— 'Александер'... — повторил Курт медленно. — Давно работаете вместе или попросту плотно сотрудничаете?
— Вы бестактны, майстер Гессе. Но я не в обиде.
— Ergo?
— В первом случае — это не ваш уровень доступа, во втором — не ваше дело, — пояснила она с подчеркнутым благодушием. — Ведь я не спрашиваю, откуда человеку вашего положения известно, что за сорта мыла предпочитают высокородные дамы.
— Наверняка не спрашиваете потому, что это — известно вам.
— А знаете, майстер Гессе, по тому, что я слышала, я вас представляла себе иначе — таким, знаете ли, брутальным красавцем с огнем в глазах.
— Рад разочаровать.
— Любите разочаровывать женщин, майстер Гессе?
— Смотря по тому, какой смысл вы вкладываете в это понятие.
— 'Разочарование'?
— 'Женщина', — пояснил Курт предельно любезно. — Всякое понятие в нашем несовершенном мире весьма зыбко и туманно, а это — уж тем паче.
— Вы женоненавистник?
— Не обобщайте данных, госпожа фон Рихтхофен, о которых не осведомлены в полной мере.
— Не недооценивайте тех, о ком не осведомлены хоть в какой-либо мере вы сами, майстер Гессе.
— Переоценить порой опаснее, особенно данные о понятиях зыбких. Предпочитаю взвешивать.
— Ваши весы столь надежны?
— Последняя корректировка выправила все недочеты.
— Самонадеянность — скверный советчик, майстер Гессе.
— Убежден, вы превосходно знаете, о чем говорите, госпожа фон Рихтхофен, — кивнул Курт с холодно-учтивой улыбкой. — Приятно принимать советы от человека, близко знакомого с предметом. Наверняка будет весьма самонадеянным продолжать наш столь познавательный разговор и далее, стоя здесь, среди этой живописной улицы, и надеясь, что искомое явится само с поднятыми руками. Опасаясь вновь показаться женоненавистником, госпожа фон Рихтхофен, вынужден, тем не менее, проявить бестактность и прервать беседу, каковую мы продолжим завтра, если, разумеется, завтра я все еще застану вас в гостинице или хотя бы в Ульме вообще.
— Я повременю с побегом, — пообещала Адельхайда фон Рихтхофен с раздражающе незлобивой улыбкой. — Раз уж вам столь полезны мои советы.
— 'Приятны', — возразил Курт. — Увы, не всегда то, что приятно, так уж полезно, чаще наоборот.
— А вы не привыкли уступать, верно, майстер Гессе?
— У меня еще много полезных для здоровья привычек, — отозвался Курт, совершенно неучтиво развернувшись к ней спиной и двинувшись прочь. — К примеру, вечерние прогулки перед сном. До завтра, госпожа фон Рихтхофен.
Позади осталось молчание, однако он сильно сомневался в том, что у этой дамочки попросту подошел к концу запас колкостей. Это добро она производила на месте в неограниченных количествах, как войсковой обоз — камни для орудий. Сегодня на нем явно испытали мелкий калибр, лишь прощупывая броню, каковая начала давать трещины, ибо в одном из утверждений этой особы была немалая правда. Женоненавистником он, разумеется, не стал, однако вполне определенные представительницы дщерей Евиных вызывали в нем теперь раздражение и неосознанное, противное логике неприятие.
Глава 10
В свою гостиницу Курт явился задолго до наступления утра, поняв всю тщетность своих блужданий. В одном графиня Адельхайда фон Рихтхофен (имперская разведка, надо же...) была права: увидеть хоть что-то в переплетении углов и улиц было попросту невозможно; повторить же ее подвиги и взобраться на крыши он действительно не мог — уже через четверть часа проснулась бы половина города, разбуженная топотом тяжелых сапог по крышам над головою. Уснул Курт, как ни удивительно, почти сразу, проспав оставшееся до рассвета время опять без снов и раздумий. Порыв наведаться в 'Моргенрот' немедленно Курт преодолел, отметив с очередной порцией недовольства, что и здесь замечание Адельхайды вполне справедливо: говорить о чем бы то ни было с нею не имеет смысла до тех пор, пока не получены разъяснения от фон Вегерхофа, чья лояльность удостоверена несомненно.
Однако любопытство требовало удовлетворения, и за завтраком, подозвав к себе владельца гостиницы, Курт непререкаемым тоном велел присесть напротив и ответить на несколько вопросов. Хозяин уже не перечил, послушно исполнив указание, и в его 'майстер инквизитор' теперь проскальзывали не пренебрежение и равнодушие, а обходительность и существенная доля опаски.
Для разогрева Курт задал вопрос о примерном количестве постоялых дворов в Ульме, об уровне обслуживания в каждом из них, о расслоении оных на сословные особенности, после чего невзначай поинтересовался личностью графини Адельхайды фон Рихтхофен. Существенного владелец не сумел сказать ничего; 'Моргенрот' сдавал комнаты исключительно особам родовитым и имущим, бывало — одну-две на пару ночей тем, кто бывал проездом, чаще — пол-этажа или весь этаж тем, кто являлся в Ульм проведать друзей, не желая при том селиться в их замках, как то было и с графиней фон Рихтхофен. Судя по тому, что слышал владелец, она прибыла навестить родственницу покойного мужа — ту самую вдовствующую баронессу, о коей упомянул фон Вегерхоф. Старуха была одинока уж немалое время, отчего неудивительным являлся тот факт, что молодая графиня пожелала поселиться в отдельности от повествований о былом, ушедшей молодости, нынешней молодежи и подвигах покойного барона. Оставалось надеяться на то, что ночная незнакомка не воспользовалась попросту этой информацией, дабы отвязаться от легковерного следователя...
Либо фон Вегерхоф отдал нарочитое указание впускать майстера инквизитора без прекословий, либо же его челядь испытывала безоговорочное почтение к Конгрегации — отперший ему дверь слуга на требование впустить лишь послушно кивнул и отступил в сторону, давая гостю войти. К комнате хозяина дома он направился один, велев слуге убираться по своим делам, каковой приказ тот, поколебавшись, исполнил.
Стриг сидел у стола спиною к двери и на вошедшего не обернулся, лишь махнув рукой в сторону стоящего перед собою стула:
— Присядь. Судя по тому, что ты явился с утра, у тебя ко мне наверняка есть важный разговор.
Курт не ответил, прошагав к столу, и, рывком придвинув стул, уселся. Фон Вегерхоф изобразил приветственную улыбку, на миг оторвав взгляд от шахматной доски перед собою, и вновь обратил взор на фигуры, продолжив расставлять их в нужном порядке.
— Партию? — предложил стриг радушно.
— Знаешь, — отозвался Курт не сразу, — будь ты кем другим, этот разговор я начал бы с хорошего удара в челюсть. Но ведь ты же, гад, увернешься, и я буду выглядеть глупо — еще глупее, нежели минувшей ночью.
— О, не следует принимать все так близко к сердцу. Со всяким может случиться. Наверняка ты просто-напросто перебрал со спиртным. Или недобрал.
— Прекрати, — потребовал Курт, понимая, насколько беспомощно звучит невольная угроза в его голосе. — Я говорю серьезно.
— Пока ты не говоришь, — возразил фон Вегерхоф, по-прежнему глядя лишь на доску. — Ты жалуешься. Не пояснишь, на что именно?
— Графиня Адельхайда фон Рихтхофен. Что-нибудь говорит?
Стриг аккуратно установил башню на ее место, подправив, дабы фигура занимала клетку ровно по центру, и неспешно поднял взгляд к собеседнику.
— Вот оно что, — протянул он с усмешкой. — Ну, и как она тебе?
— 'Как она мне'?!. Я полноправный участник расследования, если мне не изменяет память! Почему я не знал о какой-то девчонке, которая...
— Эта 'девчонка' старше тебя пятью годами, да и допуском, чтоб ты знал.
— В этом городе есть хоть кто-то, кто не выше меня допуском и не знает больше меня?
— М-м... — задумчиво протянул стриг, вертя в руках крестьянина и, поставив его на доску, предположил: — Стражи на воротах?
— Смешно, — согласился Курт мрачно. — Тебя это веселит — вредить делу сокрытием важной информации?
— Да, несколько не в настроении я был вчерашним вечером бежать к тебе в гостиницу с рассказом о третьем в нашей группе. Это вполне могло повременить до сегодняшнего дня, ибо вчерашний вечер у меня был занят другим.
— Ужином, — уточнил он; фон Вегерхоф кивнул:
— Ужином. Содержание моей казны в должном объеме требует немалых усилий, а также больших затрат времени, проводимого вне дома либо же в оном, но с посторонними, хотя и крайне полезными людьми. При этом, Гессе, в моем доме есть один не посторонний и также крайне нужный человек, которому тоже надо хотя бы время от времени уделять внимание. Не явиться к обеду или ужину раз или три — еще в некотором роде допустимо, но сделать это в шестой раз — попросту непристойно. Итак, все разрешилось само собою, и мне не придется шагать через половину Ульма, дабы навестить тебя. И где же вам случилось свести знакомство?
— На улицах, когда этой ночью я вышел обследовать город.
Черный скороход замер в пальцах, оставшись висеть в воздухе над своим полем, и мгновение стриг сидел неподвижно, глядя перед собою; пальцы стиснулись, зажав фигурку в кулак, фон Вегерхоф медленно поднял глаза и тихо, четко выговаривая слова, переспросил:
— 'Этой ночью ты' — что?..
— Вышел на улицы, — повторил Курт, и тот повысил голос:
— Вопрос был риторическим, Гессе. Я не глухой. Мой слух, позволь заметить, куда как лучше твоего, равно как и зрение, и реакция, и тупая физическая сила! И так — с любым из мне подобных! — почти рявкнул стриг, и Курт вздрогнул от неожиданно резкого голоса. — А если бы ты впрямь нашел его — что тогда?!
— Не знаю... — проронил он, внезапно опешив. — На месте придумал бы...
— Сосунок! — прошипел фон Вегерхоф, сдерживая крик, и в обыкновенно безмятежных насмешливых глазах цвета родника сейчас была настоящая, непритворная злость. — Сопляк, мальчишка, щенок беззубый, где были твои мозги, когда ты это делал?! Ты рехнулся, или попросту надоело жить?! Ты... ты даже не котенок перед ними, ты — никто! Любой, пусть и лишь месяц назад восставший от обращения — даже такой тебя порвет, вякнуть не успеешь!
— Не ори на меня, — пытаясь соблюдать спокойствие, начал Курт, и тот пристукнул кулаком по столу:
— Молчать! И слушать, когда я говорю! Ни шагу на улицы ночью! Даже мысленно! Окна — закрыть, двери — запереть, оружие — под подушку! И ни шагу в ночь! Ей — можно, ты ей в подметки не годишься, она хоть удрать сумеет, а ты...
— Я не Эрнст, — тихо довершил он. — Знаю.
Фон Вегерхоф осекся, еще миг глядя на него ожесточенно и зло, и прикрыл глаза, отвернувшись и медленно переводя дыхание. Кулак разжался, и на стол высыпались мелкие каменные крошки, некогда бывшие черным скороходом.
— Сурово, — заметил Курт все так же негромко. — Наглядная demonstratio? Мороз по коже, честно... А кельнский обер-инквизитор тебе, часом, не родственник? Знаешь, на миг даже возникло чувство, что я у него в рабочей комнате; или это у всех с возрастом вырабатывается привычка орать на сослуживцев? Неужели и я так же буду? представить страшно.
— Дурень малолетний, — вздохнул стриг обессиленно. — Ведь тебе на мои слова плевать; завтра или послезавтра ночью снова возьмешься за свое... Я прав?
— Даже и не знаю, — отозвался он почти всерьез. — Учитывая столь пламенную речь, я полагаю, над этими самыми словами следует хотя бы подумать.
— Ты подумаешь, — отмахнулся фон Вегерхоф. — Подумаешь — и сделаешь по-своему.
— Переубеди, — предложил Курт, поднимая взгляд от россыпи черных крошек камня. — Разумеется, тот факт, что в прямом противостоянии меня разделают — сомнению не поддается; так ведь я и не намеревался лезть в лоб. Если, к примеру, расстрелять его издали...
— Ты просто не представляешь себе, о чем говоришь, Гессе. Что такое 'издали' для тебя? А что — для меня?
— Но ведь, как я понял, наш подозреваемый — младше и необученней, а кроме того...
— А кроме того, вполне вероятно, что он здесь не один. Что ты стал бы делать, если бы наткнулся на его мастера? Или — если таких необученных двое? Трое? Да пускай и один. Как я и говорил, стриг месяца от роду — даже это страшно; Гессе, ты... Ты не знаешь, что это.
— Зато знаешь ты, верно? — уточнил Курт, пытаясь перехватить взгляд прозрачных глаз. — На собственном опыте. Так? Ты сам спустя месяц после обращения что-то наворотил. Я прав?
Фон Вегерхоф установил на доску последнюю фигуру, не поднимая к собеседнику взгляда, и снова предложил, все так же глядя в стол:
— Партию?
— Набор неполный, — возразил Курт. — Ты не ответил.
Стриг молча поднялся, пройдя мимо него куда-то за спину, и возвратился к столу, шлепнув на место убиенного им скорохода серебряную монетку.
— Партию? — повторил он, усевшись. — Играешь белыми и два хода форы.
— Ну, как знаешь, — вздохнул Курт, придвинув стул ближе и сдвинув крестьянина на клетку вперед. — Не отвечай. Расскажи о фон Рихтхофен. Кто она и какова ее роль в нашем деле?
Стриг сидел молча еще мгновение и, встряхнув головой, кивнул на доску:
— Еще ход твой... Адельхайда фон Рихтхофен. Графиня. Приятная дама во многих отношениях; мне уже доводилось с нею работать. Роль ее всегда одна — она слушает, говорит...
— Это я заметил, — покривился Курт. — Поговорить она любит.
— Полезное умение, особенно в ее случае. Sphère d'activité[65] Адельхайды — сборища знати; она вдова, и потому ей позволено многое. À titre d'exemple[66], она может иметь приятелей, а не только приятельниц, посещать, кого вздумается, не изобретая для этого даже видимых поводов, говорить, с кем вздумается... И слушать.
— Имперская разведка? Так это правда?
— Что именно? Что она — оттуда, или что такое ведомство действительно существует?
— О том, что в Германии уже давно есть то, чего не существует, я знаю и без тебя, — покривился Курт. — И личная разведка Императора не существует тоже. Итак, она на самом деле оттуда? Стало быть, и они в курсе происходящего?
— В перехваченном письме упоминается Император, — напомнил фон Вегерхоф, походя снимая его башню. — Как полагаешь, должны они знать об этом?
— Я? Полагаю — нет. Но начальству виднее... И с какой такой радости имперский агент имеет больший допуск, чем я?
— Потому что этот имперский агент — служитель Конгрегации.
Курт замер, занеся руку над доской и позабыв, за какую фигуру намеревался взяться; стриг с усмешкой кивнул:
— Твой ход.
— Я пытаюсь не удивляться ничему, — проговорил он, наконец, — однако это уж что-то слишком. С каких пор мы начали набирать в Конгрегацию имперских шпионов?
— О, нет, pas du tout[67]... История эта долгая и занимательная, Гессе. Началась она несколько лет назад, когда Адельхайда вышла замуж. 'Вышла', а не 'была выдана'; ей посчастливилось с отцом. И с мужем. Вышла par amour[68] и жила с ним, как в песне, счастливо, вот только недолго — спустя примерно год после свадьбы ее муж был найден мертвым в собственной постели. Комната его была, что интересно, заперта, причем изнутри; окно оставалось открытым, однако стена замка... Сам знаешь, что это такое. Второй этаж. Город, неподалеку от которого располагался замок, не сказать, чтобы имел в себе отделение Конгрегации — просто инквизитор там наличествовал. Слухи о странной смерти хозяина поползли довольно скоро и, когда доползли до города, дошли и до слуха инквизитора, каковой был, что называется, старой закалки, c'est-à-dire[69] — не обременял себя долгими изысканиями и размышлениями. Инквизитор, разумеется, решил, что не все так гладко, как кажется — человек умер во цвете лет, никаких болезней прежде за ним не отмечалось, стало быть — малефиция. Как показало время, в этом он был почти прав, однако же, поисками обвиняемого тот долго не занимался, руководствуясь старым и привычным принципом 'cui prodest?'[70]. А выгодна его смерть была единственно лишь его жене, ибо по нарочитому завещанию все отходило ей, минуя прочих родственников.
