу сюда завезли, — бубнил Велион себе под нос. — Завезли и водоросли, чтобы рыбе было что жрать. И хищную рыбу тоже подвезли, чтобы травоядная не сожрала все водоросли. Возможно, каких-нибудь насекомых...

Хасл не обращал на бормотание чужака особого внимания. Сегодня в поведении могильщика появились странности. Пока они шли по дороге жизни, он несколько раз останавливался и с тоской глядел на развалины. Один раз даже подошёл к выбоине в стене и что-то долго через неё выглядывал, но в ответ на вопрос заметил ли он что-нибудь, только отмахнулся. А утром будто бы готов был броситься к стенам Бергатта, и только нападение остановило его. Велион говорил, что проклят. Быть может, дело в этом? Может, он жить не может без того, чтобы бродить по мёртвым городам?

— Здесь, — указал Эзмел на очередной язык растительности. — Теперь нам нужно уйти с берега. В полумиле будет роща и луга, где мы часто находили следы стоянки и засохшее козье дерьмо.

И в этот раз они нашли там следы стоянки и козье дерьмо. Кострища выглядели свежими, да и дерьмо не успело засохнуть, но ни одного пастуха поблизости не было видно. Могильщик обошёл стояку, прошёл чуть дальше, оглядывая потоптанную траву, и уверенно указал направление, по которому ушли кочевники.

Время постепенно приближалось к вечеру. Дождь ослаб, иногда и вовсе прекращаясь, но каждый раз начинал моросить заново. Хасл несколько раз замечал среди деревьев зайцев и однажды лисицу. Его рука каждый раз тянулась к луку, но охотник останавливал себя, вспоминая — он не на охоте. Хотя могильщик как-то раз проворчал, что не отказался бы от свежей зайчатины, особенно если им придётся останавливаться на ночёвку посреди леса.

Но к счастью спустя час или полтора путники почуяли запах дыма и вскоре вышли на широкую поляну, посреди которой остановились пастухи. Вокруг пяти топящихся в чёрную шатров из шкур паслось десятка три коз. Отара овец была где-то неподалёку, о чём извещало блеянье и брехливый лай пастушьих собак.

Из-за погоды пастухи попрятались по своим жилищам. Но когда переговорщики уже почти приблизились к стоянке, из ближайшего шатра выскочила мелкая шавка и залилась звонким лаем. За шавкой из-за полога появилась детская мордашка, тут же исчезла, а уже через пару секунд шкура буквально отлетела в сторону, и на улицу выбрался угрюмый пацан лет двенадцати с несоразмерно большим для него луком. Наложенная стрела смотрела прямо в грудь идущему первым Хаслу.

— Что нужно? — буркнул парень, оглядывая приближающуюся троицу. Когда его взгляд остановился на могильщике, лицо лучника побелело, а рот открылся на всю ширину. Наконечник стрелы сразу же обратился на чужака.

— Если ты в меня выстрелишь, сидеть не сможешь месяц, — сухо проговорил Велион. — У меня тяжёлая медная бляшка на ремне, парень, и её отпечатки будут светиться на твоей заднице до самой свадьбы.

— Нам нужен Крамни, — сказал Хасл. — У нас к нему очень важное дело.

— Он у себя в шатре, — ответил мальчишка, но лука не опустил.

— Позови его.

— Крамни вас прекрасно слышит, — раздался приглушённый голос.

Полок центрального шатра распахнулся, и на улице появился высокий голый по пояс мужчина. Его короткие скатанные и грязные волосы мало отличались на вид от овечьей шерсти, а шрамов на коже было больше, чем у любого знакомого Хаслу человека. Крамни уже перевалило за тридцать, жизнь жестоко побила его, но всё же схожесть со смешливым братом ощущалась. Охотник только сейчас вспомнил, что брат Керага был самым здоровым из виденных им людей. Пастух едва уступал ростом могильщику, а в плечах, возможно, даже превосходил чужака.

Крамни оглядел пришельцев тяжёлым мрачным взглядом. Его лицо не изменилось, даже когда он рассмотрел могильщика.

— Я, на хрен, так и не поверил бы в бредни Варла, если бы не увидел сейчас его. — Пастух ткнул в Велиона. — Это могильщик? А ты, наверное, сын Варла, Хасл. Твой отец говорил, что когда-нибудь ты заявишься сюда. Вот только не думал я, что в компании этого ублюдка. — Теперь пастух зло смотрел на Эзмела. — Ну, падла, припёрло-таки? Поди на следующий Йоль твоя очередь идти к Другу?

— Жизнь иногда выкидывает разные фокусы, — сказал рыбак.

Старика трясло всё сильнее и сильнее. Могильщик продолжал сверлить взглядом парнишку с луком, и тот, кажется, совсем стушевался — отчётливо подрагивающий наконечник стрелы смотрел уже куда-то в ноги чужаку. Охотник же не знал, что делать. Ему хотелось сбежать и не видеть ни этих шатров, ни шавки, которая скакала рядом, уже почти цепляя зубами правый хаслов сапог. Ни тем более жутковатого пастуха, которому Хасл обязан рассказать о смерти брата. Но назад пути уже нет. Если охотник не возьмёт ответ за людей на себя, то ему лучше вообще не жить.

— Прежде чем пустить нас в шатёр... — начал было Хасл, но Крамни громким презрительным возгласом прервал его.

— Ты думаешь, я вас впущу?

— Прежде чем пустить нас в шатёр, — твёрдо повторил охотник, выдерживая тяжёлый взгляд пастуха, — я должен рассказать тебе очень плохую новость. Твой брат умер. Погиб от рук подручной Урмеру...

Теперь Хасла прервал полный боли и ярости вопль. Крамни опустил голову и, стиснув кулаки, начал раскачиваться на пятках. Это продолжалось довольно долго, но охотник, не говоря ни слова, терпеливо ждал, пока пастух хоть немного отойдёт от горя.

— Я ничего не знаю про подручную Урмеру, — процедил сквозь сжатые зубы Крамни. — Но знаю, что твой отец так называл Друга.

— Это уродливая старуха, Сильгия. Она убила твоего брата, чтобы добыть себе еды. Твоего брата, Жерева, Эрли и ещё много кого. Могильщик убил её.

Крамни поднял взгляд. Его глаза буквально горели от ярости.

— Что ж, тогда я впущу вас. Но если вы лжёте...

— Мы не лжём, — сказал Хасл. — Но прежде чем впустить нас, ты должен знать ещё одно. Мы здесь, чтобы вы помогли нам убить Викле и Урмеру.

На покрытые шрамами губы пастуха вылезла горькая усмешка.

— Что ж, тогда я просто обязан впустить вас. — Он повернулся спиной к пришельцам, заглянул за полог и громко, отчётливо проговаривая каждое слово, произнёс: — Дед, ты был прав, против Урмеру, наконец, подняли бунт... Кто? Да твой внук, кто же ещё.

* * *

Его всю жизнь нервировали накладки. Он всегда следовал выбранной схеме, не отклоняясь от неё не на йоту. Пусть даже план приведёт к полному фиаско, каждый из его пунктов должен быть выполнен. Так будет проще проанализировать причины успеха или провала.

Но в этот раз продолжать действовать по старой схеме нельзя. Иначе всё, что он сделал за эти годы (десятилетия!), будет уничтожено.

Урмеру не стал говорить с Викле. Плевать на этого оборзевшего мелкого говнюка. Голова хутора возомнил себя властелином всех людей, и он поплатится за это. Когда сама выживаемость человечества стоит под вопросом, без жертв не обойтись. Викле и его домочадцы станут жертвенными агнцами, но город выживет.

Точные данные о количестве оставшихся припасов у мага отсутствовали. Но всем обитателям Бергатта не прокормиться — это неоспоримый факт. Разведчики, отправленные Урмеру утром, доложили: весь урожай уничтожен, весь скот пал. Викле обмолвился, будто у него запас еды на четыре Йоля. Но четыре Йоля для хуторян — это всего один Йоль, даже чуть меньше, для горожан. Сейчас сентябрь, как бы тепло не было в долине, урожай зимой не вырастет. Где взять еды ещё на три месяца?

Иногда бунтари вроде Хасла даже полезны. Бунт — это всегда кровь. Жертвы просто необходимы в данный момент. Чем больше народу умрёт, тем меньше ртов кормить. Даже так — чем больше погибнет людей во время усобицы, тем больше вероятность выжить у выжившего большинства. Простая арифметика.

Хасл — умный мальчик. Он пошёл к изгоям в поисках помощи. Хороший ход. Урмеру никогда не совался к пастухам, таково было условие, а он всегда выполнял свои пункты договора. Возможно, запасы есть у них...

Но этого мало, слишком мало для всех.

Устроить жертвоприношение? Кинуть жребий и убить тридцать или сорок человек?..

Нет. Эти глупцы никогда не пойдут на такую жертву. Он не сможет им объяснить, что иначе не выжить. Его авторитет и так пошатнулся за эти дни, а подобное предложение восстановит против него абсолютно всех.

Что ж, тогда придётся потуже затянуть собственный пояс.

Сильгия сделала ему услугу, пожертвовав собой ради смерти горожан. Теперь ему не нужно содержать её, а это много, очень много, сэкономленной еды. Если бы эта тупая сука выжила, Урмеру не смог бы её убить. Вновь пришлось бы лечить эту старую злобную тварь... Хотя бы ради того, чтобы она продолжила мучиться. Это стало бы хорошим наказанием за своенравие.

Урмеру уже подошёл к Бергатту, к его центральным воротам, когда-то величественным, а сейчас... Сейчас это просто груда мусора. Весь город — одна большая груда мусора. Труп старого доброго Бергатта. Но ради памяти о прошлом величии этих улиц и их обитателей, маг никогда не позволял трупным червям, могильщикам, копошиться в его останках.

Проклятые воры! Мало того, эти ублюдки привели бы других могильщиков, уйди хоть один из них с добычей. Рано или поздно они уничтожили бы поселение, хутор... возможно, выгнали бы выживших жителей на окраины долины, где те влачили бы жалкое существование, ещё худшее, чем даже у пастухов. Потом за могильщиками пришли бы поселенцы, беглые каторжники, разорившиеся крестьяне... человеческий скот, бегущий от своих господ... А за ними потянулись бы и господа, грёбаные солдаты, новые маги, все, все, все!

Могильщик должен сдохнуть. Иначе — крах. Крах исследований, крах всем его социальным экспериментам. Погибнет всё, чего он добивался. Сильгия уже втоптала в землю результаты десятков лет экспериментов в медицине, нельзя, чтобы было уничтожено остальное.

На Урмеру смотрели как на идиота, когда он, превозмогая боль, рассказывал о том, что многих пострадавших братьев и сестёр можно спасти, используя в качестве материала плоть и органы обычных людей. Он стоял напротив наспех сколоченного из переживших бойню старших магов триумвирата, несмотря на все усилия медиков с его лица сходила кожа вместе с мясом, рассказывал о своих планах, а они назвали его безумцем. Сильгия валялась рядом на окровавленных носилках, она блевала кровью и желчью сквозь повязку на лице, а они говорили, будто лучше остановить её страдания. Шемех выл, держась за двух учеников, требуя мести, а они успокаивали его, предлагая остыть и обсудить произошедшее.

"У меня есть три сотни людей, которых считают погибшими, — говорил Урмеру. — Никто никогда их не хватится. Мы может использовать их в качестве подопытного материала...".

Но они говорили, что так не пойдёт. Слишком большие жертвы. Что будет, если про эксперимент узнают?

Тогда Урмеру решил уйти. Единственное, что он забрал — новый Знак. В качестве символа того, как маги были велики когда-то, и как низко они пали после бойни. Шемех и Сильгия последовали за ним. Никто за ними не гнался, никто не пытался вернуть. Их отвергли. А потом про них просто забыли.

Покой, вот чего всегда не хватало любому исследователю. Теперь его было с достатком. Пусть они перессорились с Шемехом. Пусть пришлось экспериментировать с численностью выживших бергаттцев. Пусть ураган тогда едва не разрушил все барьеры, которые Урмеру установил, чтобы туман не заполнил всю долину. Пусть Хасл и Варл при помощи той девки-медиума едва не связались с новым орденом. Пусть... Трудности возникают всегда. Две сотни — идеальное число, чтобы жители долины при имеющихся ресурсах, не имея никаких внешних связей, сыто жили себе в удовольствие. Барьеры всё же выстояли, хотя дед Викле, как там его звали, едва унёс ноги с фермы, и в результате пришлось пожертвовать лишь небольшим куском земли да строить ему новое жильё. А та мелкая сучка настолько верила ему, Другу, Учителю, Урмеру, что Хасл забил её до полусмерти, пытаясь вынудить подчиняться, и девчонка не нашла лучшего выхода, кроме как повесится. Но гнилой плод иногда даёт здоровые всходы, и молодой Хасл убил взбесившегося...

Нет, этот росток тоже сгнил на корню. Но даже он может ещё пригодиться.

Урмеру коротко хихикнул и потёр руки. На эту секунду он отвлёкся от дороги и едва не угодил правой ногой в связку энергетических узлов, намертво вцепившуюся в горку медной посуды.

Чёртова остаточная магия! Ей нельзя управлять, она не связана ни формулой, ни формой, это всего лишь сгусток чистой энергии, да ещё и практически необузданной. Вся эта прорва энергии просто валяется, где ни попадя, напитывает старые обереги и чары, с которыми из-за бьющей через край мощи тоже невозможно работать. Пропасть энергии, выпущенная впустую, и впустую же продолжающая просто быть, оставаться на месте, словно дожидаясь какого-то часа...

Так. Тут налево. Тут прямо, рядом с той стеной... потом направо... Как же тяжело стало вспоминать свободные пути! Годы идут...

Маг шагал по узкой улочке, продирался сквозь деревья, перелезал через груды битого камня. Кости хрустели под ногами. Странно, что они вообще сохранились — должны были давно истлеть в пыль. Возможно, тому виной те же остаточные магические эманации.