После Пламени. Венец Феанора

Диких орков, впрочем, почти не осталось: предоставленные самим себе, они пожирали друг друга или нападали на квенди, получая все более решительный отпор. От некоторых мы избавлялись сами, устраивая в нужный момент наводнение, лесной пожар или обвал в горах. А освободившиеся земли доставались племенам, подвластным Мелькору.

В самой крепости дети не рождались: не позволяла Музыка. Подростков доставляли в Северную цитадель со всего Эндорэ, определяли склонности и отдавали в обучение. Среди орков Ангбанда были ремесленники и целители, охотники и мясники, наставники молодняка и даже изобретатели. Но большинство, конечно, становились воинами.

Для Ангбанда мы выбирали лучших: самых смышленых и ловких, смелых и выносливых. Но никогда не забирали всех способных орчат: племенам нужны были вожаки, шаманы и просто хорошие охотники. А главное — те, кто сумеет дать жизнь столь же достойному потомству.

— Вот те, кто уходит со мною в Каменный дом, — я указала на избранных.

Их была почти дюжина — чуть больше обычного. Прошедший год выдался удачным для охотников Соснового нагорья.

— Ор-хаи рады служить Великому, — ответил вожак ритуальной фразой.

"Алаг, действуй!"

Отобранных мною орчат подхватил мгновенно налетевший вихрь, закружил, скрыл от глаз Воплощенных. И понес в Ангбанд.

Вот так. Быстро и эффектно. Гораздо лучше, чем заставлять орков добираться своим ходом, как делал Саурон, пока не передал мне работу с молодняком.

29

Так вот оно какое, Эндорэ! Ну, да, конечно, услышь это Мелькор, он бы немедленно возразил, что сосновый бор вокруг — лишь крошечная часть его Музыки. И что мне непременно следует еще спуститься в пещеры, подняться в горы, оценить красоту извергающихся вулканов и простор степей, роскошное многоцветье южных лесов и буйство метели, мягкое мерцание озерной воды в вечном сумраке и холодный блеск ледяных кристаллов. Причем желательно все это сразу. От видений, которые Восставший показывал мне в Амане, начинала кружиться голова. Для Мелькора все Эндорэ было единым целым, но я каждый раз терялся в водовороте воспоминаний Поющего. Хотя старался не подавать виду.

Нет, лучше уж смотреть самому. И "крошечной части" мне вполне хватит — для начала.

Ломенуз мягко ступал по ковру из опавшей хвои. Его имя — на валарине оно означало "Осторожный" — вполне ему подходило. Красивый конь — серебристо-серый с белыми гривой и хвостом и аккуратной звездочкой на лбу. И сильный: всю дорогу от Ангбанда до логова Паучихи я скакал галопом, не останавливаясь. Обычной лошади пришлось бы передохнуть несколько раз, а Ломенуз даже не вспотел.

Ворон большую часть времени ехал у меня на плече, иногда отлучаясь — видимо, чтобы поесть. Чаще всего он казался обычной птицей, но изредка я ловил на себе знакомый острый взгляд. Тогда я кивал: все, мол, в порядке, жив.

Исцелиться оказалось непросто. Сначала я смог только остановить холод, расползавшийся от ран. После чего пришлось восстанавливать силы. Долго.

Отдыхать я умел плохо, но здесь это получалось. Я дышал ароматом сосен и подолгу смотрел на небо сквозь колючие кроны: иногда тут даже видны были звезды. Я пил родниковую воду, холодную до ломоты в зубах, и собирал грибы — крепкие, упругие, с хвоинками, налипшими на влажные коричневые и золотистые шляпки. Ворон показывал мне то заросли орешника, то яблоню, то полянку с ягодами брусники.

Сил постепенно становилось больше. Я и сам не знал, откуда черпал их: то ли из Пламени, то ли из Венца, то ли из Эндорэ. Впрочем, это было не столь уж важно.

Понемногу утихла боль и срослась плоть, разодранная когтями Унголианты. Только шрамы остались. Потом стал видеть глаз, и я снова начал чувствовать руку, правда, слушалась она пока плохо. Былая подвижность пальцев возвращалась медленно и с трудом, но все-таки возвращалась.

30

— Ледяные челюсти, — тихо сказал Фингон.

Это и вправду походило на огромные челюсти, готовые разорвать на куски любого, кто осмелится приблизиться к ним. Белая пустыня с холмиками могил осталась за спиной, каким-то чудом выпустив нолдор из своих смертельных объятий. Впереди было нагромождение ледяных глыб. Казалось, какой-то великан разбил огромную хрустальную чашу, и она разлетелась на мириады осколков — каждый в два-три эльфийских роста величиной.

Края осколков резали, словно лезвия. Финголфин осторожно коснулся одного — и отдернул руку. С пальцев закапала кровь.

Вдоль щерящейся острыми гранями стены послали разведчиков — в обе стороны. Ждать пришлось долго. Чтобы отогнать мучительную сонливость, нолдор ловили рыбу, прорубая лунки во льду, чинили истрепанную одежду и точили оружие.

Потом посланцы вернулись. Ни с чем. Прохода в ледяной стене не было.

Финголфин внимательно выслушал разведчиков и ничего не сказал. Молча смотрел в белесую даль, будто надеялся найти там подсказку, как поступить. Словно бы и не слышал, как спорили нолдор. То ли задумался, то ли отчаялся наконец.

— Нам придется повернуть назад, — говорили одни. — Может быть, удастся отыскать дорогу в Валинор.

— Если мы вернемся в ледяную пустыню, она постепенно убьет нас всех, — возражали другие. — Во второй раз мы из нее не выберемся. Пути в Аман для нас больше не существует — только вперед, в Эндорэ.

— Это путь к смерти, — качали головами осторожные.

— Смерть ждет нас повсюду, — пожимали плечами нетерпеливые. — Здесь она хотя бы будет быстрой.

— Быстрой или медленной — все равно впереди Мандос.

— Тут все-таки есть шанс одолеть эту стену. В пустыне нет никакой надежды.

31

Он ехал вдоль незримой Завесы, хранящей Дориат.

Сын Песни? Но его мелодия заметно отличалась от эльфийских: слишком много напора, слишком мало гармонии. Сила — необузданная, беспокойная, ищущая выхода. Это неприятно напоминало Тему Старшего.

Кто-то из майар Мелькора? Непохоже. Не такая Музыка у Поющих.

Полукровка, вроде моей Лютиэн? Маловероятно, конечно, но...

Странного всадника стоило рассмотреть поближе. И я рискнула.

Я появилась перед ним внезапно. Дух в облике серого коня испуганно фыркнул и прижал уши, услышав мою мелодию. Все верно, кто-то из Темных.

Всадник глядел на меня спокойно, без неприязни, без особого любопытства. Высокий, черноволосый, в странном венце со светящимися камнями. И черты лица как будто знакомые. Неужели?...

— Ты сын Саурона? — вырвалось у меня.

Он удивленно моргнул. И тут же нахмурился, надменно вздернув подбородок.

— Я Феанор, сын Финвэ и король нолдор, — отчеканил таким тоном, словно незнание этого было для него оскорблением.

— Я майэ Мелиан, — представилась я, сдержав вздох облегчения. — Королева Дориата и супруга Эльвэ Тингола, друга твоего отца.

Нолдо спешился. Серебристый конь отбежал в сторону и остановился, настороженно косясь на меня.

— Значит, вести о твоей смерти были ошибочны, — заметила я. — Ты не только выжил, но и сумел вернуть Сильмариллы. Это ведь они?

— Да, — коротко ответил Феанор.

Ажурный венец на его голове был как будто слегка оплавлен справа, пониже одного из камней.

— Ты возвращаешься к сыновьям? — спросила я.

— Нет, к другу, — его лицо казалось застывшим. — Для сыновей я мертв.

— К другу? — я удивленно нахмурилась.

— К Мелькору, — теперь нолдо смотрел с вызовом. — В Ангбанд.

У меня заныло в груди. Что сделал Старший с этим несчастным? Какими сетями лжи опутал его? Какими угрозами заставил служить себе? Каким пыткам подверг?

Вмешаться! Спасти его! Вызволить из-под власти Восставшего!

Нет, нельзя. Это значит — навлечь беду на Дориат. Старший не трогает нас, пока мы ему не мешаем. Любая попытка воспрепятствовать ему может послужить поводом для войны, в которой наше королевство не выстоит.

— Прости, Сын Песни, — грустно сказала я. — Я не в силах помочь тебе.

— Разве я просил помощи? — нолдо приподнял брови. — Я хотел бы лишь сохранить нашу встречу в тайне, майэ Мелиан. Я мертв для всех — пусть так остается и дальше.

— Я не выдам тебя, Феанор, — тихо пообещала я. — Ни Мелькор, ни его майар не узнают об этом разговоре. Не бойся.

32

К Ангбанду приближался всадник. Тучи подо мной разошлись, и я отчетливо видел его.

Высокая серая лошадь без седла и узды. На седоке — черная с серебром туника поверх алой рубахи, черный плащ, а на голове...

На голове всадника был венец с Сильмариллами. Их свет я увидел прежде всего и узнал сразу. Но заставил себя сосредоточиться на коне, на одежде — на чем угодно, только бы не думать о том, чего я боялся. Только бы поверить, что едущий к Ангбанду не знаком мне! Точнее — знаком, но мало. Что это — всего лишь Моргот. Конечно, он ростом ниже обычного и узковат в плечах — но только потому что я смотрю сверху. И осанкой он вовсе не похож на отца. И его лицо...

Увидев его лицо я зажмурился — до боли, до радужных пятен перед глазами. Потому что обманывать себя дальше стало невозможно.

К Ангбанду ехал Феанор. Воин Ангбанда. Мастер, вернувший себе Сильмариллы ценой предательства.

А потом я успокоился. И глаза открыл. Только вниз не смотрел — старательно разглядывал звезды, внезапно появившиеся в прорехах облаков. Они уступали яркостью Сильмариллам, зато были чистыми. Их не коснулись ни кровь, ни грязь. И не коснутся.

Черно-красный всадник внизу меня уже не заботил. Он был просто слугой Моргота. Одним из многих. И он больше не был моим отцом.

33

В Ангбанде Феанора ждали. И готовились к встрече. Даже тучи кое-где разошлись, открывая звездное небо. Пламенный улыбнулся, оценив подарок.

Трехзубая громада Тангородрима уже нависла над головой, когда из срединного жерла бесшумно выплеснулся язык лавы, сбежал вниз по склону и рассыпался багровыми протуберанцами у подножия горы. Балроги выстроились двумя полукругами — казалось, перед огромными воротами зажглось множество костров.

Медленно разошлись тяжелые створки, пропуская майар. Сподвижники Мелькора остановились по сторонам ворот — шестеро справа, пятеро слева — и застыли, как изваяния, оставив широкий проход в центре.

Ломенуз приветственно заржал.

Феанор поморщился: пышная встреча имела мало общего с дружеской благодарностью. Скорее наводила на мысли о правителе, чествующем отличившегося слугу. Пламенный сдвинул брови: такую игру он не собирался поддерживать. Как и любые другие игры.

Едва нолдо спешился, как в проеме ворот показалась еще одна фигура. Мелькор.

Одет Властелин Ангбанда был, как обычно — в отличие от явно принарядившихся майар. Впрочем, ему вряд ли требовались парадные облачения или иные знаки отличия. Слишком явственно было ощущение силы, исходившей от него. Сила окутывала его, словно плащ. Сила венчала его непокрытую голову короной из темного пламени. Сила была его сутью и его Музыкой.

Феанор отпустил коня и пошел навстречу Восставшему. Без малейшей напыщенности. Спокойно и просто. Не склоняя головы, не отводя взгляда. Как равный.

— Приветствую тебя, победитель Унголианты, — заговорил Вала. — Воистину великое деяние ты свершил, и безмерной своей доблестью заслужил мою вечную благодарность.

Валарин как нельзя лучше подходит для торжественных речей. Слова падали размеренно, словно удары молота. Мелькор работал. Работал над новым положением Феанора в Ангбанде.

Надо, чтобы майар перестали считать Пламенного чужаком. Надо, чтобы они увидели в нем, если не равного себе, то хотя бы нечто большее, чем Воплощенного. Надо, чтобы Цитадель стала, наконец, для Феанора домом. И как раз сейчас наступил подходящий момент, чтобы расставить всё по местам. Заготовка раскалилась, осталось лишь придать ей нужную форму.

Пламенный улыбнулся и пожал плечами, по-прежнему глядя прямо в глаза Властелину Ангбанда и подчеркнуто не обращая внимания на свиту Валы.

— Я всего лишь помог тебе в беде, Мелькор. Как другу. В этом нет ничего особенного.

В глазах майар разом вспыхнул гнев на беспримерную дерзость нолдо. Лишь один взгляд остался бесстрастным. Спокойный и твердый взгляд Саурона.

Мелькор не изменился в лице. Столетия владычества над Эндорэ и плен в Амане были хорошей школой. Никто из Воплощенных не заметил бы ни досады его, ни мгновенно обузданной вспышки страха за Феанора. Никто из Воплощенных... но Поющие не могли не услышать короткого сбоя в мелодии. Всего-то несколько нот — Властелин Ангбанда быстро овладел собой.

Шесть ударов сердца — время, необходимое, чтобы придумать, как спасти положение. Еще пять ударов, чтобы величаво приблизиться к Феанору, встать рядом с ним и обнять за плечи — то ли покровительственно, то ли дружески.

— Ты сделал то, что было необходимо для Эндорэ, — сказал Вала уже без пафоса. — С возвращением домой, Феанор.

Они с Пламенным миновали ворота вместе — плечом к плечу, шаг в шаг. Одиннадцать майар молча вошли следом.

Глава 7

1

Мы скачем, почти не останавливаясь. Пожалуй, с дюжину дней. Может, дольше.

Отдых нашим коням не нужен. Собственно, они и не кони — духи, воплощенные в лошадиных телах и послушные воле Мелькора. Тот, что несет Валу — рослый, тонконогий, с черной, без единой отметины, атласной шкурой. Горячий, порывистый, в полном соответствии со своим именем: Бурузурус, Темное пламя. Я еду на серебристом Ломенузе, которого уже привык считать своим.

Мы могли бы не останавливаться совсем, но Мелькор все же делает иногда привалы. Как будто ради меня. Хотя думаю, он и сам устает, только ни за что не признается в этом. Унголианта убита, но на восстановление отнятых ею сил нужно время. Да и боль от ожогов, наверное, утомительна даже для Валы.

Мелькор молчит. Сосредоточенно вслушивается в Музыку мира: ищет то место, где должны пробудиться люди. Он уверен, что это вот-вот случится, и хочет прийти к атани прежде, чем они откроют глаза. Чтобы они сразу услышали обе Темы, а первым, что они увидят, был Венец. Поэтому Вала и меня позвал с собой.

Я с радостью согласился на путешествие. Ангбанд — не то место, где хочется оставаться. Были, правда, у меня опасения, что Валар узнают о нашем плане, но Мелькор заверил, что сумеет укрыть нас от чужих взглядов. Должно быть, поэтому над нами всю дорогу клубятся низкие тучи. И еще нас сопровождают крупные коршуны, так что другие птицы не рискуют приблизиться.

Я не пытаюсь заговаривать с Мелькором. Просто мчусь рядом. Любуюсь оврагами и перелесками, распадками и холмами. Радуюсь скорости, свежему ветру, легкому и плавному бегу Ломенуза.

Я счастлив сейчас. Просто потому, что я — не в Ангбанде.

2

Я наслаждаюсь. Вот оно! Осуществляется один из самых заветных и дерзких замыслов. Люди примут мою Тему и сделают то, что я уже не смогу сделать сам.

Я вложил свою Музыку в материю Арды, и не допущу, чтобы ее заставили смолкнуть, но и я от этого изменился. Я мало пою теперь — зато моим голосом поет мир. Весь мир!

Ульмо тоньше меня чувствует воду, и власть Ауле над металлами и камнями больше моей, и Йаванна искуснее в сотворении живого. Но кто из них может сказать: "Мир — это я"? Кто способен одновременно ощущать, как проклевывается из семени крошечный росток юного дерева — и как едва заметно подрагивает земля в месте рождения будущего вулкана? Кто умеет слышать, как в сердце Арды сливаются, перетекая друг в друга песни огня и камня, — и различать тихие голоса дождевых капель? Для кого равно близки и понятны охотничья песня волков и свист ветра, рисунок молний в небе и жилок, прорезающих плоть листа? Кому внятны все мелодии мира?