Почему и нет? Часть вторая.

У щенка полная торба счастья. Ребенок ты собачий, все-то у тебя хорошие, всех-то ты любишь...

— Кто это? — Князь опять потрепал щенка за ухом, потом с таким же кряхтением распрямился. Глаза его переходили с меня на Гаврилу, Грача, Перебыйниса, щенка. Опять на меня.

— Кангал. Друг. — Я вспомнил нашу первую встречу и свой ответ на один из вопросов князя.

Тот, видимо, тоже вспомнил, потому, как чуть улыбнулся и проговорил.

— У вас хорошие друзья, поручик. Надежные...

После ворчливо добавил:

— До ужина еще часа два. Пусть ваши люди устраиваются в гостевом флигеле. Мой управляющий даст указание. — Взгляд на стоящего перед ливрейной толпой пожилого человека и небрежное движение рукой, на который тотчас последовал молчаливый поклон.

Ишь ты. Точно, как благородный граф де Ля Фер к своему немногословному слуге Гримо. Значит, не выдумал Дюма такую манеру общения господ со слугами, вот сейчас воочию вижу. Аристократ, ети его... Внушает... А вот меня, честно говоря, раздражает. Все мы — правнуки Адамовы. Не из золотой глины твоего предка, князь, Господь лепил. Как и всех нас — из грязи. Но это я, так, комплексую наверное, оттого и злюсь. А князь продолжил.

— А пока попрошу вас, пан Горский, побыть моим гостем... Моим личным гостем.

Возражения?

— Ни в коей мере, ваша светлость. Готов. — Ага. Хотя, где — 'готов'? Я все еще чувствовал некоторое смущение от нашего с Анной порыва. Даже мурашки с кожи не сошли.

— Тогда, прошу. — Князь пристукнул тростью о пол.

Комнату, в которую меня пригласил князь, можно назвать одним словом. Роскошная. Судя по всему, Зигмунд Мирский теперь частый гость в Бражичах и апартаменты частично переделана под его вкус. Прежде тут было скромнее.

Но я в этот момент не разглядывал интерьер, разговор предстоял серьезный и от него многое зависело. Дверь затворилась за пятившимся лакеем, и мы остались вдвоем. Как когда-то...

Князь уселся не за стол, как я ожидал, а в гостевое кресло, жестом предложив и мне присесть в соседнее. Лицо задумчивое, даже несколько отрешенное. Не злое. Хм... Отчего у меня впечатление, что УЖЕ не злое? А вот раньше... Н-да. А может впечатление обманчиво? Что-то скажет, потомок Рюриков?

— Поручик... — все-таки 'поручик'. Не 'Сергей Александрович' и не 'пан Горский'. Не самая лучшая примета. Впрочем, и вопрос оказался довольно неожиданный.

— Поручик, обязательно ли было выставлять пана Збышека на глум (на позор) перед людьми? Ведь он лишь instrumentum mea consilia (средство для моих замыслов (лат.)). Вы ведь это поняли, не правда ли?

— Он жив, ваша светлость. И не в мешке мучном, как мне того желал. А долг, он возвратом хорош, платежом красен!

Ну и кто меня за язык тянул с этим 'платежом'? Князь изумленно вскинул голову, явно принял на свой счет. Вот, блин. Неудачное начало разговора. Я продолжил, стараясь сгладить свои резкие слова.

— Вот я его и поучил, хоть и не строго. Это ваша привилегия — карать или миловать своих людей. Мне же он ничего плохого сделать не успел. Все можно и в шутку обратить... — Нет, кажется, смягчить не удалось, изумление все явственней сменялось гневом на лице Мирского.

— Я того желал, поручик. Я... — глаза магната сверкнули молнией. С губ сорвалось несколько слов крепкой польской ругани. Но слова — ерунда. Вот тон, которым они были сказаны... От его взгляда и ярости в голосе я как ошпаренный подскочил, а рука легла на эфес. Все произошло непроизвольно, словно перед противником в бою. На рефлексе.

Впрочем, князь почти моментально взял себя в руки и продолжил далее уже более ровным голосом.

— Я желал бы вообще уничтожить вас, но, увы — опоздал. Этим я сделал бы больно Анюсе, чего не желал никогда. Вы уже в ее душе.

Впрочем...

Признаю. В этом есть и моя вина. Вы заинтересовали меня своей необычностью, отчего же моей внучке не увлечься вами? Недоглядел...

Скажу честно. Анне я желал другой доли. Но... Она уже любит вас.

Вы ей не ровня, поручик, но она Мирская по крови и велений своего сердца не изменит. А мне... — Ярость опять едва не овладела паном Зигмундом, но он снова справился. Даже имя Господне и Девы Марии призвал в помощь, обуздывая свою натуру. После продолжил спокойно и даже как-то печально.

— И теперь, мне нужно решить, что делать с вами. Да сядьте вы!

Я присел на краешек кресла, а князь Мирский после нескольких секунд тишины начал говорить. Вернее спрашивать.

— Итак..., — князь сложил ладони на набалдашнике трости, с которой не расставался — Кирилл Фролин,...?

Взгляд в мою сторону.

— Да! Но встречи с ним не искал, как и обещал вашему сиятельству. Сам вышел под смерть...

— Топором по голове?

— Как заслужил. — И отчего меня не удивляет осведомленность Мирского? Рука на пульсе событий у пана Зигмунда. И правильно. Врага надо контролировать.

— А не чересчур ли?

— Нет. Я не тать, ваша светлость. Кирилл влез в сферу государственных интересов Империи. Империя его моею рукой покарала. Не стрелял бы в меня — был бы жив. Если враг не сдается, его уничтожают, а Кирилл Фролин — враг. Он не сдался. Как следствие — умер. О нем не жалею, бесчестья за мною нет.

— Следует ли это понимать, как то, что вы находились при...

— Именно, ваша светлость. При исполнении присяги. Служба.

Этот короткий диалог занял буквально минуту, после чего в комнате повисло молчание. Князь обдумывал мои слова. Упоминание об интересах Империи его явно озадачили. Наконец спросил:

— Некий Горский, чьи вирши приобрели популярность среди местной молодежи... Я вполне допускаю, что сей поэт — вы?

— Да.

— Но стихи и романсы, что печатают в 'Ведомостях', не единственное ваше творчество? Вы печатаетесь еще и под псевдонимами?

— Да. Хотел бы сохранить за собой этот маленький секрет, но на прямой вопрос вашей светлости дам прямой ответ. Желаете знать, под какими?

— Пожалуй, в этом нет необходимости. Хотя, я и удивлен влиянием ваших виршей на младые умы. И не только младые... Тема слишком обширна, пока ее оставим.

Лучше ответьте мне, за что имеете награды? Прошло всего чуть больше года с нашей с вами встречи, а вы уже офицер, причем отмеченный не единожды. Расскажите мне об этом.

— Извольте, ваше сиятельство.

После вспышки гнева у князя я неожиданно стал чувствовать себя уверенней. В конце концов, какого...

Не пацан я уже, чтобы робеть. Первый мандраж прошел. Не ровня? Нет, князь. Это вы мне не ровня. Мои прадеды ваших правнуков на портянки порвали в семнадцатом. Они не забоялись. Так что не мне вас бояться, а скорей наоборот. Вы предполагаете, а я — знаю.

По всей вероятности, князь почувствовал это изменение во мне. Глядит — ровно целится. Жаль, зеркала нет, наверняка и у меня этакий снайперский прищур на лице.

Ша, Серый. Тормози. Что это с тобой?

Не лезь на рожон. Спокойней будь, все ж возможная будущая родня. Сам решал благосклонности старца искать? Вот и ищи!

Вот так, вдохни, выдохни и веди беседу дальше.

— Протекций не было, ваша светлость. Мои скорые эполеты, сиречь обер-офицерский чин — счастливый случай, не более. Награды же — итог службы, все добыты собственной кровью и потом.

История вкратце такова.

Через короткий срок от поступления в службу попал в обстоятельства, когда от меня требовалось решение одной чрезвычайной задачи, поставленной моими командирами. Никого более осведомленного в тот момент рядом просто не оказалось, так что пришлось работать мне за совесть, да и за страх тоже. Кабы не справился с задачей, была бы для меня смерть. Но, то невеликая потеря для державы. Отчизне мог случиться значительный урон, что гораздо хуже. А также могла произойти смерть моих боевых товарищей. Вот и пришлось барахтаться, как лягушке в кринке со сметаной.

Либо — тони, либо — масло сбей.

Чудом да с Божьей помощью справился, правда, сил едва-едва хватило.

После... Ну..., служил.

Увы, слово обязывает меня хранить в тайне подробности. Тут я не волен... Простите, ваше сиятельство. Но старался служить на совесть, за что отметили меня золотым Анненским оружием и еще одним внеочередным чином.

А минувшим летом, на Дунае за ряд дел с турком отмечен 'Георгием'. Командующий лично счел меня достойным представления. Сейчас прямо из действующей армии следую.

Вот и все.

Глаза в глаза. Нет, князь, я не выскочка-пустышка. Я — офицер. Я — человек. Я — Горский. А на гонор всегда найдется гонор, и на силу — сила.

Пока мостик взаимопонимания пытаюсь строить честно. А вы?

Ты, конечно, кремень, дед, и я тебя уважаю, но не стой у меня на пути. Топтать не буду, но — одолею. Как Бог свят — одолею. Давай лучше жить дружно. А? Ты любишь Анюсю и я люблю Анну. Давай, а? Ради нее...Ну?

— Чего вы хотите, поручик? Чего добиваетесь? — Наверное, некоторые из моих мыслей князь по лицу прочел. Вон. Уже и интерес в глазах под нахмуренными бровями...

— Хочу? — А действительно. Чего? Да много чего. Жадный я к жизни стал.

— Я солдат. Стал им, и иной судьбы себе не вижу. И потому — служу. Судя по тому, как меня отметили наградами — служу хорошо. Этого требует моя честь, и, чего греха таить, мое честолюбие. Я добиваюсь положения...

Для чего? Для того чтобы иметь возможность служить еще лучше и быть еще более полезным своей Отчизне. В первую очередь это. Но не только... — набрал воздуха в грудь. Эх...

— Я надеюсь стать достойным вашей внучки, как мужчина, как дворянин и как личность. Я хочу просить у вас, как у опекуна пани Анны и как у самого близкого ей человека дозволения быть подле нее. Я, да простит Господь мою дерзость, желаю иметь шанс, дабы вы не смогли отказывать мне в праве, просить руки пани Анны, если она сама, конечно, будет согласна. Я... — только сейчас заметил, что почти кричу, но отчего-то кричу очень тихо, почти шепотом. Бешеный напор и тихие слова.

— Я счастья хочу, пан Зигмунд. А без пани Анны его теперь не мыслю. — Мне перехватило горло. Да, чего уж теперь...

Потому тихо и уже без напора добавил.

— Вы спросили, ваша светлость, и ждали откровенного ответа. Я — ответил.

Счас чегой-то будет. Ой будет... Или-или...

Мирский откинулся в кресле и прикрыл глаза.

— Дерзок...

Но смел. Везде успел. Всех задел... — А ведь дословно, с нашей первой встречи, говорит. Во, память у деда.

— Так что? Наказать за дерзость, или наградить за смелость молодца. А, поручик?

— Испытать, ваша светлость. — Я тоже не забыл наш первый диалог и отвечаю дословно, как и тогда.

— А испытаю...

Князь открыл глаза и устало взглянул на меня. Все-таки он — стар. Крепок для своего возраста, но...

И горд. Держит спину, хоть и тяжело. И еще что-то...

В глазах, в самом краешке... Стариковская слеза? Улыбка? Снисхождение? Воспоминание? Любовь?

Теперь понятно, за что тебя любит Анна.

Ты...

Ведь только для нее и живешь. Верно, дед?

Но это длилось лишь один момент. Кадр в клипе.

Миг и все. Ушел дед. Передо мною снова князь Мирский.

Жестокий и волевой человек. Политик. Патриарх. И если есть в глазах что, так это властность и ехидство.

Ее-то ты любишь, дед...

А вот меня — совсем даже наоборот.

Однозначно.

— Испытаю, но думаю, что испытание вам придется не по вкусу, поручик. Скажу честно, я опоздал вас..., скажем так, убрать от Анюси. И когда только вы успели пролезть ей в душу? Ведь уехали же почти сразу.

Я недосмотрел. М-да... Ошибся.

Повторюсь, иной судьбы хотел для внучки. Но! Вы уже в ее сердце. И значит, пока вы живы, это место в ее душе будет занято. Вами.

Но если вас не станет? А? Молчите? Вот и я — не знаю. Убил бы своей рукой, да поздно... Не простит мне такого, Анюся.

Оттого, пусть будет по Божьей воле.

И немного по моей...

Сейчас я вам, поручик, кое-что расскажу.

Только между нами.

Хочу быть честным с вами до конца. Condemnarentur — licet scire (приговоренный — имеет право знать (лат.)). Не так ли?

Некоторое время тому я стал замечать изменения в Анне. Она стала прежней веселой и озорной, словно и не было черных дней траура и неприятия общества. И в то же время, своего первого мужа она не забыла. Постоянно поминает его в своем Храме. Просто он остался светлой грустью о первой любви. Ушел в прошлое. Меня это весьма порадовало, поскольку способствовало моим планам.

Я предложил ей партию...

Во всех смыслах отличную партию. Человек был ей не противен, и я это знал. Они даже дружили в детстве, да и по положению...

Но, увы...

Анна, со свойственной ей прямотой заявила мне — нет. Что любит вас и именно вы стали причиной ее возврата к жизни. И если я ею дорожу, то должен смириться с ее выбором.

Я же, не изверг. Любит? Что ж, для меня это серьезный довод. Врагом вам я не стану. Нет. Она просила — я пообещал. Но...— Держит паузу. И губа чуть брезгливо кривится. Плохо. Кажется, любящий дедушка, сейчас ты мне скажешь 'приятность'. Чувствую.

— Но за собою я оставил право доказать, что вы не достойны ее любви. Каким образом? Ну, способов много... Я, видите ли, богат. И знатен...

Мне достаточно было только выказать свое неудовольствие вами. Исполнители? Они найдутся сами. Пан Заремба — тому пример. А ведь он только первый.

Право. Мне даже любопытно, кто и как вас сломает, поручик.

Но сломают...

Это может быть скандал, клевета, сплетня, навет, дуэль. Даже случайная смерть во время ограбления или в бою. Вопрос времени.

Как вам мое испытание?

Вот как?

Ну, вот все и определилось. Не хочешь ты мне быть другом, пан Зигмунд. Не хочешь...

Даже не так.

Не желаешь. Не по чину. Невместно. Западло. Выбирай слово на вкус, смысл один. Для вида смирился. Но не более.

А знаете, злость — лучшее средство против харизматичных личностей. Особенно холодная злость. Словно пелена с глаз.

Ладно...

— Согласен с вами, князь. — Эк покоробило то тебя обращение 'князь'. А получи. На равных — так на равных, официально — так официально, теперь никаких 'светлостей'. Это тебе за 'поручика'. Вон как брови приподнял вопросительно.

— Согласен, что сломают? — Едкая усмешка.

— Нет. Что вопрос времени. Пытаться будут. Возможно даже долго. Потом перестанут. — Ага! Удивился. Даже озабоченность мелькнула. Нет, дед, крыша у меня не поехала. Но пару ласковых я бы тебе сказал. Не для протокола. Ты не зря подобрался.

— Вы, князь, — опытный политик. Сильный и умный человек. Единственный, кого бы я не хотел видеть в числе своих врагов. И вы говорите, что мне — не враг. Чудесно. Остальные мне не интересны и тем более не страшны. Так. Легкое неудобство. — Я широко улыбнулся. А ведь и действительно, вряд ли я по зубам местным интриганам.

— Вы, не слишком ли самоуверенны, пан Горский? — Ого, уже 'пан'. Даже отодвинулся слегка.

Да что ж вы олигархи за народ такой, что только наезды и понимаете? Или на 'слабо' меня брал? Ну-ну...

— Ничуть. Пан Зигмунд, легкомыслие и самоуверенность свойственны молодости, но ей же свойственны и свершения.