Les

— Что с тобой? — Это уже Светла.

— Ничего, спи, сон снился.

— И мне снился. Хороший. Сижу я на брёвнышке струганном, да не круглом, а стёсанном, с гладкими ровными краями. И брёвнышки такие ступеньками вверх поднимаются. За ступеньками утес, но не каменный, а тоже, из брёвен, а впереди меня по двору Славий бегает.

— А я что делаю?

— Тебя я не видела, — Ответила Светла без всякой озабоченности. — Но ты где-то рядом. Ты теперь всегда, где-то рядом. Даже, когда и не вижу тебя. А тебе что снилось? Плохой сон?

— Не знаю. Вот пытаюсь понять

Но разбираться некогда было. Заботы о племени взвалились и не давали передохнуть. Всем, оказалось, я был нужен. Ко мне шли со всеми вопросами. Что делать, как делать, да где взять. Благо огородникам моя помощь не надо была. Да и тоже, как сказать! Ведь добился же я, что мои озорники вместе с женщинами огородничали. А им мои советы даже очень были нужны. Пришла даже женщина с жалобой на своего мужа, не желает тот её, ночью отвернётся и храпит. Не удержался и окрысился на бедную.

— Что же это такое? Да неужто мне теперь ночи не спать и следить, какой муж и что со своей женой делает?

Женщина заплакала и уходить. Стыдно стало. Они же ведь как дети малые. Даром, что взрослые. А в сексуальном плане — так и вовсе тёмные.

— Погоди, — говорю, — пришли ко мне своего мужа. Пусть после работы подойдёт.

— Спасибо, Николай!.. — женщина уже весёлая убежала.

А я вспомнил свой первый сексуальный опыт, когда в общежитии лег в постель с самой развратной девахой института. Пока не лёг, то от желания, чуть ли не лопнул, а как лёг, то представил, что в неё... как в унитаз... десятки... Меня чуть не вывернуло. После этого долго на всех девушек смотреть не мог. Пока не разморозила другая. Она сама со мной познакомилась. А через неделю заинтересовалась, что со мной происходит? Оказывается, я первый всю неделю к ней не приставал. Я возьми и расскажи. А она засмеялась и говорит, что моему горю поможет. И помогла. Хотя тоже, у неё мужиков было много, но грязной я её не мог представить. Так что уж, взялся за руководство, то и руководи во всём, даже в половой жизни!

Муж, как и было уговорено, вечером подошёл и, страшно смущаясь, признался, что не жил с женой, боясь её разочаровать своим маленьким пенисом. Я подсказал, что ему следует делать, а чего — нет, и тогда жена никогда не узнает маленький ли пенис у мужа.

На следующее утро, кстати, они оба прибежали и готовы были на руках носить. Да только незачем, да и некогда.

Приходили и с жалобами и подозрениями. Серьёзно отнесся лишь к сообщению, что двое молодых парней, не смотря на запрет, побывали в пещерах.

— А ну, давайте их сюда!

И парни предстали.

— Итак, что за нужда вас заставила нарушить запрет? Может быть, вы и не знаете что такое землетрясение, но что такое запрет — вы ведь знаете! И всё же нарушили. В чём дело?

Но парни молчали и только переглядывались. Я ждал и тоже молчал. По всему было видно, что сказать они могли бы, но...

— Ладно, давайте так, вы решите промеж собой, а вечером давайте встретимся вон там, и тогда поговорим.

Оказалось, у них действительно была тайна. И если бы не внезапный исход из привычных жилищ, то эта тайна так и оставалась бы мне неведомой. Вечером, придя на встречу, парни принесли что-то завёрнутое и вручили мне. Но по-прежнему смущённо молчали. Это оказалась глиняная табличка с изображённым на ней старцем. Перед собой старец держал руку с раскрытой ладошкой. Жест как бы предупреждал: не подходи! Даже не глиняная табличка, а кирпичная, поскольку была обожжена. И даже поверх изображения было нанесено что-то вроде лака.

— Смотри-ка! — Удивился я. — Кто это вас надоумил такие иконы делать?

Наконец, парни заговорили, но всё равно каждое слово из них клещами тянуть приходилось.

— Это Петра придумал...

— Ну и молодец! А чего же вы так таились? Горшечник, вон свои горшки всем раздаёт, не стесняется. А тут чего же? Ведь он же обжигал?

— Он.

— Ну, говорите, чего тяните? Начали, так всё и выкладывайте.

— Это мы сделали после твоего ухода. — Решил, что пояснил один из парней.

— И что же? — Всё ещё не понимал я.

— А мы не хотели, чтобы ты уходил.

— Признаться, и мне вас оставлять было жалко, но мне нужно было мать повидать.

— Вот мы и сделали...

В голове шевельнулась идиотская мысль.

— И вы решили сделать моё изображение, чтобы я хоть так, но оставался с вами?

Парни просияли, а был готов провалиться сквозь землю. Думаю, я был первым из землян, державших икону самому себе.

— Ну, братцы... Вы даёте! Надо же, первые христиане! Небось, и ритуалы какие понапридумывали? И кто же я для вас теперь? Николай-Угодник, что ли?

Мальчишки сияли... Нет, лучились счастьем. А и действительно, дети они все. С меня ростом, вон у одного уже поросль на подбородке, а всё равно дети. Чего удумали? И что мне теперь с этим делать? Ясно, что ни кричать, ни гневаться нельзя. Наплевать в такое счастье — хуже убийства. Но и поощрять культ личности совсем ни к чему. Ну и положеньице!

— Вот что! Пока это спрячьте. А было бы лучше, чтобы вы меня живого больше слушались. А вот когда не стану, тогда и будете своим внукам показывать и рассказывать.

Ребята с радостью согласились

— А что, скажите, я действительно такой старый, как на картинке?

— Ага... Очень похож!

Ну вот! Спасибочки! Я, значит, в старики записан. Отлично!

Парни ушли, а я остался один. День клонился к ночи. Всё вокруг замирало. И только во мне бурлили эмоции. Это же надо придумать! Основоположник новой религии! Святой старец! Это и тридцати лет-то нет! Да и ведь никакие этические нормы не привносил. Что я делал? Старался для людей. Дамбу, вон, строил, лечил как мог. Что ещё? Да! Песни пел. Вот наверно потому так и прониклись ко мне. До меня ведь песн и не пели. А сейчас, слыхал, сами что-то придумали. Но икона! Хотя, почему икона? Сразу религиозный подтекст. Говорят же, что хотели на память что-то обо мне оставить. В нашем мире фотокарточки есть, а здесь что? Нет, все логично. Это вид здешней фотографии меня смутил. В моём мире такие иконы, вот и ляпнул не подумавши. А думать надо. Ой, как надо! Прежде всего, о взрыве утёса. Права мать, не природное это явление — такие пещеры в таком твёрдом материале. И все, как один, в центре сходятся. Вот что меня смутило в первый же день, но потом за делами подзабыл как-то. Кто, когда и зачем это организовал — понять невозможно. Но, вот то, что это все взлетит в воздух — несомненно! Но вот когда? Мать почему-то и не сказала. Впрочем, сказала. " А я тебе уже говорила." Говорила? Но когда? Ой, похоже, что и вправду говорила. Где-то в памяти ворочается, что о взрыве Утёса я уже раньше слышал. Вроде как котёл под ним. Вспомнил! Мать, когда рассказывала, что с ней после смерти происходило, об этом, действительно говорила! Но, вот что? Якобы отец спустился с ней под землю и указал, откуда лава вырвется. Положим, что из грота и рванёт. Хотя и не обязательно. Впрочем, это не столь важно, а важно когда это произойдёт. Что-то мать про это говорила. Ведь действительно, говорила! Так-так-так... Она отца о том же спросила, а он ответил: "Помнишь, когда бомбу атомную сбросили?" Вот оно! А сегодня что? Я посмотрел на часы. 25 апреля 20:12. стало быть, время ещё есть. И я успокоился.

ВЫБОРЫ

Век всё же умер. Не помогли ни лекарства, ни колдовские шептания бабы Таны. Для жизни нужна ещё и сила, решимость. Когда-то и она заканчивается. Тогда ничто не поможет.

Обычных покойников зарывали в землю. Кладбище находилось довольно далеко от деревни. Вождей, оказывается, сжигали. Век умер под вечер. А уже утром, на излучине Сетупки был сложен огромный костёр. Никакие работы в этот день не проводились. У всех нашлись дела по упокоению бывшего вождя. Кто готовил брёвна для сидения и чурбачки, кто готовил факелы, для чего запасались нефтью (да не совсем и нефть то было — что-то вроде смолы). Женщины готовили ритуальные блюда. Девушки вышли в поле и собирали цветы. Даже дети были задействованы. Они из разноцветных камешков выкладывали вокруг костра узор. Светлые тона от центра становились всё темнее и завершались чёрным кругом. Лишь я один оставался без дела. Все работали, все знали свою задачу, никому ничего говорить не приходилось, потому я маялся от безделья.

Сожжение началось после полудня. К вечеру похороны были завершены. Закончилось и поминание. Но нард не расходился. Все молчали. Молчал и я. Лешек дал мне знак ждать, и я ждал. Время шло, но никто ни проронил и слова. И только когда солнце стало касаться горизонта, самый старший из нас тихо заговорил.

— Что же наш вождь к нам не идёт?

Все молчали. Наконец, с другой стороны раздалось:

— Наш вождь ушёл к отцам.

После некоторого затишья старший вновь задался вопросом.

— А что, скоро он вернётся?

И снова с другой стороны ответили:

— Он не вернётся более.

— А как же нам быть? Кто нас блюсти будет?

— Нам нужен новый вождь!

— Давайте позовём его.

И тут все в едином порыве встали, и долина огласилась единым и могучим криком:

— Во-о-ождь!

Снова все замерло.

Наконец старший проговорил

— Нам незачем звать, мы должны сами себе найти нового вождя.

— А как его найти? — Послышался вопрос с противоположной стороны.

— Пусть встанет тот, кто знает такого.

Лешек вновь посмотрел на меня и молча отрицательно кивнул головой. Мол, не спеши. Пока не твоё время.

Над собранием опять повисла тишина. И вдруг, со стороны совершенно иной, чем происходящий диалог донеслось.

— Медведь силой обладает. Пусть будет Медведь!

Как я не засмеялся — сам удивляюсь, настолько неожиданно прозвучало это заявление. Но собрание приняло слова серьёзно.

— Хорошо! А кто ещё что скажет?

— Солнце лаской обладает. Пусть будет Солнце! — Раздался рядом женский голос.

Теперь я понял. Это аллегория. В конце все эти качества должны в одном человеке сочетаться.

— Дождь, он жизнь несет. Пусть будет Дождь! — Теперь это был голос старухи.

— Земля, она всех нас любит и обо всех нас заботится. Пусть будет Земля!

А это был голос мальчишки. По-моему, это был Смышлёныш.

— Хорошо! — Произнёс старик. — А я говорю — Человек. Он единый, кто мыслит на земле. Пусть будет Человек.

Вновь повисла тишина.

— Хомка вернулся! — Услышал тихий шепот в самое ухо.

— Что? — ещё тише спросил я.

— Хомка вернулся! — Одними губами повторил Лешек. — Сюда направляется.

— Пусть идет! — Моментально решил я. — Нельзя ему сейчас перечить.

Вот, значит как! Мы его через месяц ждали, а неприятель сейчас появился. Хотя, вряд ли вражеское войско пришло. Времени то и было — туда и обратно. Нет. Пока ещё беды не должно быть. Но как удачно вернулся! На самые выборы попал! Придёт, покается перед народом и надеется ужом во власть пролезть? Стоп! Чего это я заранее так против него настроен. Дурные мысли у него были? Так что? И в наше время, когда и знаний и ума должно быть немерено, а дураков — хоть пруд пруди. Станет вождём, тогда узнает почём фунт лиха. Сразу дурь-то и повыбьет. Да ещё и не выбрали его. Что же люди скажут?

А люди молчали. Наконец, раздался голос Клима. Того самого, который первый со мной заговорил, когда я из леса вышел.

— Корневики предлагают Николая. — Он сильный. Сильнее медведя!

— Я тоже предлагаю Николая. Он ласковый, как солнышко!

Светла? Она это! Ну, да! Ведь тоже голос имеет.

— Николай! — Раздался голос вредной старухи, начальница над огородниками. — Он жизнь несёт! Сын его среди нас. Он новые семена принёс. Урожая теперь больше будет!

Откуда она знает? Ведь от моих семян как чёрт от ладана отмахивалась. А те, что взошли, то что по ним судить можно?

— Он всех нас любит! — Раздался чей-то тихий женский голос. И голос был такой, что, вопреки сказанному, уже и не надеялся на мою ответную любовь.

— Хорошо! — Снова согласился старший. — А кого ещё назвать сможете?

— Хомку! — Едва слышно донеслось, но тишина взорвалась.

Что кричали, понять было невозможно. Но, как взорвалась криком тишина, так же взорвался шум тишиной. К костру подошёл Хомка. Сразу было видно, что он взволнован. Но и был удивительно величав. Костёр освещал его крепкое тело, глаза смотрели прямо и уверенно. С копьём в руке он выглядел как Афина Паллада. Вот только мужчина, а не женщина, да и шлема не доставало.

— Хорошо! — Похоже, появление Хомки ведущего выборы не смутило. Или это так положено? — Кто скажет за Хомку?

По истечению требуемой паузы, донеслось:

— Хомка обещал детей наших Князю не давать...

Снова пауза. Да что-то долго тянется. Видать, больше хорошего сказать нечего.

— Хорошо! — В который раз согласился старший. — А какое зло за Николаем?

— Он не нашего рода!

— Нашего! Век в нем сына признал.

А дебаты, похоже, отступления от правил.

— Он не захотел магией русло Сетупки очистить. А ведь сила у него была!

— Аль ты её, силу эту мерил?

Костёр от испуга дёрнулся и выбросил кучу искр, так дружно и сильно грохнуло смехом собрание. Но старшего, видать ничего не смущало.

— Что ещё вспомните?

И снова тишина.

— Хорошо! А кто знает дурное за Хомкой?

— Я намедни обещал вечер с Натой провести, да жена не пустила!

Снова раздался хохот.

— Что значат наши слова, когда за ними дел нет? — Продолжил тот же голос.

— Хомка всё учить норовит, а сам никогда и ничему не учился!

— Злой он. Хомка-то!

— Папка хороший! — Внезапно закричал малец. И уже в тишине добавил. — Дерётся только...

— Хорошо! — Не давая возникнуть новому смеху, произнёс старший. — А кто ещё вождём быть может?

Больше предложений не поступило.

— Что же? Тогда приступим. Пусть каждый подойдёт и возьмет по два камушка. Белому и чёрному. Белый — за Николая, чёрный — за Хомку.

— Мой белый камень! — Внезапно заорал Хомка.

— Пусть будет так! — Согласился старший. Белый — за Хомку. Чёрный — за Николая. Там! Стоит пень. Киньте в него свой камешек, а другой выбросите!

К горке камней стали подходить люди и по одному уходили во тьму, но почти тут же возвращались и садились на свои места.

Лешек кивнул, поднялся и я. Но, только подходя к пню, я впервые задумался, а за кого же мне голосовать? За себя — чересчур откровенно. А ну как только один чёрный камень и окажется? За Хомку? Чересчур благородно. Тьфу ты... Да что это я? Ведь не обо мне или о сопернике речь. Деревню спасать надо. Ведь только я один об этом знаю. Будь Хомка вождём, ни он сам, и ни кто другой в беду не поверит. Не ради меня это всё нужно. И на дно выдолбленного сердцевины пня полетел чёрный камень.

Наконец, настал момент истины.

Корневики, кряхтя, притащили к свету пень и вывалили содержимое. Почти сплошь чёрные камни. Проблёскивали и белые, но их было несравнимо меньше. Никто считать камни даже не стал.

— Да я и не хотел становиться вождём! — Неожиданно заявил Хомка. Это друзья всё настаивали. Я понял. Жизнь, она короткая, а мы ссоримся, зло друг другу делаем. Зачем? Не лучше любоваться природой и радоваться жизни? Я признаю Николая вождём!