Ветер! Только бы ветер не зашел к югу, это же против курса будет! Придется брать правее, изворачиваться острыми галсами... А ведь именно там крикуны Ар-Шарлахи. Если они умеют не только пить по-разбойничьи, но еще и воевать с похмелья? Буер переваливает невысокие земляные волны. Когда бы не Лисова химия, сейчас бы зацепили колесом вон тот рельс, торчащий из песка — тут решетчатому барабану и абзац, а с ним и буеру... Над ухом тихий звон затвора, хлопок воздушки: Абдулла отстреливается. Погоня успешно попадает несколько раз в парус; Абдулла показывает ладонью змейку — тоже понятно, чуть левее, чуть правее. Это не мотоцикл, тут парус и ветер, все не то и не так, но Шарк объяснял змейку тоже... Черт, скольким вещам, оказывается, можно научиться всего за пару дней! Если, конечно, захотеть.
* * *
— Если очень захотеть, можно в рыло получить, — Сумрак невыспавшийся и потому сердитый. Ладно еще, ветер хороший: сильный, ровный, устойчивый. Туда — полветра справа, назад полветра слева. Не бакштаг, невидимая ладонь толкает в плечо, не в спину. Зато и не “вмордувинд”, когда буер приходится катить вручную, поминутно сплевывая набитую в рот пыль.
Сергей везет клубного доктора к заночевавшим на полигоне цивилам. Цивилы — это гражданские. Ну, то есть обычные люди, выбравшиеся на природу. На байдарке или там “казанке” плыли... Ну, то есть, шли — моряки же не плавают, а ходят. “Пешком под круглый стол”, ворчит Сумрак. Вот, цивилы пристали заночевать к острову — на кустах же не написано, что тут вообще-то полигон пожарных. Обычно тут жгут большие конструкции, не влезающие в испытательную камеру научно-технического центра. Иногда строят маленькие куски стен для испытания, иногда и полноценные дома, только небольшие. Чтобы потом снимать с множества ракурсов, как гнет и корежит здоровенные стропильные фермы, рушатся крыши, гулко лопаются цистерны. Огневое испытание, да еще и в натуре — крайне дорогое удовольствие. Без иностранных заказов научно-технический центр не лез бы на остров, обходился стендами. Только даже самая лучшая расчетная программа — все-таки математическая абстракция. А натурное испытание “весомо, грубо, зримо”. Дым в небеса, грохот по реке до самых мостов... Если бы полигон работал, туристов с лодкой оцепление завернуло бы от входа в залив.
Но сейчас-то испытаний нет. На песках, среди горелых руин, уже второй день Харва доблестно бьется с Кимиром. Между всем этим Зибра и Туркла пытаются торговать с Пальмовой Дорогой — а вокруг интригуют засланцы Кивающих Молотов. Зрелище, достойное увековечивания. Колесные парусники туда-сюда, с них картинно сыпется десант, на мачтах надуваются паруса, тянутся по ветру яркие острые языки вымпелов. (Сейчас новичок вез доктора под белым служебным, вне игры.) Хлопают воздушки, летят красные брызги от кирас и защитных масок, за широкими решетчатыми колесами в рост человека завиваются пыльные хвосты. Упираются в ручки безмачтовой каторги пойманные разбойнички — первым же полуднем доставшую всех команду Ар-Шарлахи окружили и перевязали ополченцы Пальмовой Дороги, собрав на такое дело парусники Ар-Мауры, Ар-Амры, Ар-Тенеда и... И еще какой-то команды, Сергей все забывал, как там ее звать...
Думать о возвращении в интернат не хотелось. Найдут, понятно, не таких находили. Но сдвинуло в Сергеевой душе невидимый рубильник ночным ветром, и радостно бежать навстречу паровозу Сергей больше не собирался.
А вот и цивилы. Сидят они возле того самого Кимира, дорожка в который Сергею ой как знакома. Из лагеря нехороший звук: вопит ребенок. Не капризно: испуганно, в безнадежном отчаянии. Тетка с лицом белее футболки, растрепанные волосы, грязные на коленях джинсы, пахнет валерьянкой; вокруг бегает и матерится от бессилия мужчина — тоже в джинсах-кроссовках. Орет пацан лет четырех.
— Фасолину в левую ноздрю засунул, — в самое ухо Сумраку говорит капитан лагеря Кимира. — Эти сдуру пинцетом полезли, еще глубже запихали. Мелкий, считай, минут сорок орет, как у него глотка не порвалась...
Пока Сергей на песке разворачивает буер, уже привычно перекатывая его вокруг правого колеса, прошедший к палаткам Сумрак отточенным движением распахивает свой пластиковый кофр, достает налобное зеркальце с дыркой. Пацан шарахается в сторону, но два клубня аккуратно и плотно берут его под руки. Ребенок испуганно замолкает, и становится слышно, как правый клубень говорит левому:
— ... Я двадцать сезонов ”Скорой помощи” смотрел! Поучи меня еще оценивать риски от кровопотери.
— А я “Хауса” десять раз пересмотрел. У тебя вообще волчанка!
Заякорив буер, Сергей проходит на берег извилистой тропинкой — по ней ночью бежала погоня — и попадает на момент окончания осмотра. Сумрак, не глядя, срывает первую же пушистую метелку и от души шевелит ей в правой, свободной, ноздре пацана. Тот дергается, всхлипывает — и оглушительно чихает!
Фасолина с кровавыми соплями вылетает на угли. Родители, переглянувшись, оседают прямо на мокрый берег.
— Фу, наконец-то стихло! — говорит правый, отпуская пацана. Сумрак убирает зеркальце, вытирает руки салфеткой, кладет ее в огонь, и та заворачивается, шипит, воняет спиртом, неопознанной химией. Сумрак мощно зевает, бормочет извинения, разворачивается через левое плечо и командует Сергею:
— Поехали. Досыпать.
— А...
— У вас чего, аптечка пустая? От сердца ничего не найдете?
— Хм, понял, — капитан Кимира жестом подзывает своих, и те живо наливают обоим взрослым что-то из фляжек. Сергей и доктор возвращаются к буеру, где сопровождающий от Кимира говорит восхищенно:
— Врачи все — некроманты-отступники. Я вот не допер бы, что надо в другой ноздре шевелить!
Ветер усилился, и якоря снимает новичок с осторожностью. Только после ловкости Сумрака и самому блеснуть мастерством охота; Сергей самую малость спешит со шкотом, парус забирает ветер жадно и быстро; рычаг ограничителя передвигается на два зубца с отчетливым треском.
— Два рифа взял! Живо! — Сумрак мгновенно просыпается. — Звук слышал? Это техника безопасности...
Порыв! Гик провернулся: хлоп в морду! Новичок оседает на кресло, выпустив от неожиданности шкот.
— ... И она только что пошла в жопу, — говорит Сумрак, убирая парус, пока Сергей ошеломленно щупает набухающий рубец, отпечатанный краем очков. — Вот, приложи гелевую подушку. Подержи минут семь-десять, потом уже поедем.
* * *
— Поедем, когда карантин снимут.
— Ну точно, — Легат повернулся к Петру Васильевичу, — карантин же!
— Беженцы! — Змей сплюнул на газон. — Спорю на что хочешь, инфекция от них.
Легат пожал плечами:
— Зато нас пустили в Европу, нет?
— В качестве мусорного пакета, — неожиданно проворчал куратор. — Как Литву, Латвию. Источник дешевой рабочей силы, рынок сбыта. Классика, чисто по учебнику. Слышали, вот уже и братья-поляки небратьев-казаков зовут клубнику собирать за большие тыщи. Нехватка рабочих рук.
— Едут?
— Едут.
— А как же: “рабiв до раю не пускают?”
— А как тебе пухлый в клубе говорил, ну, Винни? Жрать захочешь, на Сахалин поедешь. А в следующем году у нас по одному госдолгу три миллиарда выплатить надо, и пенсионный опять поднимают.
— В жопу такие прогнозы!
— Змей!
— Извините. Я хотел сказать — хотелось бы, чтобы они оказались ошибочными.
* * *
— ... Оказались ошибочными прогнозы аналитического управления...
Лежер выключил новости, голограмма симпатичной ведущей канала FN-1 свернулась в браслет, как джинн в бутылку.
— Десять лет на службе, а первый раз вижу, как “Палантир” ошибается. И самое плохое, мы же никак его не проверим. Башка треснет от одного объема данных.
Де Бриак вздохнул:
— Вот это и есть обещанная сингулярность. Предел, за которым никто не понимает, что происходит. Остается одна вера в правильность исходного расчета. Решение дано, а проверить его тебе не под силу. Либо верить программе — а тогда мы для чего? Послать пару дронов с иглометами, и дело в шляпе.
— Хотите сказать, шеф — сейчас мы вместо дронов?
Де Бриак пригнулся под низкую дверцу вертолета, и ответ его Лежер не услышал. Сам он запрыгнул на три ступеньки с места; бортмеханик, складывающий лесенку, подмигнул штурмовику одобрительно.
Рыкнул и загудел двигатель, выходя на режим. Обернувшийся летчик протянул полицейским два белых шлема, уже включенные в местную сеть. Пристроив их на голове, поправив по коротким жестам все того же пилота, французы услышали:
— Джонни, у меня в мануале написано, если турбину перекрутить всего на пять процентов от максимума, редукторам вилы.
— И у меня то же самое. Мануал один для всех, прикинь? — второй пилот отвечал хриплым голосом, на добрых пять лет старше первого.
— А почему тогда индикатор скорости размечен до ста двадцати процентов? Что тогда он показывает при раскрутке выше ста пяти?
— Стоимость ремонта в евро, — неожиданно для себя вмешался Лежер. Второй голос хмыкнул-хрипнул, а первый звонко рассмеялся:
— Диаметр очка в миллиметрах он показывает! Чтобы командир борта мог оценить визуально!
— Месье комиссар, — укоризненно попросил хриплый голос, — пожалуйста, серьезнее.
Де Бриак степенно прокашлялся.
— Извольте. Разметка на шкале до ста двадцати процентов, чтобы показывать, когда ротор больше механически не соединен с турбиной. После чего, по известной формуле профессора Ожурдви-Онюи, можно расчитать нормативный диаметр очка в микрометрах, стоимость ремонта в тысячах евро и глубину погружения в... Проблему. Если, конечно, пилот хорош настолько, чтобы посадить вертолет одним куском на чистой авторотации.
Пилоты заржали, даже позабыв о приметах. Турбина загудела на расчетных оборотах, вертолет поднялся и взял курс на юг. Впрочем, над Аризонской полупустыней Лежер не находил разницы, куда лететь. Вот родись он местным апачем... Или команчем... Или еще каким Зорким Глазом... Лежер только мог видеть, что над нежно-розовыми просторами пустынного утра застывшее торнадо Аризонского Лифта уходит за спину.
— Комиссар... Мы куда?
Де Бриак сверился с планшетом:
— Плезант-вилль... Не знаю, что это. Там нашли ячейку негров-исламистов.
Лежер угрюмо кивнул:
— “Умконто ве сизве”, так называемое “копье нации”, верно?
Де Бриак тоже наклонил голову:
— Те самые, что брали заложников под Лифтом, в шапито. А, поскольку вы у нас теперь специалист по стрельбе сквозь стену, то...
— Я-то здесь причем? Главное — гигагерцовый локатор, а попасть на таком расстоянии ребенок сможет.
— Не скажите, — тут уже вмешался звонкоголосый пилот, — мы вот служили в Мексике, и как раз попали на прорыв Стены, три года назад.
— Эмигрантский бунт?
— Именно. Вроде бы ты знаешь, что этот человек — сволочь, и надо уже стрелять. Но, когда тебе всю жизнь парили мозг, что даже эта сволочь все-таки человек... Нажать на спуск не так легко...
В широких окнах под вертолетом просыпалась земля. Столовые горы, сложенные как бы стопкой из сотен и тысяч блинчиков разных оттенков коричневого, золотого и бурого. Ступенчатые склоны, выглаженные ветром в извилистые стены. Нежно-лиловые тонкие тени, забегающие не за углы — в пределах видимости не нашлось ни одной горы с острыми углами — просто за очередной округлый каменный пень исполинской ширины. Черные до синевы тени глубоко в руслах рек. Красноватая пыль над горизонтом — восходящее солнце делалось все менее кровавым по мере подъема, и все краски тоже понемногу светлели, набирая золотые и молочные оттенки. Кактусы из черных запятых на фоне горизонта сделались белесыми, заблестели осевшей росой — лишь оторвавшись от земли, Солнце вернуло им зеленый цвет, и то неяркий. В полупустыне-полустепи ярко горели только бурые и охристые выходы глины.
Лежер пошевелился, потянулся, и все же спросил:
— Комиссар, а снаряжение?
— Все возьмем на месте, военные открыли ближайший арсенал. Стандарт НАТО, для вас проблем не создаст.
— И что, им некого посадить в бронескафандр?
— Чтобы послать под пули кого-нибудь ненужного, надо сперва нанять кого-нибудь ненужного, — комиссар вздохнул. — А после Нанкинского “биржевого тарана”, сам знаешь, у дяди Сэма денег нет.
Лежер подождал-подождал, не дождался и переспросил:
— Что не смеетесь, авиация?
