Третий шаг. Книга 4. Каждый выбирает

Помимо мелкой тряски, яхта совершала размеренное колебательное движение: с трудом, иногда соскальзывая, взбиралась на очередную волну, некоторое время балансировала на ее гребне, а затем словно летела вниз. От этого слегка мутило.

Сидеть взаперти в тесном помещении Олмиру поначалу показалось невыносимым. Ни тебе компьютера, ни бумаг. Как будто мчался по запруженному шоссе и внезапно оказался на обочине. Да еще общая неустойчивость... Но деться было некуда, и он постарался вжиться в ситуацию.

Почти всегда грань между приятным и неприятным выдумана, воздвигнута искусственно. По-своему прекрасно все, что окружает человека и не вызывает чисто телесных мучений. Например, любой неприятный звук или, скажем, запах можно разложить на составляющие, попытаться свыкнутся с ними и... они перестанут причинять неудобство.

Через некоторое время Олмир почувствовал себя вполне комфортно, и его стало клонить в сон. Ван помог ему повесить гамак, сам немного полежал. Затем, удостоверившись, что его товарищ заснул, поднялся наверх.

Дождь прекратился, но усилившийся порывистый ветер временами бросал фронты мельчайших брызг. Качка почти не ощущалась: управляющий компьютер уменьшил парусность, и скорость яхты почти сравнялась со скоростью мощных волн.

Поплотнее закутавшись в плащ, Ван провел у штурвала добрую половину ночи, экспериментируя с управлением. С раннего утра опять сел за штурвал.

Олмир проспал до полудня и с большим трудом перешел в бодрствующее состояние. Никогда ранее ему не доводилось бездельничать столько времени.

Непогода бушевала целый день. Олмир выползал на недолго наверх, мешал Вану постигать сложную науку управления яхтой, снова уходил вниз, спал или просто лежал в гамаке, буравя взглядом потолок.

Ван полагал, что вполне освоился за штурвалом, и смело шел без помощи автопилота, не отключал только программу расчета оптимальной парусности. Мусоля во рту мундштук незаженной трубки, он представлял себя бывалым морским волком.

Поздним вечером, когда они близко подошли к какому-то острову, характер движения волн изменился, и яхту несколько раз основательно встряхнуло. Из кубрика вылез встревоженный Олмир.

— Что, усиливается шторм? — спросил он. — Ага, подошли к Безымянным островам. Судя по карте, их здесь тысячи. Мы будем приставать к какому-нибудь острову?

Ван, не желая признаться в своем неумении, пробурчал что-то нечленораздельное.

— Так я не понял, — повторил вопрос Олмир, — мы будем делать здесь остановку? Ты очень близко подошел к прибрежным скалам.

Ван хотел было сказать, что "Белоснежка" настоящее океанское судно с большой осадкой и не может приставать к берегу где угодно, ей нужен специально оборудованный причал, но неожиданно его с головой накрыла большая волна. Яхта притонула, затем взлетела вверх, а потом, накренившись, медленно спланировала. Когда он обрел способность видеть, то с ужасом обнаружил, что Олмир исчез. Бросив штурвал, с невольным криком поднялся, огляделся вокруг. Никого!

Новая волна завертела неуправляемым судном. Ван отлетел вперед, схватился за форштаг, но очередной сильный толчок вырвал тонкий трос из его рук, и он полетел в воду. Вот так приключение, пронеслось в голове.

Вынырнул. Ни яхты, ни товарища — только черные скалы, покрытые шипящей пеной, да разъяренные волны. Одна из них подхватила его и с огромной силой ударила о камни. Мир померк.

Очнулся Ван на берегу от нового удара по голове. Набежавшая волна приткнула его к какому-то бревну. Он привстал на четвереньки, принялся отплевываться.

То ли от удара, то ли из-за сгустившейся темноты, но зрение покинуло его. Поэтому не выпрямляясь в полный рост, он пополз в сторону от бушующего моря. Откашлял горькую воду, и стало немного легче. Потом в голове вспыхнула невыносимая боль, все вокруг закружилось, его вырвало.

Чьи-то руки подхватили его, понесли. Уложили на мягкое, заботливо касались головы. Он все вырывался, говорил про потерявшегося Олмира, просил поискать его в море. Безуспешная борьба его продолжалась до тех пор, пока кто-то авторитетно не крикнул ему прямо в ухо, что с Олмиром все в порядке. После этого Ван успокоился, позволил сделать себе укол и забылся.

Проснулся он, видимо, в середине следующего дня. Вначале неловко дернулся, и сразу зашумело в голове. Справившись с неприятными ощущениями, стал осторожно изучать обстановку.

Он обнаружил, что лежит совершенно голым под легкой простыней на надувном матраце, брошенным прямо на пол, в маленькой комнате. Голова плотно перевязана. Немного саднит плечо и левая рука. В остальном, вроде бы, порядок. Ветер не чувствуется, в окна льется яркий солнечный свет — следовательно, непогода закончилась. Где, интересно, он находится, что за помещение.

Никакой мебели кроме кресла-качалки, рядом с которым стоит полупустая бутылка из-под вина. В углу в беспорядке свалены какие-то грязные вещи. Пол из легкого пластика, тонкие стены — тоже. Видимо, он лежит в сборном домике, из тех, что обычно устанавливают на берегу для купальщиков. Дверь в соседнее помещение открыта настежь. Ага, там душевая. А рядом, очевидно, туалет.

Кто-то вошел. Почему-то не желая показать, что пришел в себя, Ван закрыл глаза. Вошедший подошел совсем близко и затих. Вероятно, разглядывал его. Ван изо всех сил старался показать, что спит. Видимо, это ему удалось, так как вошедший принялся беззаботно что-то напевать себе под нос и прошел в душевую.

Осторожно, чтобы не выдать свою хитрость, Ван чуть-чуть приоткрыл глаза. О, господи! Он снова плотно зажмурился.

Вошедшей оказалась молодая женщина. А сейчас она снимала с себя купальник!

Зашумела льющаяся вода, и Ван помимо своей воли снова приоткрыл глаза. Женщина, высоко подняв голову, стояла под струей воды спиной к нему. Подняла руки, стала поворачиваться... Как она прекрасна! Неописуемая красота! Ван почти сдвинул веки, оставив маленькие щелочки для наблюдения.

Ремитское общество не было ни пуританским, ни лицемерно морализаторским. Не впервые разглядывал он женское тело. Давным-давно, еще в школе-интернате, Аполлон, постигая технику живописи, изучал толстые альбомы с красочными рисунками обнаженной натуры и показывал ему. Да и потом возможностей для естественного любопытства было предостаточно. Но, оказывается, ни один рисунок, чересчур откровенный фильм, любая другая, даже совсем неприличная подборка или скабрезная история не могут вызвать такую бурю чувств, как вид находящейся рядом обнаженной женщины. Она небесно красива! Вана бросило в трепет.

Незнакомка набрала в ладонь жидкого мыла из флакона, нанесла его на шею, потерла в подмышках, а потом, чуть согнувшись, стала намыливать там. Вану сделалось нестерпимо стыдно, он закрыл глаза. Унестись бы куда-нибудь далеко-далеко отсюда! Быстрее бы она оставила его в одиночестве! Боже, как стыдно!

Но никуда от себя не деться — память цепко держала увиденное. Ван, вздрагивая всем телом в такт рвущегося из груди сердца, пытался сжаться в матрац, не выдать себя неосторожным движением. С ужасом почувствовал, что легкая простыня слишком ненадежное прикрытие, и чтобы замаскировать произошедшие, независимые от воли изменения его тела, ему придется согнуть ноги в коленях. Обратит ли она внимание на это?

Шум воды прекратился, раздалось негромкое шипение. А, это включено воздушное полотенце. Женщина вот-вот снова войдет в комнату.

Когда над ним послышались легкие шаги, Ван, плотно сжав веки, изо всех сил старался не допустить дрожания ресниц. И все же был пойман на плутовстве.

— О, мальчик, да ты, оказывается, не спишь? Ну-ну, не прикидывайся. Я же вижу, что ты проснулся. Как ты себя чувствуешь? Болит что-нибудь?

С трудом разлепив спекшиеся губы, Ван выдавил из себя:

— Все хорошо. Спасибо за беспокойство.

И только после этого открыл глаза. Женщина стояла прямо над ним, по-прежнему почти полностью обнаженная. Только одно узкое полотенце обхватывало ее бедра, а другое, чуть побольше, — волосы на голове. Никакой стеснительности. Неужели для нее ходить голышом — обычное дело?

— Чудик, о каком беспокойстве ты говоришь? Откуда ты вылупился?

— Извините, если что не так. Я совершенно здоров.

— Ха, посмотрись в зеркало, прежде чем болтать глупости. Но все же ты молодец, что не плачешься, не стонешь. Я боялась, что придется не один день за тобой ухаживать.

Как она красива, подумал Ван, глядя на капли воды, блестевшие на ее груди. Безукоризненные формы, как на классическом рисунке. Соски такие большие... Женщина перехватила его взгляд и снисходительно почмокала губами.

— Ишь ты, от горшка два вершка, едва живой — а туда же, — усмехнулась она, присаживаясь рядом на колени. Помолчала, потом уважительно сказала: — Одно слово: герой. И сколько тебе лет, мой герой?

— Пятнадцать, — солгал Ван, не моргнув и глазом. Приличный человек не врет без веской причины, вспомнились слова Кокроши. Почему-то казалось, что причина эта есть. И очень весомая.

— Совсем большой мальчик, — с доброжелательной издевкой сказала женщина.

Встала, принялась расхаживать по комнате, с интересом поглядывая на него.

Ван вобрал в себя побольше воздуха. Он знал, что выглядит старше своих сверстников. И не только он, но и Георгий, Олмир и даже низенький Аполлон. Кокроша как-то обмолвился, что профессор Макгорн "ради гармонии" искусственно ускорил физическое развитие мальчиков, учащихся в королевском лицее. Так вроде бы надо было сделать, чтобы они лучше усваивали учебный материал и не отставали от девочек.

— Голова не кружится? Нигде ничего не болит?

— Нет. Я в самом деле здоров. Чувствую себя хорошо.

— А зачем здесь появился?

Вану показалось, что незнакомка вкладывает в свой внешне невинный вопрос больше, чем он того стоит.

— Да так, — неопределенно сказал он, — посмотреть, себя показать.

— Молод еще себя показывать, — с еле заметным осуждением, совсем по-матерински сказала она. И вновь принялась шагать по комнате. Но теперь целенаправленно, по частям разглядывала его. Под ее изучающим взглядом Ван не знал, куда деться. Возбуждение его, тем не менее, росло. Пришлось сесть, обхватив колени рукой.

Женщина, заметив его неловкость, ехидно улыбнулась.

— В самом деле тебе пятнадцать? Не обманываешь?

— Скоро шестнадцать будет, — решил упорствовать Ван. Если уж солгал — признаваться ни в коем случае нельзя.

Она подошла, вновь опустилась на колени, бережно провела рукой по повязке на голове.

— А почему мы такие дрожащие? Почему нам дома, среди обычных людей не сидится? На подвиги тянет?

Рука ее легла на его руку, обхватившую колени, погладила его пальцы, коснулась голени. Ван поднял глаза и сразу отвел их. Она в упор смотрела на него.

— На подвиги тянет, да боимся? Как ты молод!

Ван промолчал.

Он чувствовал, что сейчас может произойти нечто чрезвычайно важное для него. То, о чем он много думал. Втайне даже от самого себя готовился. Это может произойти, если она захочет.

То, что для него необычайно важно, для нее лишь забавный эпизод, способный внести маленькое разнообразие в привычный ход ее жизни. Она задумалась о чем-то. Интересно — о чем? К какому решению она склоняется?

Женщина нежно гладила его пальцы, и Ван невольно ослабил внимание. Он заметил, что простыня соскальзывает с него, в последний момент и судорожно ухватился за край, прикрываясь.

— Что такое? — засмеялась женщина. — Почему мы такие пугливые? Нам нечего показывать?

Что делать, как вести себя? Ван читал, что в подобных ситуациях главное, что требуется от мужчины, — выдержка. А что еще? Как держать себя? Что и как можно делать, а что — нельзя?

— Ого, нам, оказывается, есть что показать, — сказала женщина, непринужденно сбрасывая полотенце с бедер. — Что ж, приступим к подвигам. Приласкай меня.

Возвращение

Проснувшись, Ван долго лежал, придавленный новыми впечатлениями. В мыслях был полнейший сумбур. Боже, каким недотепой он выглядел в глазах той женщины! Как неловко за себя! Но... оказывается, крайнее бесстыдство может быть таким сладким... Хотя... в целом отвратительно и мерзко. Звериные игрища — по-другому не скажешь. Страшно узнать, что внутри тебя дремлют силы, неподвластные твоей воле. Тем не менее, приятно чувствовать себя мужчиной. Обязательно надо будет похвастаться перед Олмиром.

Вчера он быстро выдохся и почувствовал себя по-настоящему плохо. Женщина вызвала врача, тот снял повязку и сделал успокаивающий укол. Что было после, Ван помнил смутно. Вроде бы ночью, а может быть, ранним утром врач появлялся еще раз, опять делал какие-то инъекции.

Время шло, но никто к нему не входил. Устав лежать и бороться с усиливающимся голодом, Ван поднялся. Голова совсем не кружилась, но прикасаться к ней было по-прежнему неприятно. Принял душ, стараясь не мочить волосы. Обсушился под струями горячего воздуха. Извлек из бытового аппарата странную одежду — то ли трусы, то ли шорты, ничего другого заказать в пошив не удалось — надел их и вышел.

Под палящим солнцем было нестерпимо жарко. В первые мгновения у него перехватило дыхание. Пришлось постоять, привыкая.

Домик, служивший ему временным пристанищем, притаился под тенью невысоких деревьев. Чуть вдали виднелись другие кучки таких же деревьев, заросли кустарника. Но не чахлая растительность, а спокойная мощь моря была главной деталью пейзажа и притягивала взор. Песчаный пляж с редко торчащими колючками начинался буквально в десяти метрах. Еще виднелись какие-то куцые, выгоревшие на солнце тенты, пахло костром. Людей Ван не заметил.

Сделав несколько шагов, он наступил на клейкую, противно пахнущую бумажку. Стряхивая ее с ноги, оступился и укололся об огрызок металлической вилки. Ну и ну. Зачем же мусорить? До этого никогда он не попадал в подобные места и принимал за очевидность, что первое требование для среды обитания человека — чистота. Здесь, очевидно, думали иначе.

Недавний шторм вынес на берег много и крупного мусора. Бревна, покореженные ветки, обрывки пластика, спутавшиеся охапки гниющих водорослей. Неужели трудно все это убрать?

— Эй, утопленник, — окликнули его.

Ван обернулся и увидел местного жителя. В таких же шортах и соломенной шляпе, он стоял рядом с местом, откуда поднимался дымок, и призывно махал ему рукой.

— Здравствуйте, меня зовут Ван Мерсье, — сказал Ван, подойдя ближе.

— Очень приятно, — ответил абориген, приподняв полы шляпы. — Мне все равно, как тебя называть. Ван — так Ван. А мое сегодняшнее имя — Питер. В общем, считай, что познакомились. Садись, пообедаем вместе.

На углях поспевало, покрывшись аппетитной корочкой, мясо на шампуре. Рядом в углублении притаилась корзина с какими-то фруктами, небрежно прикрытая большими зелеными листьями.

— Спасибо, — сказал Ван и потянулся к шампуру.

— Э, нет, — запротестовал Питер, — это мое. У нас каждый сам готовит себе еду.

— Где же я достану продукты?

— Фрукты можешь брать из этой корзины. Вон там, под кустами, холодильник. В нем напитки. А мясо в контейнере на причале.