Конь вздохнул, фыркнул, но согласился. Ему тоже не хотелось менять хозяина, даже на время, но раз так сложилось...
Дважды Вена уговаривать не пришлось. Он даже соизволил благодарно улыбнуться. Мне же пришлось садиться на его место в телеге рядом с мальчишкой, который чуть брезгливо пододвинулся. На Медке Вен смотрелся замечательно. Настоящий воин, защитник. Даже его немного заносчивый вид на коне был более чем естественен. Воплощенная наяву мечта многих женщин. Интересно, сколько лет бабонькам, тем, кто едет в нашем обозе? Если молодые, или, не приведи Пресветлые Небеса, незамужние, то как бы проблем не возникло: на такого красивого мужчину женщины не могут не обратить внимание, тем более, что он заметно выделяется на фоне простоватых возниц.
Теперь — второй, назвавшийся именем Дан. Мальчишка чуть насмешливо смотрел на меня. До сих пор он не проронил ни звука. Сидит на телеге, как на троне. Да у кого же из простых людей такая прямая спина, так расправлены плечи, кто так держит голову? А руки... Белые, хотя и в царапинах, но ухоженные, с тонкими удлиненными пальцами — смешно даже подумать, что эти руки могут держать лопату или колун для колки дров. Это руки человека, не привыкшего к тяжелой работе. Мозоли, кажется, на них тоже присутствуют, но скорее как следы от постоянных тренировок с мечом. Насмотрелась я за свою жизнь и на отставных солдат, имею представление об их ладонях... Сейчас мальчишка правил телегой, держа вожжи так, как всадники держат поводья у коня. Не пойдет! И этот его высокомерный взгляд... Крестьяне так не смотрят. Это врожденное или выработанное годами под приглядом строгих учителей. Ростом немного повыше меня, симпатичное темноглазое лицо. Внешне очень милый парнишка. Не знаю, справил ли он двадцатилетие. Скорее всего, ему лет семнадцать-девятнадцать.
Ох, ну а с тобой-то, друг, что делать? Если считаешь, что в нынешнем обличье тебя можно принять за крестьянина, то в таком случае я легко смогу сойти за жену Правителя.
— Послушай, милый, — обратилась я к мальчишке, — ты не мог бы эти несколько дней поездки сидеть не так прямо? И на простолюдина со своим надменным видом ну никак не тянешь...
Мальчишка лишь чуть заметно передернул плечами — понимай это так, как твоей душе угодно.
— Дорогой, — я стала терять терпение, — мне нет дела до того, кто ты есть на самом деле. Будь хоть сыном самого Всеблагого! Но я обещала Мариде доставить вас в Стольград в целости и сохранности, и только поэтому нам надо придумать нечто такое, чтоб вы оба на пути туда не привлекали ничьего лишнего внимания. С этим, надеюсь, согласен?
Опять все то же непонятное передергивание плечами. Он что, не желает говорить с теми, кто ниже его по рождению?
— Дан, ты меня слышишь? А может, ты меня не понимаешь? Или перед обращением к вам, уважаемый, вначале требуется получить письменное разрешение?
— Я тебя слышу и прекрасно понимаю, — наконец изволил откликнуться тот. — И не стоит повышать голос.
О, Великие Небеса! Я почти что схватилась за голову. Нет, Мариду надо убить без всяких сожалений! На нашем языке мальчишка говорил правильно, но с заметным жестковатым выговором уроженца Харнлонгра, соседнего государства. Так он оттуда! Теперь ясно, на каком языке они с ведуньей общались. Вот только при первом же досмотре или проверке, стоит ему открыть рот, как мы пропали! Если нас ищут, то уж такую отметину, как чужой говор, обязательно укажут среди главных примет. И что мне теперь делать прикажете? Такое не спрячешь. А впрочем...
— Вен, — позвала я всадника, — сейчас же нарви мне листьев подорожника.
— Зачем?
— Рви, я сказала!
Тот отъехал с весьма недовольным видом. Не привык, видимо, выполнять женские приказы. Впрочем, скоро он высыпал в нашу телегу пару десятков листьев. Я тем временем снова полезла в дорожную сумку, и, вытащив кусок полотна, оторвала от него полосу шириной в ладонь. Затем стала разминать пальцами принесенные листья и хотела было приложить их к шее мальчишки, но тот мотнул головой.
— Это еще зачем?
— А затем, что отныне и до приезда в Стольград у тебя будет болеть горло. Внутренние нарывы. И отныне при всех разговорах, при ответах на любой вопрос, ты можешь произносить лишь "да" и "нет", ну, и еще издавать пару ничего не значащих звуков. Воспаленное и обложенное горло не дает тебе говорить. А одно из лучших простонародных средств для лечения нарывов — сок подорожника, да где ж его в дороге взять! Вот и приложим листья того же подорожника тебе к шее, прибинтуем, и ни у кого не вызовет подозрения ни твоя осанка, ни то, как ты держишь голову. При нарывах на шее человек держится несколько неестественно, не так, как обычно. Да и иноземный говор таким образом можно скрыть.
— Давай просто обмотаем шею этим полотном? Не хочется прикладывать грязные листья.
— Все должно быть правдоподобно. Если нас поймают, то на шее вместо подорожника у тебя окажется железная цепь. Она, кстати, тоже не очень чистая. Так что потерпишь.
Мальчишка недовольно прищурил глаза и хотел мне что-то сказать, но сдержался. Я приложила к его шее листья и прибинтовала их полосой полотна, причем закрепила листья так, чтоб их кончики кое-где чуть выступали за край бинта. Удивительно, но полоса на шее разом разрешила все проблемы с мальчишкой. С толстой повязкой и выглядывающими из-под нее зелеными листьями парнишка вызывал сочувствие и даже забавно смотрелся. Забинтованная шея сделала естественным и его осанку, и ухватки... Дан чувствовал это и недовольно поглядывал на меня, явно желая сдернуть с шеи раздражающую полосу. Однако, когда светловолосый Вен что-то негромко сказал ему, парень немного успокоился. Меня насторожило другое: когда я бинтовала мальчишке шею, мне показалось, что кожа у него слишком горячая, да и глаза слишком уж блестят.
— Дан, ответь, только честно: ты здоров?
— Да.
— Прости, но мне показалось, что у тебя жар.
— Показалось.
— Ты уверен?
— Да.
Н-да, парень, тебя никак не назовешь интересным собеседником. Может, действительно, заболел? Вон сколько ночью по болоту ходили, а там даже летом вода холодная. Хотя, кто знает: может у них в Харнлонгра у жителей кожа более горячая, чем у нас. Да ладно, позже разберемся.
А сейчас, несмотря на саднящую горечь последнего разговора с сестрицей и тяжесть от непривычного чувства расставания с домом, в моей душе царило пьянящее ощущение свободы, радость того, что я отныне свободна! Все, не будет больше домашней работы от рассвета до рассвета, можно не торопиться с выполнением очередного срочного заказа, не нужно угождать домашним и подстраиваться под их капризы... Я вольна идти куда хочу, и делать все, что угодно моей душе! Какое счастье! А сестрица... Она добрая девочка, она вскоре перестанет сердиться, успокоится... Бедная, как же она тогда будет раскаиваться в своих неосторожных словах! Надо будет каким-то образом дать ей понять, чтоб она не очень переживала по этому поводу.
Жарко грело солнце, мерно покачивалась телега, дул легкий ветерок... Обоз тянулся по широкой дороге, проложенной среди высокого леса. Чуть шумела листва, пели птицы. Яркое солнце пронизывало светом кроны деревьев по обе стороны дороги, отчего радостным и счастливым казался даже стоявший сплошной стеной темный ельник по правую руку. Пахло разогретой хвоей. Иногда меж колючих ветвей мелькали беличьи хвосты.
Чудесный день! Как давно я не сидела без работы так, ничего не делая, никуда не торопясь, а просто отдыхая! Пресветлые Небеса, как это, оказывается, хорошо! Прислонившись к накрытым дерюгой сундукам я задремала, а потом вообще уснула. Не знаю, сколько времени я так проспала, но проснулась, услышав голоса. Рядом с нашей телегой ехал на вороном коне хозяин обоза, седоватый, крепкий мужчина. Он о чем-то разговаривал с Веном, похоже, ударился в воспоминания об их совместной службе. Мое пробуждение вызвало у хозяина заметный интерес.
— Еще одна баба в обозе. Не люблю я вас брать в дорогу, но все равно навязываетесь. Даже у меня и то жена за обозом увязалась, да не одна, а с обеими дочками. Не сидится им дома, в столицу понадобилось ехать: дед у жены умер, небольшое наследство оставил. Вот и решила моя поехать в Стольград, приданого дочерям в столице накупить. Нет, чтоб зимы дождаться, да куда там! На всю работу рукой махнули, что жена, что дочки — не терпится им деньги потратить! Ну, бабы! А тебя-то, девка, что в дорогу понесло? Летом и на своем подворье работа найдется. Не просто так спрашиваю. Времена сейчас такие, что надо знать, с кем путь делишь. Тебя, девка, взял с собой только оттого, что охранник твой мне знаком. Боевой товарищ, вместе воевали.
— Что, — улыбнулась я, — я вам настолько не нравлюсь?
— Почему же? — хозяин обоза усмехнулся и непроизвольно подкрутил усы. — Нравишься. И даже очень. Да, меня зовут Драг. Тебя, как мне передали, Лия. Вот и познакомились. Но дело в том, что такие красивые девки как ты одни обычно не ездят. С ними муж едет. Мало ли, что с такой кралей в дороге приключится! А если девка не замужем, то с нею отправляются или родители, или родственники, или друг близкий.
— Мне в столицу по делу надо, а то разве поехала бы летом!
— По какому делу?
— К лекарке надо. С глазами у меня последние дни плохо стало.
— А что же ваша ведунья?
— Так она меня туда и послала.
— Понимаю. Ну, а везешь что? Сундуки на телеге — твои? Спрашивать об этом у нас не принято, конечно, но я ж тебя не знаю. Не для лекарки ведь столько добра припасено?
— Там одежда на продажу. Я — швея. Над вышивками глаза и посадила. Раз уж поехала в столицу, то заодно надо хотя бы немного денег выручить.
Мужик лишь хмыкнул в бороду.
— Ты, девка, мне сказки не рассказывай! То, что ты плохо видишь — это заметно. Глаза щуришь. А вот почему одна едешь, да еще и охранника наняла... За охрану платить надо, и немало. Попросила бы кого из поселковых помочь добраться до столицы — они у вас тоже часто туда по делам ездят. Или бы подождала, когда от вас обоз пойдет в Стольград. С ним бы и направилась. Да и в деньгах это куда дешевле выйдет. Не хочешь говорить? Ладно, твоему охраннику я доверяю, а он за тебя поручился. Что с парнишкой-то у вас? Какой-то красный он. Болен, что ли?
Я посмотрела на Дана. Его вид мне совсем не понравился. Парень и верно на лицо покраснел, руки, держащие вожжи, заметно тряслись, а в глазах появился лихорадочный блеск.
— Это мой родственник, — вступил в разговор Вен. — Все горло внутри обложено — нарывы внутренние, вот и выглядит так. Говорить почти не может.
— Надеюсь, не заразно?
— Да ты что! Нет, разумеется! Сам знаешь, что при воспалениях бывает.
— Знаю, — вздохнул старый солдат. — Сам маялся.
— Вот и мы с племянником замаялись! Не знаем, где он эту дрянь подцепил! Наша ведунья говорит, что весной в холодной воде накупался. До тепла подождать не мог!
— Ну, с пацанами это бывает... Значит так: где-то через час-два река. Передохнем там немного, потом дальше. А вечерком мы с тобой посидим, — повернулся хозяин обоза к Вену. — Я кувшинчик припрятанный достану, службу вспомним.
Мужчина неторопливо затрусил на своем коне вдоль обоза, а мы посмотрели на Дана. Мальчишке и впрямь было плохо, хотя он и пытался это скрыть. Я потрогала его лоб; несмотря на вялое сопротивление парня, оттянула его веко, посмотрела в глаза, заставила открыть рот, задрала рукав его рубашки, посмотрела на шею и пальцы рук. То, что я увидела, мне совсем не понравилось. Вен ехал рядом, с тревогой наблюдая за моими действиями.
— Плохо дело, Вен. Скажи, в невольничьем караване не было человека, у которого на голове, сзади, у шеи, там, где кончается линия волос, была сплошная полоса коросты?
Тот растерянно посмотрел на меня. Ага, понял! Еще через пару секунд он потерянно кивнул головой.
— Таких двое было...
Приехали... Серая лихорадка. Далеко не всегда смертельно, но и хорошего тоже ничего нет. Поражает не всех, а как-то избирательно. Можно постоянно находиться с больным человеком и при том остаться здоровым, а иногда достаточно тронуть вещь заболевшего — и все, через несколько дней или недель заболеваешь сам. К вечеру у Дана должна подняться температура, затем по телу пойдет сыпь. Особенно плохо придется лицу: распухнет, глаз совсем не будет видно. Но и не это самое страшное...
Парочка уже с испугом смотрит на меня; даже их холодное высокомерие не так заметно.
— Что такое серая лихорадка, вы, думаю, знаете, — начала я. — Самое плохое в том, что к вечеру ты, дорогой мой, от сильного жара впадешь в беспамятство, у тебя начнется бред. И бредить ты начнешь на родном языке. Мало того: нас сразу же выгонят из обоза, и обозники в первом же селении обязаны будут сообщить страже о заболевшем человеке. Те примчатся и, в лучшем случае, запрут нашу компанию в каком-нибудь отдельно стоящем доме до полного выздоровления Дана, причем стража немедленно доложит о заболевании лихорадкой в столицу. О худшем случае развития событий я вообще предпочитаю умолчать. У вас в стране, думаю, тоже негласно разрешено втихую избавляться от людей, заболевших лихими болезнями. Кое на что во всех странах правители смотрят одинаково.
Мужчины растерянно помолчали, а затем Вен, с надеждой глядя на меня, спросил:
— Что будем делать?
— Во-первых, можно вернуться назад, к Мариде. Это самый простой и надежный выход. Ведунья с этой болезнью сумеет управиться за несколько дней.
— Нет! — сказал, как отрезал, мальчишка. — Разве нельзя прямо здесь что-то придумать?
— Я могла бы постараться, полечить... Но у нас с собой нет никаких лекарств, никаких трав. Надо возвращаться. Скажем обозникам, что я забыла нечто важное в поселке...
Мои спутники одновременно отрицательно замотали головами из стороны в сторону.
— Нам очень надо как можно быстрей попасть в Стольград. Ты даже представить себе не можешь, насколько это важно! Время скоро не на сутки — на часы пойдет!
— Да что у вас в столице за дело такое неотложное? Пойми же, Дан, серая лихорадка — не простая мелкая болезнь! Ты можешь умереть в дороге! Это более чем серьезная опасность!
— Не может быть даже разговора о возвращении в поселок. Причин этому много. И потом, там нас будут искать.
— Тем не менее...
— Ты не сказала, что мы можем сделать во-вторых.
Я вздохнула. Мужчины уперлись, как бараны, и не желают принимать никаких доводов. Такое впечатление, что они меня не слышат или не хотят слышать, но все равно ждут, что же я такое могу им предложить. Ох, Марида, Марида... Если бы не мое обещание тебе!.. Махнула бы рукой на эту парочку, пусть поступают, как хотят!.. Но парни и без того немало перенесли, да и просьба ведуньи...Не знаю, что ее так встревожило, но, как видно, у нее имелись на то более чем серьезные причины. Кому бы другому я отказала, да вот только не ей. Мне совсем не хотелось делать то, чем, очевидно, все же придется заняться. Вот уж не ждала, не гадала, что снова придется пойти на такое!
— То, что мы можем сделать, вам, боюсь, не понравится.
