Маруся. Попасть - не напасть

Как уж там обходилось, хорошо ли, плохо ли... если есть мужчина и есть женщина, могут быть и дети. И красавица оказалась в тягости.

Только вот счастья это никому не принесло.

Богатые на бедных не женятся, а благородные — на неясно ком, будь та хоть какой красоты. У барина-то невеста была в столице, вот и позвали его жениться.

Говорят, златоглазая уже на последних сроках была, когда узнала, что любимый ее на другой женился.

И в тот же день пропала, как не бывало.

По следам собак пустили, искали, а только дошли до лощинки — и ахнули.

Скита словно не было, пятно черное на его месте, лощинку туманом затянуло, а в том тумане ровно кто жалобным голосом поет. Колыбельную малышу...

Без слов, а только понятно все, так мать свое чадо укачивает.

Искали, кричали, с собаками все прочесали...

Никого не нашли.

Ни монахов, ни девушку... никого.

Говорят, как барин приехал, да узнал это, пошел он тоже в лощинку, да и сгинул там. Нашли наутро седого как лунь, а лицо... и не узнали, сразу-то. Словно что-то ужасное он увидел, да так и помер от страха.

А колыбельная там так и звучит.

И вот еще как говорят.

Мужчины там сразу загибнут. А у женщины еще может, и есть шанс.

Я задумалась.

— Я Ваню попрошу со мной не ходить.

— И сама б ты не ходила. Ни к чему это...

Мне оставалось только пожать плечами. К чему, ни к чему...

За историю — спасибо, а только делать-то что дальше? Есть варианты арендовать землю у Демидовского управляющего. Рядом с одной из деревень...

Что-то мне подсказывало, что ничем хорошим это не кончится. Я — мещанка, без особых прав, надуть меня, кинуть, а то и поиметь во всех смыслах — дело чести. Ее отсутствия.

А тут...

Лощинка — и лощинка. Если можно там купить землю и что-то выращивать... плевать на ту историю! Свою напишем!

— А в скиту что-то выращивали? Бабушка не говорила? То есть прабабушка?

— Не говорила. Но должны были... наверное...

Мать ушла, а я лежала и смотрела в потолок.

Что там такое, в этой лощинке?

Что там может оказаться?

Не знаю.

Но сходить определенно надо. Посмотреть, подумать...

Серьезно, здесь я ничего выращивать не смогу. А там, может, и шансы есть?

Я махнула рукой на все размышления, усилием воли расслабила мышцы лица, и принялась мерно дышать и считать до ста. На третьем повторе упражнения меня накрыл глубокий крепкий сон.

* * *

Утром Ваня подъехал к крыльцу на небольшой телеге, запряженной флегматичной коняшкой.

— У соседа попросил, — ответил он на мой вопрос. — Сказал, дрова купить да привезти... заплачу.

Я кивнула. Правильно, ни к чему лишние разговоры, а дрова мы и на обратном пути купим.

— Зря вы это, — повторила мать.

Я молча полезла в телегу.

Зря, не зря...

А что еще делать было?

* * *

Коняшка мерно рысила по дороге, поднимая пыль. Пахло чем-то уютным и спокойным... из детства. Еще оттуда...

Поскрипывали колеса, сияло прохладное еще весеннее солнышко... я куталась в шаль.

— Ваня, расскажи, как вы тут жили? Без меня?

Парень посмотрел на меня.

— Вот так, Маш. Жили... скажешь тоже. Я копейку сшибал, где мог, Аринка от рук отбилась... ты приехала, у меня хоть надежда появилась. Петька на глазах оживает, Аришка хоть и дичится, а приглядывается. Знаешь, как паршиво бывало...

Словно кран сорвало и кипяток хлынул во все стороны.

Я слушала — и очень тянуло вернуться и медленно, со вкусом, пришибить их мамашу.

Как она сидела по два часа над блузкой, потом падала в кровать с мигренями. Как постепенно растеряла всех заказчиков.

Как Ваня носился по городу, где разносил, где подносил...

Как его били несколько раз, чудом не отбив нутро.

Как Аринка пыталась помочь и присмотреть за маленьким Петей, и как они болели, а Ваня с ума сходил от страха. Мать даже не пыталась помогать, лежала рядом и стонала, что ей плохо, она страдает и переживает. А мальчишка не знал, где достать денег, хоть баночку меда прикупить... может, горячим напоить... спасибо, соседи чем могли помогали.

Только вот старики померли в том году, а те, кто въехал... с ними мать отношения сразу испортила.

Как отравили первого их пса, потому как мать разругалась со всеми, с кем могла и не могла.

Второго — да, Карп пришиб, а первого вот...

Отравили.

И Ваня пытался выхаживать собаку, которая до последнего смотрела, и руки ему лизала, прощения просила, что оставляет...

Я не плакала.

Я тоже могла бы многое рассказать про свою жизнь, настоящую, не Машину. А ту, в которой переживаешь боль, обиду, отчаяние, стискиваешь зубы — и живешь!

Вопреки всему, назло самой жизни просто живешь. Потому что сдаться — тоже невозможно.

Когда теряешь близких людей.

Когда слышишь безжалостный приговор врача — детей у вас никогда не будет, смиритесь. Не надо было на аборты бегать...

Когда любимый человек целует тебя в щечку и уходит навсегда. А ты ему столько лет жизни отдала...

Когда...

А, рассказать можно многое. Только вот не стоило мальчишке это слышать. А потому я просто дала ему выговориться. И когда Ваня замолчал, сухо и горько всхлипывая, давясь сухими спазмами, положила руку ему на плечо.

— Я вас не брошу. Мы теперь вместе, мы справимся. Клянусь.

И словно струна прозвенела.

Бывает такое иногда.

Скажешь слово — и понимаешь, здесь и сейчас тебя услышали. Недаром, вначале было Слово. И сейчас прозвучало так же.

Я не уйду отсюда, пока все трое детей не будут пристроены. Хорошо пристроены.

А мамашу я за ноги на березе подвешу. Сволочь старая!

Это ж надо малявок до такого состояния довести?

Сука!

* * *

Вот если б не страшная история, в жизни бы ни в чем это место не заподозрила. И ехать недалеко — минут двадцать от города, и местечко уютное...

Ручей журчит, деревья стоят, кстати — не сосны, а лиственные. Березка, осинка...

Лощина...

Несколько холмов, невысоких таких, уютных... так и хочется вон на том, похожем на спящую кошку, построить симпатичный домик. Одноэтажный, деревянный, с черепичной крышей...

А все же...

И лошадь чего-то ушами прядает.

И туман стоит в распадке между холмами.

— Вань, ты привяжи ее и посиди здесь, — попросила я.

— Я с тобой пойду.

Я покачала головой.

— Не пойдешь. Ты парень, тебе сложнее будет. Одна я может, и разберусь, а если не так что пойдет? И сама пропаду, и тебя за собой утяну? А у нас мелкие...

У нас.

Уже — у нас.

Ваня нахмурился.

— А если ты...

— Если меня больше трех часов не будет... ну, до полудня, край, садись, да и поезжай в город. Я в банке распоряжение сделала, если что, ты мой наследник. Понял?

— Не хочу я этих денег.

— А мелких кормить хочешь? Цыц!

Ваня надулся, а я слезла с телеги, отряхнулась и направилась в распадок.

Шаг, другой... и туман окутал меня уютным серым пуховым одеялом.

* * *

— Аааа... ааа... аааа...ааа...

Чей-то голос словно бы мурлыкал ребенку. Знаете, как бывает, слов не помнишь, а мотив самый, что ни на есть подходящий. И мурлычешь, просто на мотив песенки, и ребенок успокаивается...

А туман все глуше, он окутывает, и вот уже даже неба не видно...

Довольно!

Я решительно тряхнула головой.

Маруська, вспомни, ты — маг!

Паршивый там, не паршивый, а все-таки...

Маг земли? Ну так помоги мне, мать сыра земля...

Я медленно опустилась на колени и погрузила пальцы в землю. Прохладную, уютную... запахло чем-то свежим, грибным.

Песня стала еще отчетливее...

И где же это поют?

А если попробовать найти?

Туман тут не помощник, зрение тоже... но я же маг земли?

А земля — это дороги. Неужели не найду? Не дойду?

Только как идти, если отнимаешь от земли руки, и опять чувствуешь себя ребенком в темном лесу? Страх накатывает, одиночество, беспомощность...

А если так?

Нельзя идти, так я на коленях поползу! Благо, юбка длинная, коленки не обдеру...

Первое движение вышло неловким, но четыре точки опоры всяко лучше двух!

Наверное, смешное я представляла собой зрелище. На четвереньках, в шали, завязанной узлом и заткнутой за пояс, я медленно и упорно, с закрытыми глазами, ползла туда, откуда слышалась песня.

Шаг, другой, третий...

Ежь твою рожь!!!

С этим воплем я куда-то и провалилась.

* * *

Вы никогда всеми четырьмя точками опоры об камень с размаху — не ударялись?

Вот и не надо, вы ничего не потеряли. Ощущение отвратительное, могу подарить, кому понравится. Глаза сами собой открылись от удара. Рот открылся следом за ними.

Это была пещера.

Или... как называются подземные гробницы?

Черт его знает... вроде и помнила слово, а вот вылетело из головы.

Склеп?

Да, что-то вроде...

Маленькая подземная гробничка.

И сидит на сгнившем деревянном гробу девушка с золотыми волосами, и мурлычет ребенку у груди песенку, а ребенок смотрит, и глаза у него такое же, золотые...

Точь-в-точь как у нее.

Я только рот открыла.

— Ты...

— Я. А ты кто?

— Маруся, — ляпнула я. — А ты?

— Меня любимый Нитой называл.

— Анитой?

— Нитой, — нахмурилась девушка.

Или женщина?

Хороша она была неимоверно. Даже в простой рубашке, даже в полутьме...

Блин!

Солнышко, да и только.

Идеальные черты лица, громадные глаза, волосы, словно жидкое золото...

— Нита, а что ты здесь делаешь?

— Прячусь...

— От кого?

— От убийцы...

Я замотала головой.

— Нита... давай я тебе расскажу, что я знаю. А потом ты мне расскажешь?

Девушка медленно прикрыла глаза. И на миг мне показалось, что зрачки у нее вертикальные.

Не укусит?

Эх, знала бы, так шею б купоросом натерла, на всякий случай. А так...

Авось, и не цапнет. Клыков у нее точно не было. Только ребенок у груди. Маленький, красный, сморщенный, словно вчера родился, только и того, что глазки открыты, и не бессмысленные они, а золотые. Как у девушки.

Я прокашлялась от пыли, села прямо на пол, не отрывая рук от земли, и заговорила, пересказывая мамашкину историю. Про скит, про лощинку...

Девушка слушала внимательно, потом покачала головой.

— Не так все было.

— А как? — воспользовалась я случаем. Чего б не спросить?

Девушка нахмурилась.

— Гадко было. Очень гадко и грязно...

— Расскажешь?

Губы девушки дрогнули.

— А и расскажу. Пора уж...

История вышла действительно гадкой и грязной.

Кем была златоглазая, она не рассказывала. Упомянула, что поссорилась с кем-то намного более сильным, была побеждена, бежала. Не было другого выхода.

— Ты ведь не человек? — уточнила я.

— Нет.

— А кто?

— А ты хочешь это знать?

— Есть подозрение, что все равно расскажешь.

Девушка хмыкнула.

— А если так?

Моей руки коснулось нечто. Я опустила глаза, и невольно ахнула.

— Ежь твою рожь!

Но если девушка рассчитывала, что я тут в обморок упаду, или истерику устрою...

Щаззз!

После нашей российской реальности, она уже не котировалась.

Подумаешь, до пояса нормальная девушка, а ниже пояса — змеиный хвост. Золотой, кто бы сомневался. И чего тут пугаться?

Вот вы хоть раз в пенсионном фонде были? А в поликлинике? А налоговую декларацию заполняли?

Вот где ужас-то! А получеловек-полузмея... и что?

— Кусаться будешь?

Девушка рассмеялась, коротко и невесело.

— Не буду. Хорошо, что ты не боишься.

Я пожала плечами. Не могу сказать, что я в диком восторге, но и ужас тоже изображать не стану.

— Не боюсь. Что дальше было?

— Я бежала. Сил не было, меня подобрали монахи. И там был один человек...

Я подняла брови. А подробности можно?

Можно.

Как оказалось, скит — не просто так стоял. На тот момент в нем жил один человек, которому и вовсе не жить бы на белом свете.

Демидовы, да...

Гнилое семя, дурное племя.

На тот момент у патриарха Демидовых, то есть старшего мужчины в семье, который и получил основное наследство, было семеро детей. Четыре дочери, три сына. Вот, младший и начудил.

В плане маркиза де Сада.

В детстве кошек и собак мучил, в юности за людей принялся. Начал девушек резать... родные первыми поняли, что 'это ж-ж-ж неспроста'. Допросили юношу по всей строгости, ужаснулись, и увезли в Березовский. В скит.

И охрану приставили.

Такой вот расклад.

Два монаха, два охранника и сам Иван Демидов. Младший сын.

Понятно, что здесь делал Андрей Демидов? А, то самое. Брата навещал.

Я задумалась.

— А как же он тебя не того-с? Андрей?

— Что толку над бесчувственным телом издеваться? — пожала плечами красавица. — Я ведь и не соображала ничего... хоть ты убивай меня тогда. А чуть позже, когда я в себя пришла, Андрей приехал. Меня увидел, с собой забрал, Иван хоть и злобился, но спорить не решился. Мне сказал, чтобы возвращалась, он-де ради меня на все готов.

— Ты поверила?

— Я ведь о нем ничего не знала. Это потом он сам рассказал, скольких убил, скольких...

Девушка замолчала, прикусила кончик косы, и прошло минут десять, прежде, чем она заговорила снова.

— Андрей не таким был, как брат. Мне так казалось. Любил меня, на руках носил, красивый, веселый...

— А разве ваше племя может... с людьми?

— Можем. Только никогда не связываемся, — махнула рукой девушка. — Мужчины еще погулять могут, а женщины стараются подальше держаться. Для меня день пройдет, а для него — год. Такой вот... — она задумалась, и я помогла подобрать слово.

— Мезальянс?

— Да, что-то вроде. Мы и любим сильнее, и переживаем острее, кому ж охота потом тысячу лет любимого оплакивать? Видеть, как он стареет, как...

— А тут ты себя плохо чувствовала. И не убереглась.

— Я даже истинный облик принять не могла. Так мне плохо было.

Я кивнула.

— С этим понятно. А потом... полюбила?

— Да.

— А потом Андрей Демидов женился. А тебя захотел оставить любовницей.

Девушка скривила губы.

— Все еще хуже.

— Даже так?

— Так, Маруся. Я ведь дурочкой была, я ему свое имя открыла, и родовой знак отдала. Думала, навек мы связаны.

— Родовой знак?

— Видишь мои волосы? Хвост...

— Вижу. Красиво.

— Золото я могу чуять. У вас таких как мы полозами зовут, во мне хоть и небольшая доля крови, но золото мне покорно.

У меня аж во рту пересохло.

— А ты отдала Демидову родовой знак.

— Он из моей крови сделан был. И власть надо мной давал полную...

— Знак он принял, а жениться...

— Женился он на другой.

Этот расклад мне тоже был понятен.

— Ясненько. От тебя золото, а там небось, связь выгодная. Союз с каким-нибудь юртом, да?

— Да.

— Захотели Демидовы на двух стульях сидеть. Ясненько. Тебе это не понравилось...

— Я в тягости была, на последнем месяце. А как поняла, что со мной сделать хотят...

— Я бы тоже сбежала. Или убила бы эту дрянь к ежу колючему, — искренне посочувствовала я.