"Jeszcze Polska nie zginela, kiedy my ziyjemy"

— И немцы его не атакуют... После непрерывного трехдневного штурма позиций у Деммина.

— Получается так, — подтвердил Млот-Фиалковский.

— Подозрительно, а пан Чеслав? — спросил Руммель, повернувшись всем телом к командующему опергуппой

— Может быть они просто не имеют больше сил? — как-то неуверенно возразил генерал. — Вы же сами сообщали о возможном вступлении в войну Франции.

— Может быть, но прикрыть разрыв чем-то необходимо. Выдвигайте туда все, что может двигаться из Краковской бригады. А я по возвращении перенацелю армейских авиаразведчиков.

Польша. Варшава. Военное министерство.

В здании на Раковецкой царил безудержный оптимизм. Многим казалось, что все проблемы решены и достаточно только позвонить по телефону, чтобы польские войска вошли в Берлин. И только начальник оперативного отдела пулковник Окулицкий смотрел на карту совсем не весело.

— Пан пулковник, — генерал Стахевич удивленно посмотрел на подчиненного. — Что это вы такой хмурый?

— Виноват, пан генерал. А с чего веселится? — пулковник взял указку и небрежно ткнул ей в три участка на карте. — Здесь мы вообще стоим с самого начала войны, а потеряли намного больше. Уперлись в укрепленные линии и лишь бесполезно растрачиваем снаряды и людей. Армия 'Поморже' в любой момент может быть отрезана от армии 'Бранибор'. К тому же во фронте самой армии имеется десятикилометровая дыра. И закрыть ее нечем. А в Силезии армии 'Краков' и 'Шлёнск' отступили после контрудара Рунштеда на десять километров. И смогут ли они удержать новые позиции, я не уверен. А наши чешские союзники никак не могут перейти в генеральное наступление, даже получив помощь из России. И, как мне кажется не смогут...

— Ерунда! — резкий возглас сзади заставил обоих оторваться от карты и вскочить при виде того, кто произнес это слово. Густые брови маршала сурово встопорщились, словно ощетинившиеся толстые мохнатые гусеницы.

— Пане пулковник, я недоволен. Я очень вами недоволен. Вместо того, чтобы заниматься делом, вы разводите панику.

Окулицкий молчал. Возражать Вождю Армии было бесполезно.

— Но ситуация действительно очень серьёзная, — заметил Стахевич. — Я согласен с пулковником — положение критическое. И командующий армией "Шлёнск" придерживается той же точки зрения...

— Ерунда, панове, повторю еще раз. Это все временные трудности. Передайте генералу Шиллингу танковый батальон 'Рено' и сорок первую дивизию. Пусть организует контрудар. Что касается северного направления — там у швабов просто нет резервов. И не будет, если они продолжат наступление в Силезии. Вас должно больше волновать другое — война затягивается, резервы на исходе, а решающих успехов мы так и не добились. Затяжная же война выгодна именно немецкой стороне. Их промышленность постепенно переходит в режим военного времени...

— Но, пане маршал, уже по донесениям войск у швабов наблюдается нехватка артвыстрелов и бомб. Они отевчают редким огнем на нашу стрельбу...

— Сейчас — да. Но что будет, когда они развернут производство огнеприпасов по меркам Великой войны? При их превосходстве в производственных мощностях нам не помогут даже поставки от русских и американцев.

— Тогда... только помощь французов, — мгновенно оценил ситуацию пулковник.

— Не только. Самим руки опускать не следует, — опять пошевелил своими знаменитыми бровями маршал. — Что делает генеральный штаб с целью исправить положение? — произнес он уже спокойно, но под этим спокойствием угадывалась готовая вот-вот разразиться буря.

Окулицкий и Стахевич переглянулись.

— Предлагаю приостановить наступление армии 'Бранибор' на Берлин через укрепленную линию швабов. Освободившиеся дивизии перебросить севернее и ударить оттуда. Одновременно нанести такой же массированный удар авиацией, что уже опробован под Эберсвальде, по группировке германцев в Силезии. Ну и потребовать от чехов начать наступление с фланга на эту группировку. Одновременно самим нанести контрудар.

— Вот это уже что-то. Давайте посмотрим, — все трое наклонились над картой.

IX. Do domu wrocimy... tylko zwyciezymy (Возвратимся домой... только победим)

Франция. Париж. Бурбонский дворец

Пале-Бурбон бурлил с утра. На намеченное к десяти утра заседание Национального собрания депутаты, сенаторы, журналисты и просто любопытные начали собираться намного раньше. Приехал заранее и председатель Палаты Представителей Эдуард Эррио, тем более что из-за болезни главы Сената вести заседание Национального Собрания предстояло именно ему.

'Жюнини(?) сказался больным, чтобы не возглавлять сегодняшнее заседание, — раскланиваясь на ходу, обдумывал ситуацию Эдуард. — С ним, конечно, поговорили, как, и со мной, и, я готов поставить тысячу франков против одного су, с большинством из депутатов тоже. Но Жюль решил самоустраниться. Его право... но вот почему? Не хочет ссорится с...'

Решая в уме эту интересную головоломку, Эррио, раскланиваясь на ходу со знакомыми, добрался до кафедры. Поздоровавшись с уже занявшим свое место секретарем и стенографистами, он встал за кафедру и несколько минут подождал, пока стихнет шум. Окинул взглядом притихший амфитеатр, отметив, что сегодня депутаты и сенаторы появились почти все и озвучил, наконец, повестку дня. Что, вполне естественно, вызвало чрезвычайное возбуждение и шум в зале. Пришлось ему несколько минут настойчиво звонить в колокольчик, в тщетной попытке успокоить зал, полный политиков и политиканов. Впрочем, шум понемногу затих сам, стоило Эдуарду громко объявить о выступлении премьер— министра.

Поль Рейно, как всегда элегантный, неторопливо занял место за трибуной, достал из папки бумаги с тезисами, осмотрелся, выпил воды из услужливо поднесенного секретарем стакана. Кивнул благодарно и тут же начал свою речь:

— Мсье! Двадцать лет назад мы все переживали волнующий момент окончания самой кровопролитной войны, которую знала История. Войны, не случайно получившей название Великой. Войны, унесшей миллионы жизней наших соотечественников, разрушившей сотни городов и тысячи деревень, отбросившей значительную часть Европы из цивилизации в варварство... — он говорил вдохновенно, почти не заглядывая в лежащие на трибуне бумаги. — Все, кто помнит это время, никогда не забудет основного желания, владевшего в то время каждым. Желания, чтобы этот кошмар никогда не повторился. 'Никогда более!' — лозунг, который, как нам казалось, с того времени разделяет любой цивилизованный человек, стал основой мирного договора с Германией. Договора, который должен был не допустить возрождения германского милитаризма, утсранить саму возможность реваншизма и развязывания Германией новых войн. — Рейно сделал эффектную паузу, опять отпив воды. — Но что мы видим на самом деле? Не прошло и четверти века, как возрожденная германская армия напала на мирных соседей. Опять гремят пушки, рвутся бомбы и гибнут мирные люди..., — с мест, где располагались правые, раздались крики: 'Позор! Ложь! Мюнхен!', — Да, многие полагают, что заключенное нашими предшественникам в Мюнхене соглашение позволило решить наболевшую проблему без войны. Это как раз и есть ложь, распускаемая германскими реваншистами и их сторонниками. — Поль неторопливо, спокойно ожидая, полка смолкнут очередные выкрики с мест, описал предысторию судетского кризиса. Напомнил о неоднократных попытках чешского правительства договориться с партией Гейнлейна. Вспомнил о союзном фракно-чешско-советском договоре... Рассказал о нажиме англичан, преследующих свои политические цели и подписании неожиданного для многих соглашения в Мюнхене. Затем напомнил, что Чехословакия теряла в случае отделения судетской области подготовленную линию обороны. — Представьте себе, что от Франции потребовали бы отдать районы Эльзаса и Лотарингии, в которых размещена линия Мажино под предлогом того, что до Великой войны они принадлежали Германии и в них проживает германоязычное население — Рейно еще раз сделал паузу. На это раз зал молчал. — Именно так выглядит ситуация с точки зрения Чехо-Словакии. Поэтому чешское правительство отказалось принимать Мюнхенский договор. — Поль драматично возвысил голос. — И что оно получило взамен? Вместо продолжения переговоров правительство мсье Гитлера немедленно развязало агрессивную войну! — Еще несколько минут премьер-министр говорил о неспровоцированной агрессии, необходимости поддержать союзника и предложении его правительства потребовать в ультимативном тоне прекращения боевых действий и начала новых переговоров. — В случае отказа германских властей правительство рекомендует принуждение агрессоров к миру вооруженной силой! — закончил он речь.

Эррио, внутренне поеживаясь от неприятных предчувствий, объявил прения по вопросу доверяя правительству. Первым на трибуну поднялся, как и ожидал Эдуард, Лаваль:

— Международное право создано для того, чтобы помешать возникновению войны, а не сделать ее всеобщей'. Эта фраза, встреченная аплодисментами правых, вызвала протесты и критические замечания среди левых. Затем Лаваль намекнул на опасность в будущем, связанную с 'коммунистическим влиянием' на чешское правительство. За ним выступил депутат Сарро.

— Единственная опасность, которой нам на самом деле надо бояться, — это большевизм. Германская опасность по сравнению с ней — ничто. Мы могли бы договориться с Германией...

Казалось, симпатии зала целиком на стороне правых и решение Национального собрания будет однозначно не в пользу правительства. Но тут на трибуну вышел очередной оратор. — Примирение не должно доходить до отказа от принципов, оно не должно поощрять агрессора, отдавая ему в руки его жертву. Речь идет уже о нашей собственной безопасности. Если французское правительство добьется выполнения своих решений — будущее обеспечено, если оно будет осмеяна — это означает крах коллективной безопасности и возвращение к закону джунглей, — сенатор Дельбос сослался на данные, приведенные Гамеленом 26 сентября в разговоре с английской делегацией. — Как экономика, так и вооруженные силы рейха не готовы к войне. Об этом знают и в Париже, и в Лондоне. Гамелен в уже упоминавшейся беседе с английскими политическими деятелями отметил многие уязвимые места германской армии: незаконченную систему укреплений, нехватку кадров, трудности мобилизации в связи с отсутствием подготовленных резервов, недостаток сырья, особенно нефти. По мнению Гамелена, Германия и Италия не были в состоянии вести длительную войну. Опыт боевых действий на Востоке показал несомненное отсутствие превосходства германцев в области авиации. Ничто не помешает счастливому для французского оружия исходу! — закончил сенатор свою речь. За ним выступили еще несколько депутатов и сенаторов...

Прения продолжались до вечера. В итоге, правительство Рейно получило вотум доверия, пусть и незначительным преимуществом в числе голосов.

Германия. г.Берлин

Тот же 'дачный' поселок неподалеку от Берлина сегодня выглядел по-военному. Всюду патрули, из кустов в самых неожиданных местах торчали стволы зениток, у которых дежурили хмурые расчеты в полном боевом снаряжении, даже в касках. Казалось, городок уже осажден противником и готовится отбивать атаку со всех направлений. Даже выехавшая из ворот контрольно-пропускного пункта колонна словно собиралась проехать по враждебной территории — впереди мчались несколько армейских мотоциклов с пулеметами в колясках и легкий броневик типа 222, за ними — тройка штабных легковых автомобилей и несколько грузовиков с затянутыми тентами.

Колонна перескочила железнодорожный переезд и скрылась вдали, сопровождаемая удивленными взглядами случайных прохожих. Сидящие в первом 'Опеле' генералы молча смотрели на дорогу. Двое совершенно внешне не похожих друг на друга людей сейчас почему-то показались шоферу близнецами. Один, совершенно не похожий на обычного генерала, с худощавым лицом художника, чувственным, с правильными чертами, на котором выделялись слегка запавшие и немного грустные глаза. Шофер знал его — это был ушедший недавно в отставку бывший начальник Генштаба Бек. Почему-то сейчас он был в мундире. Второй — нынешний начальник, Гальдер, выглядел тоже скорее, как чиновник или учитель, в своем пенсне и усами 'а-ля император Вильгельм' Шофер отвел взгляд от зеркала и посмотрел на сидящего рядом адътанта. И у того было точно такой же вид. Как показалось водителю — они смотрели так, словно готовились прямо сейчас попасть в штыковую атаку. И все молчали.

Впрочем, пассажирам было и не до разговоров. Все обсудили вчера, сразу получения текста французского ультиматума. Тогда же было твердо решено — Гитлер должен уйти.

— На карту поставлен вопрос о существовании нации. История еще осудит этих деятелей за кровопролитие, если они не будут действовать в соответствии с политическим благоразумием и собственной совестью... Подчинение воинскому приказу тоже имеет свой предел, переступать который не позволяют знания, совесть и чувство ответственности. Если же предупреждения и призывы честных военных остаются неуслышанными, они должны и имеют право покинуть занимаемые посты. Если все они будут действовать решительно, война не пройдет, но если солдат, находящийся на высшем посту, по политической слепоте и недомыслию в судьбоносные времена ограничит свои обязанности и задачи рамками воинских приказов и не проникнется чувством ответственности за нацию в целом, он отяготит свою совесть. Судьбоносные времена требуют судьбоносных решений! — генерал-полковник Бек был логичен и убедителен. Его красноречивое заявление перевесило нерешительность остальных заговорщиков.

— Я понял, что вы правы. Только заняв ваш пост, понимаешь, как велика ответственность, когда все зависит от тебя, — согласился Гальдер. А при обсжудении того, как следует поступить с рейхсканцлером, он неожиданно высказался в самом экстремистском духе. — неужели не найдется никого, кто застрелил бы 'ефрейтора'? — и, несмотря на то, что в результате обсуждения решено было рейхсканцлера всего лишь арестовать и передать врачам для обследования (с последующим признанием душевнобольным и помещением в психиатрическую клинику Шарите), он все же надеялся что капитан Гинц, возглавлявший 'штуромовую группу' из 60 человек, все же понял его намек.

Машины промчались по широким полупустынным улицам и остановились прямо напротив здания рейхсканцелярии.

— Удачи, — Бек, остающийся в машине, пожал руку выходящему из нее Гальдеру и приказал шоферу ехать к штабу командующего гарнизоном. Оппозиции удалось привлечь на свою сторону и командующих войсками, расположенными в Берлине и вокруг него. Командующий Берлинским военным округом генерал Эрвин фон Витцлебен и его подчиненный, командующий войсками в районе Потсдама генерал граф Брокдорф-Аглефелд были наиболее решительно настроенными из всех военных, которые действовали в рядах оппозиции. Командиры и старшие офицеры трех полков, расквартированных около Берлина были готовы немедленно выступить, получив соответствующий приказ. Который и вез с собой Бек.

Гальдер вышел из 'Опеля' вместе с адъютантом. Он дождался пока машина отъедет, а из первого грузовика высадится небольшой отряд для нейтрализации часовых и шагнул вперед, словно в пропасть...