Замена

Его голос. Воспоминание из госпиталя "NERV", те же слова — один в один, — те же мысли.

Ребенок стоял на подоконнике, думая, что перед ним — детская. Впереди у него были игрушки, друзья, нянечка этажа улыбалась ему. Я видела мысли мальчика, но Каору не позволит ему умереть счастливым: за пять этажей до земли ребенок успеет прожить ад.

— Боль должна быть избавлением.

"Не так, как нам", — закончила я за него.

Вокруг снова был зал, и Элли уже стояла на сцене, странно на меня глядя.

Каору сидел рядом, светски улыбался уголками рта. Он словно бы говорил: "И что ты стоишь?" Тот же вопрос читался в глазах многих. Длинная пауза, пустые секунды — минуты? — а я все стояла, стояла...

— Президент, — позвала я. Голос хрустнул в тишине актового зала.

— Да, учитель Аянами, — отозвался Андрей где-то позади.

Я не стала искать его взглядом.

— Заканчивайте без меня. Всего доброго.

— Твоя трость, Рей, — подсказал Каору.

Зал оживал, и голос Нагисы почти растворялся в нем — звучал только для меня.

— Они и правда так похожи, — услышала я, закрывая за собой дверь.

* * *

В зеркале отражалась я. Синеватая бледность, серо-розовые губы. Фальшивые серые глаза. Впадина под шеей была такой глубокой, что казалась дырой. Я поспешно застегнула ворот блузки и сжала его пальцами.

Мы похожи. Мы умираем.

Я тронула пальцем под правым глазом. Там был тонкий длинный шрам по всему нижнему веку, едва видный за ресницами. Каору тогда увидел картину, где девушка плакала кровавыми слезами. Так совпало, что от лекарств я в тот вечер лежала пластом.

"Это красиво", — сказал он, доставая тонкую булавку.

"Вот увидишь", — пообещал он.

И я действительно увидела.

Вода шуршала из-под крана, с сероватым плеском уходила в слив. Никто, совсем никто не заходил в туалет, никто не мешал мне и зеркалу. Отчего-то захотелось рассмотреть себя, попытаться понять, кого преследует Каору уже столько лет. Что во мне такого? Рассмотреть, из-за кого дергается Икари, почему он так смущается.

Я знала, что мой ответ не найдется в зеркале: он не в глазах, не в форме лица, не в редком сочетании черт. Он здесь — я попыталась коснуться лба своего отражения, но палец встретился с пальцем. EVA послушно отозвалась покалыванием в висках.

Шуршала вода, я смотрела на себя, все еще надеясь на другой ответ.

А вдруг?

Дверь распахнулась, и я от неожиданности крепко стиснула навершие трости. На пороге стояла Карин Яничек. Я смотрела на нее в зеркало и видела, как ужас сменяется на ее лице смятением, смятение — облегчением. "Я вас искала", — сказала я за нее.

Карин дрожала. Она стискивала кулаки, пытаясь унять дрожь, — маленькая, неловкая, неправильная. "Неправильная?" — удивилась я своим мыслям и только теперь поняла, что все еще смотрю на ее отражение.

— Аянами-сенсей...

— Да, Карин?

Она шумно вдохнула и решилась:

— Я бы хотела с вами поговорить.

"Мы уже говорим". Я почувствовала раздражение и страх, ее и мои чувства мешались как одно, и я уже знала окончание нашего разговора. Маленький туалетный диалог завершится рапортом, потому что Карин — готовый медиум, который не понимает, что чувствует. Мы — мы все — списывали ее способности на серый страх, на то неназываемое, что остается с нашими выпускниками.

Мы ошибались. Мы были правы.

— Аянами-сенсей, я ощущаю себя неправильно. Это... Это все не должно быть так!

... Она знала, кто следующий уедет из лицея, кто исчезнет, чувствовала, когда приходит беда. Ее отец рос в маленьком городке, где жило много переселенцев из Кейптауна. Много выживших в Ядерном приливе, но еще больше тех, кто ушел вглубь континента еще до Первого удара. Тех, кто почувствовал странное. Странное и страшное.

Карин любила горы и ненавидела лицей, где видела Ангелов, которые всегда исчезали.

— Почему ты пришла ко мне?

— Вы же всегда остаетесь, — сказал она. — Все, кто отмечен синей дымкой, уходят. А вы — остаетесь.

"Я остаюсь. Всегда".

— ...Вы тоже чувствуете, что скоро будет что-то худшее, правда, Аянами-сенсей?

"Она зовет меня по японской традиции".

Мы сидели под умывальниками, и я рассматривала трость: зажала ее коленями. Не могла заставить себя смотреть на Карин Яничек, в глаза ей — хотя бы потому, что не могла ответить. Страх ее я разделяла, ощущения — тоже. Но ответа я не знала.

Никто не входил в туалет, пульсировала в трубах вода, и в длинное окно под потолком заглядывал вечер. Карин принимала мое молчание как ответ, ей стало легче просто оттого, что она выговорилась. И это меня устраивало: на фоне кровавых призраков в глазах, щекотной боли в мышцах ног и ощущения, что я предательница.

Когда открылась дверь, я встала.

— Карин, здравствуй, — неуверенно сказала Майя. — Здравствуйте, Аянами-сан.

Я кивнула ей, уже снова глядя в зеркало, и увидела, что за дверью в полутемном коридоре стоит инспектор Кадзи. Он держал мобильный и читал — или делал вид, что читал. Запорный механизм протянул низкую ноту, захлопывая дверь.

— Зд-дравствуйте, — ответила Карин и тоже поднялась. Она хотела остаться со мной наедине, но Майя уже справилась со смущением.

— А я за тобой. Девочки сказали, что ты здесь. Пойдем, тебя хочет видеть доктор Акаги.

— Что-то случилось?

— Говорит, это насчет последнего анализа крови, — пожала плечами Майя. — Какая-то ерунда получилась. Ты не волнуйся, там почти наверняка ошибка.

Карин снова смотрела на меня. Я увидела просьбу совета в ее взгляде, и снова стало неуютно. "Ты их убивала — своих учеников, — подумала я. — А Карин Яничек просто уедет ненадолго от своих кошмаров. Будет учиться иначе, и однажды мы снова встретимся, и тогда она меня поймет. Наверное".

Было что-то странное в этой мизансцене: в громе воды по трубам, в обмене взглядами, в ссутулившемся садовнике за дверью женского туалета. Что-то странное — и угрожающее. "Нам не дали договорить", — поняла я. СБ передали наш разговор слишком быстро по всем инстанциям, не стали ждать моего рапорта: пришла Майя — почти и не прячась. Пришел лично Кадзи-сан, и... Я прислушалась: в коридоре были еще люди, и острый запах оружия тоже был там, и непременная термохимическая смерть.

Я вглядывалась в Карин. Она боится, она видит много больше, и у нее неправильный микрокосм, но я не видела ни следов раскрытия, ни терпкой синевы. Кровавый призрак прошел сквозь поле зрения и исчез в стене.

— Аянами-сенсей? — тихо позвала ученица. — Я пойду?

Я кивнула ее отражению.

— До свидания, Аянами-сан, — сказала Майя и открыла дверь. — Пойдем, Карин?

— Да, конечно. До свидания, Аянами-сан.

— До свидания.

Снова запела пружина, где-то наверху спустили воду, и трубы загремели еще громче. Я прикрыла ладонью горящие глаза. "За Карин Яничек пришли. Она — Ангел". Я не могла понять, что происходит, почему выпускница вопреки всем тестам оказалась врагом. Почему ослепла я, ослеп Икари-кун, заменявший меня в этом классе. Почему оплошали медиумы-кураторы.

Сердцу было тесно за ребрами.

Не было никакой ошибки, поняла я, распахивая дверь. Не было — до сегодняшнего дня, и еще не поздно остановить все.

Карин уже почти дошла с Майей до лестницы, а меня взяли за локоть.

— Не спешите, Аянами-сан, — сказал Кадзи. — Вам не стоит торопиться.

Я оглянулась. Коридор был пуст, сотрудники СБ исчезли, но садовник стоял, поправляя сложное устройство связи на ухе, а другой рукой все еще придерживая меня.

— Это ошибка, Кадзи-сан. Она...

Бум. Бум. Бум. Пульс мешал говорить, и темнота коридора окрашивалась в оттенки багрянца. С каждым ударом сердца перед глазами вспыхивало облако яркого света.

— Никакой ошибки нет, Аянами-сан. Яничек опознана как Ангел. Главное, не волнуйтесь. Вам вредно, вы бледнеете от этого.

Я обернулась. Каору небрежно отшвырнул Майю в сторону и прямо у лестничной клетки набросился на Карин. Теплая волна прокатилась коридором, и я увидела бойню. Нагиса не дал ей и шанса раскрыться — "А она могла?" — он опрокинул ее, смял и рассек на куски. Фрагмент коридора вокруг них разросся огромным залом, брызнул густой дым, скрывший финал — поглощение микрокосма.

Отдача ударила мне по глазам, и это было уже слишком.

* * *

Лицей горел.

Я распахивала двери, ища выход, но его не было: из каждого проема мне в лицо бросался ослепительный жар. Кричали дети, и их крики врывались в пламя сиреневыми молниями. Я видела скрип перекрытий, в которых ворочалось пламя, я видела, как бьется пожарная сирена.

На пути к единственной лестнице стоял Каору.

За ним был холл и, возможно, — выход.

— Хватит уклоняться, Рей, — сказал он. Он улыбался, и пламя лизало потолок над его головой. От жара его волосы шевелились.

Я попыталась обойти его, но он отшвырнул меня — прямо на горячую стену. Когда рубашка прикипела к спине, я закричала.

— Давай, — потребовал он. — Ты выйдешь отсюда со мной — но не как кукла, поняла?!

Он стоял надо мной и говорил.

Специальный госпиталь NERV сгорал вокруг нас — не лицей. Водоворот ледяного пламени закружил меня, и все закончилось.

* * *

"Лицей никто не сжигал", — решила я, видя потолок палаты над собой. Не сжигал, не сжигал, не сжигал... Мысли не поспевали за пульсом, и я понимала, что с сердцем что-то не так. О, нет, подумала я.

"У тебя потрясающее сердце, дорогая моя. Даже не верится, что это моторчик раковой больной", — сказала Акаги три года назад. Я попыталась сесть в кровати, карабкаясь по неизменным ступеням: слабость, муть в глазах, иголки боли за височными костями.

— Вот умница, очнулась, — сказала доктор Акаги. — Давай, снимай датчики.

Я сунула руку в разрез больничной рубашки и отлепила от груди две присоски. Еще один провод заканчивался пластырем под ключицей.

— И его, и его, — кивнула Рицко-сан. — Я на всякий случай легкие прослушала. Ты хорошо дышала, как во сне, как ребенок.

Она положила на прикроватную тумбочку лоток и отошла к столу, так и не поставив уколы. Я следила за ней: странный голос, странные жесты. Акаги бедром зацепила раковину, и листок назначений вытащила из настольного зажима не с первой попытки. Я принюхалась, прозревая: в палате пахло спиртом — но не медицинским.

— Вы пили?

— Я? Не-ет! — отмахнулась Рицко-сан и принялась писать. В кресло она так и не села.

Я потерла пальцами ладони: потно. Липко. Призраки исчезли, при поворотах головы больше не тошнило. За окном тени ветвей обмахивали фонарь, в палате пахло ложью и неправильным спиртом.

— Из-за Карин Яничек? — спросила я.

Акаги-сан подняла взгляд и нахмурилась:

— Из-за кого? А-а, ты имеешь в виду последнего Ангела?

Она выпрямилась, отложила ручку. Потерла пальцы, точно ища воображаемую сигарету.

— Я имею в виду Карин.

— Так она же и была Ангелом, — сказала Акаги. Она не могла найти себе места: пыталась устроиться на банкетке у двери, потом — опереться на стол. Доктор много двигалась, но совсем немного — со смыслом.

— Нет. Кто идентифицировал синий код? Икари? — мне вдруг стало холодно, но я все же продолжила: — Или Нагиса?

— Нет, родная моя, — покачала головой Акаги. — Сигнал поступил от СБ. Наверное, кто-то из медиумов. Но что тебе...

— Произошло убийство. Карин не была Ангелом.

— Погоди, что ты...

— Я говорила с ней. Она — медиум. Хороший, хотя и странный.

"— Мама хотела, чтобы я стала шеф-поваром. А папа сказал, что женщины шеф-поварами не бывают.

— А ты хотела?..

— Я? Они оба не знали, чего хочется мне. Не спрашивали".

— Погоди, — снова сказала Акаги. — Не Ангел? Ты уверена?

Я промолчала: в моей уверенности теперь не было смысла.

— День, когда прибыл Икари, — сказал Рицко-сан задумчиво, — в тот день ты пропустила Ангела. Ты сама рассказывала, что еле разглядела его. Когда уже знала, кто это. Помнишь?

Она вдруг улыбнулась и продолжила:

— А какой день был, правда? Противный такой, и мальчик этот директорский — тоже гад. И что тебя потянула так на него? Хоть на второй раз он ради тебя постарался?

Виски, подумала я. Скотч. Мне было противно.

— Доктор Акаги-сан. Мне надо узнать, кто определил Карин как Ангела.

— А? Зачем?

— Я так хочу.

Рицко-сан встала, пошатнулась и пошла к дверям. Свет мигнул: Акаги пощелкала выключателем. Тьма — свет. Снова тьма. Мне стало нехорошо, ладоням — совсем потно.

— Ты дурочка, Рей. Плюнь на это все. Плюнь, ладно? У тебя метастаз в правом легком и... Плохая гистология костей.

Свет — тьма. Свет — тьма. Ритм грохотом отзывался в ушах.

Тьма — свет. "Метастаз, — подумала я отстраненно. — Сколько раз я уже умирала?"

— Со дня на день начнутся новые боли, — сказала Акаги из темноты. В ее голосе было мокро. — Я перевожу тебя на симеотонин.

— Зачем?

— Просто так. До конца.

Она вышла, оставив свет включенным.

Я оперлась на стену, обхватила колени руками. Доктор Акаги так и не свыклась с мыслью о моей смертности. "Плюнь на это все", — вспомнила я и, увидев на стуле свою сложенную одежду, потянула рубашку через голову.

"Извините, доктор, — думала я, берясь за белье. — Нет. Просто — нет".

* * *

Я открыла дверь "Финансово-экономического отдела" и посмотрела на дежурного.

— Аянами-сан? Доброй ночи.

Он часто дежурил за стеклом в приемной. Или я запоминала только его — невзрачного, обычного, серого. Или их было несколько — невзрачных, обычных... Я потерла висок.

— Доброй ночи. Я хочу поговорить с офицером, принявшим рапорт о синем коде.

Дежурный кивнул и опустил руку под стол. Зашипел привод замка, запирая входную дверь — дверь с табличкой "Финансово-экономический отдел".

— Одну минуточку, Аянами-сан, — отозвался дежурный и развернул к себе терминал. — Присядьте, будьте добры.

Я кивнула, но к креслам не пошла. В приемной всегда стоял запах лазерной печати — густой, насыщенный, как, наверное, в типографии. За внутренней дверью находился серверный зал и рабочие посты группы слежения. За серверным — кабинеты отделов. Были еще лестницы вверх, вниз, и везде стояли принтеры.

Но печатью пахло только в приёмной.

— Проходите, Аянами-сан, — сказал дежурный, не отрывая взгляда от экрана. Внутренняя дверь щелкнула и приоткрылась. — Кадзи-сан ждет вас.

Наверное, мне стоило удивиться.

Я прошла через серверную, не видя никого.

"Ты умрешь".

"Карин умерла".

Свет — тьма. Свет — тьма. Мне казалось, что я готова ко всему: я с детства слышала только сроки — год, три года, потом как-то было даже четыре месяца. Сначала я не понимала, о чем они все говорят, потом — понимала. В сущности, разницы не было никакой. До сегодня. До Акаги, напившейся настолько, что она не смогла сделать укол. До мечты — симеотониновый рай на всю оставшуюся жизнь.

И я даже не спросила, сколько ее осталось — жизни.