Орбита для Сталинских соколов

Кардинальное различие между Германией и другими империалистическими державами размывалось, уходило в прошлое. Бриан спал и видел союз Прекрасной Франции с нарождающейся неоимпериалистической Германией, как противовес набиравшему силы СССР. Как он там сказал...

Сталин вернулся к столу, сдвинул несколько листов доклада Литвинова, нашел нужный абзац.

"На политических биржах Европы, Америки и Азии уже учитывается окончательный отход Германии от СССР и политическая изоляция Советского Союза". Нда-а-а-а-а... Пропустят. А надо, чтоб не пропустили!

— Сколько войск могут выставить наши противники в случае войны?

Тухачевский ответил быстро, видно, что готовился.

— Немало. Только Польша миллион семьсот тысяч, да Румыния миллион с хвостиком....

— С хвостиком, — повторил Сталин. — С хвостиком...

Литвинов, до сих пор сидевший молча, подал голос.

— Наш полпред в Варшаве товарищ Антонов-Овсеенко сообщает, что, начиная с марта, в Польше газеты уже в открытую призывают к превентивной войне с СССР. Совсем обнаглели... Он запрашивал у поляков разъяснений, но ответа не получил.

— А что они ответить могут? — спросил Тухачевский, перехватывая инициативу. — И так все понятно без разъяснений.

"Польша — твердый орешек, — подумал Генеральный. — Миллион семьсот тысяч... А расколоть можно... И нужно! Зажать с двух сторон и давить, пока не развалится. Только вот дадут ли время на это?". Если быстро и показательно разгромить Польшу, то, скорее всего, Большой войны может и не случиться и тогда Европу можно будет прибрать к рукам по частям. Революция там, революция сям. Вот так потихонечку, полегонечку... Слона надо есть по кусочкам. Но это, конечно же, не избавляет от необходимости поиска союзников. А где у нас по Марксу самый революционный пролетариат? Так-то!

Вождь перевел взгляд на карту Европы.

Точно! В две руки это могло бы получиться.

Он повеселел, найдя выход. Это только в геометрии прямая — кратчайшее расстояние. В политике все иначе. Самая короткая дорога в Варшаву шла через Берлин.

"Германия... Германия! Вот резерв и стартовая площадка Мировой Революции! С неё начинать нужно. А если там все получится... Мы с одной стороны, немцы с другой, а изнутри — поляки из "Серпа и молота"... Он снова вспомнил камень с Джомолунгмы.

Эх, американцы! Что им на месте не сидится? Сидели бы у себя в Америке, не лезли в Европу... Хочешь — не хочешь, а рано или поздно придется схватиться с ними... Конечно, Большой войны не избежать. Все идет к тому, что она вот-вот разразится, но вступить в неё СССР должен не один, а с двумя новыми союзниками: Германией и Польшей!

Но до этого следовало разгромить Польшу, а значит — освободить Германию!

Сталин поднял взгляд на Тухачевского.

— Нет, товарищ Тухачевский. Воевать в одиночку это как-то...

Перевел взгляд на Литвинова.

— ...как-то это нескромно с нашей стороны воевать в одиночку. Так что давайте подумаем, где нам найти союзников.

-Теоретически в Европе им может быть только Германия.

Литвинов близоруко прищурился, отыскивая на сталинском столе свой доклад, хотел там на что-то указать, но Генеральный решительно взмахнул рукой.

— Верно... Значит нам нужны немцы.

— Только там нет армии, — напомнил Тухачевский.

Сталин усмехнулся. Какие, все-таки эти военные ограниченные люди. Политически близорукие, можно сказать.

— Зато там есть немцы, злые на победителей и ещё...

Сталин замолчал, задумавшись. Бесплотная мысль становилась планом.

Реальных сил, способных превратить Германию из лакея Антанты в наковальню, на которой можно будет расколоть Польшу, он видел целых две.

Немецких коммунистов Генеральный знал довольно неплохо, а вот национал-социалистов — значительно хуже. Само словосочетание "национал-социализм" раздражало его. Интернационалист по убеждению Сталин национализм считал глупостью, недостойной мыслящего человека, а социалистов не любил за соглашательство и мягкотелость. Трудно представить, что партия, чьё название составлено из двух этих слов, может представлять из себя что-нибудь путное, но кто знает.... Кто там у них? Штрассер? Гитлер? Он вспомнил о том, что на выборах в 1930 году национал-социалисты, успешно разыгрывавшие карту предательства и национального поражения, обошли социал-демократов, став второй по численности партией Германии. С коммунистами нужно договориться через Коминтерн. Точнее приказать. А вот национал-социалисты... С этими придется выстраивать отношения.

Только рано об этом говорить. Сперва надо десять раз подумать... Он тряхнул головой. Тухачевский вопросительно смотрел, ожидая окончания фразы.

— И еще там родился Карл Маркс.

Сталин мельком глянул на часы и решительно направился к двери.

СССР. Пулково.

Сентябрь 1930 года.

Корреспондент приехал в обсерваторию прямо с Путиловского завода.

После бодрой суеты заводских цехов тут было непривычно тихо и безлюдно.

Ни людей, ни звуков и спросить-то не у кого, где тут этот двенадцатый кабинет. Оно, конечно, и понятно — обсерватория. Основная работа тут начинается ночью, когда звезды видны. Днем, верно, тут одни бездельники сидят. Хотя по здравому рассуждению все они тут от реальной жизни в стороне стоят. Вон сколько уже пошел по коридору и ни одного экрана социалистического соревнования не увидел, ни одной стенной газеты. Сонное царство...

Журналист вздохнул и покачал головой.

На что только народные деньги идут? Не на трактора, не на книги и газеты, а на внимательное рассматривание Луны и неба. Пустого неба, между прочим...

После Путиловского завода, после громадных сборочных цехов, после грохота паровых молотов, плющивших многотонные куски железа в тонкие листы, после длинных, уходящих в светлое будущее конвейеров — обсерватория. Тишина, шепот звезд, лунный свет... Влюбленные парочки... Короче говоря оторванные от марксизма знания, нужные далеко не всем. Но редакционное задание — это редакционное задание.

Коридор изогнулся, став уютным тупичком с темно-зеленым фикусом у окна.

Так. Вот он, двенадцатый кабинет. Нашелся.

Глядя на дверную табличку, корреспондент сверился с бумажкой. Все точно. Доцент Козырев Н.А.

Ну, может быть, тут какая-то жизнь теплится.

Он толкнул дверь. Та приоткрылась на две ладони и встала, во что-то упершись. В щель гость разглядел внутренность кабинета и молодого человека в темно-синем техническом халате за столом.

На всякий случай спросил:

— Товарищ Козырев? Николай Александрович?

Астроном отложил карандаш, отодвинул логарифмическую линейку. Никакой попытки помочь гостю он не предпринял. Смотрел так, словно не человек перед ним стоял, а интеграл какой-то.

— Да.

Облегченно вздохнув, корреспондент стал протискиваться в дверь. Со скрипом та подалась еще на пару сантиметров, но насмерть встала, заклиненная стопкой книг. Тогда гость сперва протолкнул в щель портфель, а только после этого протиснулся сам. Демонстративно оглядевшись, обозначился.

— Здравствуйте. Я — корреспондент "Ленинградской правды". В редакции услышали о вашем открытии и дали мне поручение поговорить с вами об этом.

Ученый молчал, и по глазам никак не угадать было, слышит он гостя или нет.

"Не иначе как лунатик" — подумал корреспондент и несколько менее уверенно спросил:

— Вам звонили из обкома?

Астроном тряхнул головой, сбрасывая задумчивость.

— Да-да, конечно.... Разумеется.

Корреспондент уже по-хозяйски начал оглядываться, собирать впечатления.

Тесновато тут — шкафы, шкафы... По стенам карты звездного неба, замусоленные графики, на которых то цветные кривые переплетались, словно брачующиеся змеи, то строгие линии делили ватман на сектора и квадраты, изображения Луны в разных фазах, что-то блестяще-стеклянное, чему корреспондент названия не знал, но определенно имеющее касательство к астрономическим исследованиям.

Следуя за приглашающим жестом, гость уселся и вписал в блокнот первую фразу интервью:

"На столе книги, над головой — портрет товарища Сталина. Ученый молод.

Светлые глаза сперва кажутся холодными, словно остыли от долгого наблюдения за далекими звездами, но вот он поворачивается и видно как в глубине вспыхивают огоньки живого энтузиазма..."

— Давайте познакомимся для начала, -сказал ученый протягивая руку через стол. — Меня зовут Николай Александрович. А вас?

— Александр Сергеевич, — приподнялся из кресла гость.— Как и Пушкина.

— Очень приятно. О чем будем разговаривать, Александр Сергеевич? О лаборатории вообще или о нашем последнем открытии?

— У меня задание редакции написать заметку об открытии.

Ученый вытянул вперед руки, сцепил пальцы в замок, с хрустом потянулся.

— Ну, хорошо. Что вас интересует?

— Как что? Открытие! Не знаю, чего вы тут сумели открыть...

Он хотел, что его слова прозвучали добродушно, но не получилось.

— Николай Александрович! — с энтузиазмом продолжил гость, готовясь наколоть на карандаш слова хозяина. — Сколько вы уже работаете в обсерватории?

— Не так и давно. Около года.

— И сразу открытие?

Ученый скромно улыбнулся.

— Вы не совсем точно представляете работу нашего коллектива. Это не только моё открытие. Над проблемой спектрографии небесных тел советские ученые работают уже несколько лет. Так что открытие сделал не я, а весь коллектив обсерватории под научным руководством товарища Амбарцумяна.

— В чем суть открытия? Если можно — простыми словами. Чтоб наши читатели поняли.

Хозяин кабинета задумался, явно подбирая слова, понятные не специалисту.

— Вы помните "Тезисы о Фейербахе"?

— Конечно, — несколько обидевшись, ответил корреспондент.

— Не обижайтесь, — улыбнулся ученый. — Разумеется, это был риторический вопрос. Помните то место, где Маркс говорит о философах? "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том..,"

— "...чтобы изменить его", — подхватил гость.

— Верно. Так вот у нас в астрономии все обстояло точно так же.

Он откинулся в кресле.

— Человечество изучает небо уже тысячи лет. Если раньше это изучение было в значительно степени абстрактным, — ученый улыбнулся, — разумеется, за исключением моряков и астрологов, то теперь, когда появились первые Советские ракеты можно задуматься, а чем конкретно может помочь Луна в социалистическом строительстве.

— И что? Неужели может? — спросил гость. Ну никак он не мог унять свою иронию.

— Разумеется, — серьёзно откликнулся ученый. — Настолько может, что даже Ленинградский обком ВКП (б) заинтересовался нашей работой и прислал вас.

— Понял, — сразу пошел на попятный корреспондент. — А почему Луна? Почему не Марс, не Венера?

Иронии в голосе его стало меньше, но всеже до конца она не исчезла.

— Луна — ближайшее к нам небесное тело, — спокойно объяснил ученый. — С полным отсутствием атмосферы. То есть прекрасный полигон для обкатки теории. Поэтому мы и начали с неё.

— И сразу открытие?

— Нет. Экий вы быстрый... Я повторюсь: Пулковская обсерватория начала обследование Луны на предмет отработки методики дистанционного обнаружения залежей полезных ископаемых по вторично отраженному излучению более года назад. Союзу республик нужны полезные ископаемые — железо, нефть, золото, алюминий. Геологи ищут, но это колоссальный и опасный труд — экспедиции, хождения по горам и лесам. А как хорошо было бы, если б мы могли на расстоянии определить, не рискуя жизнями людей — тут золото, а там — уголь! Так вот, спектрометрические исследования...

Корреспондент оторвался от блокнота.

— Боюсь, наши читатели не полностью смогут уловить суть...

— Давайте я сперва отвечу вам на один вопрос, а потом на другой. Договорились?

Гость кивнул.

— Так вот спектрометрические исследования, — повторил ученый, не обращая внимания на гримасу гостя, — позволяют нам определять места залегания некоторых видов полезных ископаемых. Представляете? Летит самолет, или космический корабль и сверху определяет с высокой, между прочим, точностью, где что под землей спрятано. Где нефть, где золото, где уголь...

Он кивнул в сторону графиков.

— На Земле нам пока несколько мешает атмосфера, но там где её нет...

— На Луне?

— Да. На Луне. Там все получается просто отлично. Совсем недавно мы обнаружили там, например, залежи кристаллического углерода.

-Уголь нашли? — блеснул эрудицией корреспондент. — Уголь на Луне?

Его рука бегала по листку туда-сюда, оставляя там цепочки стенографических значков.

— Боюсь, что нет. Речь тут, по нашему мнению, может идти о гигантском месторождении алмазов.

Журналист прекратил стенографировать и оттолкнулся от стола.

— Гигантское?

Хозяина кабинета невозмутимо кивнул.

— Оно настолько большое, что, по предварительным оценкам, может снабдить всех женщин Земли тремя парами сережек.

Сообразив, что его разыгрывают, корреспондент улыбнулся.

— Для этого еще нужно и золото...

— Его мы тоже нашли, — совершенно серьёзно ответил ученый и, давая понять, что места для шуток в разговоре нет, большим пальцем небрежно махнул себе за спину, где висела подробная карта видимой стороны Луны.

— Оказалось, что Луна — отличное место для отработки методики! Отсутствие атмосферы позволяет фиксировать результат практически без искажения спектра!

Корреспондент писал быстро, надеясь успеть сдать заметку в завтрашний номер.

САСШ. Полигон Окичоби.

Сентябрь 1930 года.

Рядом с носками ботинок мистера Вандербильта зияла глубокая щель. Не банальная яма в земле, а хорошо оборудованное укрытие, облагороженной по стенкам широкими досками, еще пахнущими орегонской сосной, а по дну — решетчатым щитом из той же сосны. Миллионер обернулся и знаком отослал машину обратно. Чарльз за ветровым стеклом послушно кивнул и закрутил рулем, разворачивая "Кадиллак" по смеси глины и обрывкам травы в сторону далеких бараков. Из-за машины появился мистер Годдарт.

Любое испытание техники делало его собранным и сосредоточенным. Он словно выходил на поединок с Природой, сознавая серьёзность своего противника, но сегодня ученый выглядел вовсе не так как обычно.

Не было спокойной отрешенности. Озабоченность ученого ощущалась настолько явно, что миллионер, не дав ему слова сказать, первым спросил:

— Что случилось, мистер Годдарт? На вас лица нет.

— Вы читали последний "Астрономический вестник"? — вместо ответа спросил ученый. Миллионер посмотрел на него с весёлым недоумением.

— А что там теперь печатают биржевые сводки?

— Слава Богу нет, но и там можно встретить полезные для биржевиков вещи.

— Да? Удивлен... Слышал я, конечно, о попытках совмещать биржевую игру и астроном.. Хотя нет.

Он улыбнулся.

— Там использовалась астрология, но точно знаю, что добром дело не кончилось.

Ученый не принял шутки.

— Возможно, что моя новость также не несет нам ничего хорошего.

Вандербильт посмотрел на него внимательно, словно видел впервые.