Звёздная пыль... На сапогах!

' — Нет отделения'.

Я впервые увидел, как мгновенно седеют. И у самого челюсти сковало судорогой, волосы дыбом.

' — Повторяю, нет отделения ПАО. Переход на ручное...' — в мертвой тишине центра звучали страшные слова обреченного человека.

Да чем тут уже поможет ручняк, чем?!!! С неотделившимся агрегатником, похожий на пулю от 'макарки' корабль и воткнется в атмосферу как пуля. Нет, в двадцать раз быстрее любой пули, причем не броней теплозащитного экрана, а хрупким люком, крышками парашютных контейнеров. От перегрузки ребята быстро потеряют сознание, сколько времени в невесомости были. Урржжж... Они же еще на ремнях повиснут!

И в унисон мыслям прозвучали спокойные слова балагура Егорова, весьма бы смешные в другой ситуации.

' — М-да, командир. Это песец, а песец не излечим. Как доктор говорю'.

Ответ мы не расслышали, заглушил нарастающий шум помех.

Полная тишина, только шуршит в наушниках статика, замершие с открытыми ртами журналисты, застывшие сотрудники центра. Кто схватившись за голову, кто с побелевшим лицом смотрели на потухшие экраны.

Где-то там, далеко-далеко над Атлантическим океаном горел в плазме искусственный метеор. Где-то там, в экзосфере, вцепившись в джойстики окаменевшими руками, пытался повернуть корабль, не подставить под яростный жар родной планеты уязвимый нос, его командир. Успеть, главное успеть — пока нарастающая перегрузка не дойдет до убийственной двадцатикратной и погасит сознание...

Где-то там, посреди океана, отвернувшись от замолчавшего приемника, капитан авианесущего крейсера стиснул кулаки и рявкнул непереводимые слова. Но, повинуясь им, описав на полном ходу циркуляцию, встала на ветер громада корабля. Опалив форсажным факелом палубу, прыгнул с трамплина в небо первый Миг.

Где-то там, далеко над казахской степью, на борту поисково-спасательной вертушки, остановилось усталое сердце великого Человека. И запустить его пытались, прилагая все усилия, квалифицированнейшие врачи...

А тут, в подмосковном Звездном, царил тихий ужас. Все взгляды были прикованы к табло электронных часов, запустившихся в момент потери радиоконтакта.

Минута.

Две.

Три.

' — Аэлита, здесь ЦУП, ответьте...'. Оператор начал безнадежно, но строго по графику вызывать корабль. Как раз сейчас он должен был бы, если бы все шло по плану, вынырнуть из атмосферы назад в космос.

Четыре минуты.

Там, над Атлантикой устремившиеся в стратосферу истребители, включив радары, обшаривали почти по-космически темнеющий небосвод.

Пять минут.

Уже десяток машин, разлетаясь на все стороны света, искали. Хоть что-то, хоть падающие обломки. Авианосец, похожий на растревоженный улей, продолжал регулярно выстреливать все новых птичек в небо, на корме раскручивали винты вертолеты. Послали его в этот район океана так, на всякий пожарный. Увы, пригодилось.

Шесть минут. В зал прибежали медики центра подготовки, много им работы. Да, похоже что все. Жизнь — только миг, и точка с запятой...

Как же трудно. Как тяжело нести такой груз. Режет сердце печальная музыка, больно смотреть... На молчащих, замерших в тоске, траурной грусти людей. Не надо никакой милиции, все и так соблюдают порядок. Черное, все черное... Черные лица, черный день. Ну как, как так могло случится! Как...

Тишину, мертвую тишину центра нарушили связисты. Радостно заорали, переключая тумблеры. И, сквозь помехи донесся далекий голос.

' ...овторяю — я пятый, вижу цель! Квадрат девять два пять, повторяю...'

Мы все вскочили, прижимая наушники — и с надеждой слушали...

' — Высота одиннадцать скорость восемьсот...' — падает стремительно скорлупка спускача, ну давай птичка, не подведи!

' — Вышел парашют, повторяю — наблюдаю раскрытие купола. Что? Нет, один, повторяю — купол один...' — тут кто-то очень жизнерадостный уже стал кричать 'ура'. Не вовремя, рано — ох как рано радоватся начал. Бывалые товарищи успокоили оптимиста.

Один — всего один из трех... Значит, два других парашютных отсека повреждены. Прогорели или просто заплавились крышки. Что там — внутри корабля, не расплавился ли люк... Чудо, что он вообще не сгорел, как спичка. Есть ли там кто живой? Двадцатикратная перегрузка, каменная, на такой скорости стена атмосферы. И один, всего один парашют открылся.

Разрубая форштевнем океан, спешил на предельной скорости огромный корабль — капитан вывел реакторы на полную мощность. Турбины ревели, раскручивая винты — риск, оправданный риск. Немного опережая, неслись вперед вертушки, выставив ласты готовы были боевые пловцы. Стремительные Миги кружились вокруг падающего спускаемого аппарата...

Ох, хорошо об воду ударился корабль, потухший купол плавал грязной разноцветной тряпкой. Все это мы увидели на киноэкране лишь спустя много дней. А тогда приходилось ловить обрывки радиопередач, представляя реальность.

'...шшш...'

'... подтверждаем, есть посадка!' — мертвые экраны Центра, нет телеметрии, нет связи. Лишь далекие голоса вояк, доносящиеся по спутниковому каналу.

'...Центр, говорит Орел. Просьба, подтвердить последовательность открытия люка... Что? Там нет указанных объектов! Как нет? Просто нет...' — сгорели.

Уже потом, совсем потом — смотрели мы киноролик. Снятый простой, пленочной кинокамерой. Корабль, точнее спускач — выглядел... Страшно. Оплавленный, потерявший форму. Люк, взрезаемый автогеном на палубе. Точнее — его оплавленные остатки, тщетно пытались водолазы заглянуть в иллюминаторы. Потекшее как воск стекло, с вкраплениями обшивки стало совсем непрозрачным... Долгие, долгие минуты были потеряны — сперва прямо в море пытались открыть корабль, потом прицепить тросы к сгоревшим креплениям. Наконец, долетела тяжелая вертушка, просто поймали 'фару' корабля сетью.

И, уже только на палубе смогли открыли корабль... Дым тлеющей, в теории негорючей внутренней обшивки потянулся из распилов. Матрос, орудовавший алмазным резаком, закашлялся. Куски люка выламывали обычным ломом, время... Время решало все. Извлекаемые фигуры в скафандрах, похожие на безликие куклы. Капли, потеки пластика...

Спасательные шкурки 'Кайр' справились. Зеленые огонки светодиодов на рукавах погасли — под контролем врачей одежку не снимали — срезали. Увеча многослойную спасительную броню, стараясь не задеть и не потревожить лишний раз хрупкие тела. Мы все в центре, затаив дыхание — слушали обрывистые, скупые слова по радио. Медицинские термины, торопливые слова...

'...кислород, быстро. Не трогать грудь! Только дыхательная подача...' — тревога, сперва утихшая — нарастала вновь.

Тишина, тишина. Уже потом, много дней спустя — мы узнали, как все было. Прямо на летной палубе весь медсостав авианосца ожидал доставку корабля. Медики были в курсе всех возможных неприятностей, космонавтов старались достать очень бережно. Но изломанные страшной перегрузкой тела были похожи на гуттаперчевые куклы...

Помошь пришла вовремя — увы, не для всех. Гера, отстегнув пристяжные ремни, управлял кораблем до последнего момента. Держал осью против потока, старясь не подставить люк, точно рассчитав единственно возможный вариант спасения. И, когда яростная плазма расплавила крепления, сгорели коварные болты, взорвалось оставшееся топливо в баках — фару спускача закрутило. Он потерял сознание, перегрузка зашкалила за двадцатку. Его собственные руки, как тяжеленные гири — упали. На грудную клетку... Командир был еще жив, самый первый очнулся — и, хрипя, булькая пузырями крови на губах, пытался что-то сказать. Много версий слышал я, почти каждый, кто был рядом — услышал что-то свое...

Врачи делали все — все, что могли. Но многочисленные внутренние кровоизлияния, переломы и трещины почти во всех костях оставляли мало шансов. Герман Степанович Титов, космонавт номер два, командир второй Лунной, первый человек, побывавший на Марсе и Фобосе, скончался на палубе атомного авианесущего крейсера 'Орел'. И навсегда стал, остался в нашей памяти первым... Если люди идут в Космос жить — значит, следом всегда будет крастся разрушительница надежд. //Перерыл полки — не нашел 1001 ночь. А она там есть :( /

Георгий и Борис выжили, перенеся двадцатикратную перегрузку — дробившую кости, отрывавшую от корней зубы... Через несколько лет, проведенных в непрерывных лечебных процедурах — смогли вернуться к нормальной, почти нормальной жизни. Они больше никогда не летали...

А нас, всех собравшихся в Центре управления — добило еще одно печальное известие. Товарищ Мишин, уронив трубку телефона, прошептал — 'Сергей... Ну как же так...' — и прижал ладони к лицу, серому от горя. Не стесняясь, плакали все, от мальков-стажеров до академиков.

А через полчаса — вся страна. Как радостно готовили, потратив километры кумача, торжественные парады, как ждали — но хриплый голос диктора, бессменого товарища Левитана, сообщил трагическую весть.

Как тяжело, как холодно... Морозный февральский ветер несет поземку, забивая щели между гранитными булыжниками. Легкая совсем доля груза на плече — мегатонной горя давит на сердце. Уж слишком мы расслабились, привыкли к легким победам. Да и я грешен, чего там... Думал — корабль проверен на сто процентов, сколько лет летает. Но крохотные, в сотни грамм веса болтики жестоко доказали — случится может все. И предусмотреть, предвидеть все возможные случайности невозможно. Ну кто мог подумать, что заботливо укутав на все время долгого полета корабль дополнительной изоляцией — совершили фатальную ошибку? Кто... Некого винить. Меньше пятнадцати лет прошло, как мы впервые коснулись бездны — таящей множество угроз.

Мы несли скорбный груз по площади — помнящей многое. Несли мимо стройных рядов войск, в основном летчиков. И космонавтов. Все предыдущие трое суток, посменно сменяясь стояли мы почетным караулом, устало глядя на проходящую, скорбящую колонну.

Они лежали рядом, два тела. Ну не могу я на это спокойно смотреть! Не верится, что кипучая расчетливость Главного и холодная решимость Германа тут... В хрупких телах, лежащих в увенчанными венками гробах. Нет, хочется верить. Что где-то там, в неизмеримой никаким прибором дали они продолжают полет. Полет в Вечность.

Он казался просто спящим, вот— вот, кажется, усталое лицо Сергея Павловича разгладится — и спросит он '...как там ребята...' Лежали рядом, на бархатной кушеточке награды. Сперва официальные, три Звезды Героя Социалистического труда. Орден Ленина и простая, без украшений звезда. Выданная посмертно, Звезда Героя... А рядом сиротливо притаилась еще одна звездочка, пока не внесенная в геральдические справочники. Тусклым серебром невзрачно светил пятиугольник, отлитый из сказочного мифрила. Титан, из далекого лунного кратера.

Ну а Гера... Хорошо постарались косметологи, выглядел совсем не так ужасно, как после посадки. Удачной, не смотря ни на что. Спас он, ценой жизни все — друзей, корабль, пробы — да провались они пропадом! Но лежит он сейчас, сложили руки специалисты, заботливо выпрямив изломанные кисти рук. И этими самыми хрупкими пальцами держал он, не взирая на боль и страшную тяжесть корабль — не давая свалится в смертельное на такой скорости пикирование. Держал до конца. И эти, собственные надежные руки — его же и убили... Сколько весит ваша рука? Килограмм пять-десять, в среднем. А теперь представьте, что весит в это мгновение она в двадцать раз больше. И долго удержите две сотни килограмм, и что будет — когда уроните их на себя...

Тщательно разбирали мы причины случившегося, работая — чтобы не допустить такого впредь. Первое, что было сделано — изменена программа управляемого возвращения, на всех кораблях. Теперь, в случае неотделения любого из отсеков компьютер должен совершить маневр. Маневр имени Титова... Пусть если такая гадость случится даже с обычным орбитальным кораблем — мы должны быть готовы. Но, конечно тут проще, скорость входа всего восемь километров, вместо пятнашки 'Аэлиты'. Долго нас упрекали всякие неграмотные товарищи, в основном журналисты зарубежные. Основной смысл был — почему же корабль шел на рискованную посадку, вместо такой удобной и привычной стыковки с орбитальной станцией.

Эх, как же трудно объяснить такие простые вещи! Межпланетный корабль домой не просто летит. Домой он падает — как кирпич в колодец. Если к моменту входа в область притяжения Земли его скорость была 4 км/с, то за два дня падения, пролетев 400000 км, он разогнался до пятнадцати — на величину второй космической скорости. Небесная механика — дело такое... Ну а станция нарезает витки вокруг нашего Дома на скорости меньше восьми километров. Забавная стыковочка получится — взрыв будет видно днем, в полдень!

//Разрыв. Заполнить./

' ...это Центр. По расчету вы вышли! Удачи, товарищи!'

Торжественно подняли, чокнулись пластиковыми тюбиками, провожая крайнюю ночь. Туманный, сине-белый серп Земли, далекий диск Луны. Красивый вид из форточки... Виднелись края краснеющих от нагретого теплоносителя радиаторов, два реактора надежно были скрыты щитами биологической защиты, болтаясь на концах стометровых ферм. И работали движки, выхлопные струи в виде почти незаметной, туманной дымки улетали в пространство с огромнейшей скоростью... В Космосе не действуют привычные законы, тут принцип 'тише гонишь — быстрее прилетишь' работает. Да еще как — в невесомости очень малую роль играет тяга, гораздо большую — скорость истечения материи. Наша огромная, ажурная игла никогда не сможет сесть на любую планету. Дело даже не в хрупкости конструкции — при летной массе, без полезной нагрузки в три сотни тонн... Тяга маршевых двигателей аж тысячу ньютон-ов! Переводя на обычный язык — сто килограмм. И это хорошо, аргоновая плазма вылетает из сверхпроводящих катушек со скоростью в сто шестьдесят километров в секунду. Кушая при этом пяток мегаватт электроэнергии...

За каждую секунду наша скорость увеличивается на десять сантиметров. Целый метр за десять секунд! Наша родная Земля остается позади, мы набрали скорость ухода. Эх, когда-то, мы с Юрой разогнались всего за двадцать минут. Но, коэффициент полезного действия химических движков... Паровоз обгонит.

Все, впереди долгий-долгий день. Долго, очень долго будет светить нам попутное солнышко, и не будет тени. Совсем. Далеко-далеко от нас проносятся маленькие каменные шарики, крохотные в бездне пространства. Там, на орбитах вокруг родного светила останутся твердые, землеподобные планеты. Крохотный, тяжелый и перспективный Меркурий. Огромная и таинственная Венера. Родная Земля, с увязавшимся шариком Луны. И Марс, ржавый, мертвый — но такой полезный. Если что пойдет не так — нас там встретят и помогут.

Очень, очень трудно понять простым обывательским мышлением всю глубину Бездны. Для того, чтобы осознать размер Солнечной системы, пылинки в безбрежном океане миров... Уменьшим для примера все размеры в десть миллионов раз. И Земля окажется шариком размером всего в один метр тридцать сантиметров. Мячик. Самая высокая гора окажется высотой меньше миллиметра... Далее, в том же масштабе, шарик Луны. Диаметром тридцать пять сантиметров — на расстоянии в тридцать девять метров. Вот такая вот арифметика.