Раненый мир - Книга Холмов

— Предатели, — ее голос скрутил всем внутренности, словно она перебирала их холодной, безжалостной рукой. — Маленькие комочки плоти.

Люди застыли на местах, хватаясь за животы, будто там и вправду шевелилась когтистая лапа смерти, госпожа гневается, прости нас, хозяйка. Многие опять повалились на колени, упали лбом в грязь.

— Я выпью ваши чувства, одно за другим. Я выдавлю ваши эмоции, весь сок жизни из ваших нелепых тел. Я заставлю вас хрипеть в оргазме, умирать, но отдавать мне всё, что в вас есть. Всё.

Дмитриус заскрежетал и двинулся сквозь толпу. Его стальной корпус плыл через сбившихся людей, как нож сквозь масло, пустая прореха оставалась позади. Он шагал к Алейне. Та застонала и попыталась встать, а Ричард в ужасе отступал назад, осознавая все, что произошло. В глазах его, направленных на Ареану, был страх, он боялся, что в любой момент демоница снова завладеет им. Лучник качал головой, нет, нет, слишком опасно, и пятился назад. А Дмитриус шел вперед.

— Иди ко мне, воитель, — прошептала Марет, теряя силы. Ее платье моргало, ее лицо сменялось плачущим детским и снова царственным девичьим. — ИДИ.

Анна вернулась из забытья, поднялась и тоже двинулась сквозь ряды оцепенелых земляков.

На что надеялась Ареана? Неужели, видя всех и каждого в их сути, способная узнать имя человека с первого взгляда на него, она не разглядела, что на нее наступает пустой, не знающий телесных слабостей доспех? Неужели она, столь опытная, не понимала, что испытанную в боях сталь не соблазнишь, будь ты сколь угодно желанной и прекрасной?

— Помогите... — умоляюще прошептала Марет, сползая вниз, падая на колени, но тут же исчезла. Безупречная красавица закрыла собой умирающую девочку и надменно смотрела на них.

Алейна встала.

— Ты спасешь ей жизнь, сестрица, — усмехнулась Ареана. — Не дашь бедному дитя умереть. Но как только она перестанет умирать, я снова буду править вами. Ваши жалкие тела и недалекие умы опять будут в моих руках... Поэтому выбирай, или моя победа, или ее жизнь.

— Мне не нужно выбирать, — сказала Алейна. — Дмитриус даст тебе по башке, и ты отрубишься. Так и будет.

— Ты настолько доверчива, — идеально красивые глаза смотрели с умилением. -Снова веришь, что твой друг принадлежит тебе, а не мне?.. Думаешь, я владычица плоти и взываю к низменным инстинктам смертных, а он бестелесный разум, заключенный в сталь... и я не смогу овладеть им?

Дмитриус уткнулся в ее вытянутую руку, дрогнул и замер.

— Но я демон видений, — ласково произнесла Ареана, улыбаясь. — Я повергала людей целое столетие. И открою тебе секрет, который поняла давным-давно: не плоть владеет человеческим разумом. Напротив, только разум владеет плотью. Все в плоти происходит от разума. Думаешь, я не смогла проникнуть в мысли Дмитриуса сразу, с самого начала, только потому что его тело железное?

Она погладила исчерканную следами мечей и кинжалов, палиц и копий, и стрел стальную грудь.

— Думаешь, я не построила все таким образом, чтобы он сам ко мне подошел и отдался в мои руки, когда остальные из вас будут уже бесполезны или мертвы?..

— Нет, — ответила Алейна. — Я просто думаю, что Дмитриус любит меня.

Стальной воин коротко ударил рукой вниз сверху-вниз. Очень сдержанно, соизмеряя силы. У него было достаточно времени, чтобы примериться.

Воздух вокруг словно сменили целиком, он снова стал нормальный, чистый, ночной. Кто бы мог подумать, что Анна так обрадуется возвращению землецкой вони?

Девочка скулила в грязи и крови, Анна с трудом подковыляла к ней, она знала, что делать. У Дмитриуса не хватало контроля над стальными руками для таких точных действий; у остальных недоставало силы, чтобы вытянуть прут одним кратким рывком. А железные прутья Дмитриуса были гладкими специально. Чтобы, когда Лисы будут спасать жизнь своим поверженным врагам, не причинить им лишних страданий. Анна сильно прижала прут, плавно рванула вверх и чуть-чуть вбок.

Свет Ареаны погас, словно смытый, и воцарилась чистая, как провал бездны, ночь.

А затем в ночи воссиял свет Хальды.

Алейна молилась за жизнь умиравшей девочки, Ричард, Анна и Дмитриус обступили ее. Жители Землеца задвигались, загомонили, приходя в себя, и взбаламутили суетой чистую, беззвездную, сомкнувшуюся над поселением ночь.

Винсент резко сел и закрыл ладонью лицо. В голове шумело, грудь адски болела, но, как всегда, мантия зарастила рану мглой, не дав хозяину истечь кровью. Серая материя защищала хозяина, льнула к телу, словно уговаривая: не покидай сумрак, мастер, не выходи на свет. Маг замер над телом Кела, и холодный ветер трепал полы мантии, обвод капюшона. Но через непроницаемо-серую маску не было видно выражения его лица.

Счеты судьбы

Глава девятая, где Лисы скалят зубы, играет ветряная арфа, Вильям Гвент проявляет невиданную щедрость, но сильнее всего удивляет золтыс.

— Что же делается, земляне! Что делается!

Собаки носились и лаяли. Оставленные в землянках и домах дети плакали от шума и страха, высовывались из-за пологов и дверей, звали родителей. Кто-то поспешил убраться, но большинство земляков не расходились.

— Демон это был, демон! В девку вселился...

— Не только в девку, во весь Землец...

Сбившись в гудящие кучки, холмичи жались друг к другу, бурлили, выплескивая пережитый страх, стыд и гнев, пытаясь прийти к единому ответу: что было, и кто виноват. Общий гомон и гвалт усиливался. Отдельные фигуры перебегали туда-сюда, как брызги из котла в котел, висящие над одним костром. Крестьяне пытались собрать в уме простую и понятную телегу, в которую можно свалить весь итог. Им нужны были простые и однозначные выводы.

— Это все пришлые... Пришлые виноваты... — сначала ворошилось в кучках шепотом, исподлобья, с опаской. — Пришлые... чужаки, — повторяли землекопы, пробуя такой вывод на вкус, и вкус им нравился. Он был куда слаще, чем горькое понимание, что их землецкая девчонка предала человеческий род, отдалась демонице, а сами они вмиг поработились властной красотой и склонились, внимая приказам низверга. Позор навечно, который будет виден даже на их несмываемо-грязных лицах и руках. Если крикнуть "Чужак!" погромче, то голос совести будет не слышен, и сразу уйдет оскомина, перекривившая рот.

— Это все пришлые! Пришлые виноваты! — выкрикнул, заводя стоящих рядом, тощий, рябой мужик. Черной масти, с примесью южной крови, наверняка сын каторжника или раба с юга, которого когда-то между делом купил Вильям Гвент.

Гидра вскинула сотню голов и смотрела на Лисов сотней пар глаз. Надо было видеть, как на этих лицах боролись опаска и неприязнь. Как справа мялась юлящая оправдательная улыбка, слева испуг перед гневом господ, а с задних рядов прятался звериный оскал. Как неуверенность металась косыми взглядами по толпе, туда-сюда, как взгляды находили друг друга, и, чувствуя взаимную поддержку, наливались кровью. Как твердели желваки и сжимались кулаки, а затаенная злоба всплывала из-под сукна, словно пятно крови. Надо было видеть, как, не встречая внешнего сопротивления, желанная злоба и ненависть к чужим разрастались и оттесняли вечный страх маленьких людей.

— Низверга с холмов принесли! — голосила лысая баба, хватаясь пятерней за траченую плесенью макушку. В давке она потеряла платок, и теперь редкие, седые волосы длинно трепетали по ветру, как нитяные ветви змеиной ивы.

— Твари поганые, нарочно! Нарочно погубить хотели!.. — то ли причитала, то ли наскакивала девка с туго увязанными на затылке косами, в другое время молодая и красивая, но не сейчас.

Остервенелые лица надвигались на Лисов со всех сторон, щербатые рты все громче поливали грязью ханту, и без того измазанную с ног до головы. Как из-под земли появился староста.

— Тише!.. Тише, землеводы!.. — махал он руками, семенил вокруг. — А ну разойдись, а то господин Гвент будет недоволен. Его это люди, его!

Имя холмовладельца воздвиглось вокруг Лисов, словно невидимая стена. Страх хозяина оказался гораздо сильнее опаски нарваться на гнев серебряных бирок. В земляках все так же бурлила злоба, они выкрикивали обвинения в адрес пришлых, распаляя себя, сжимали кулаки, топали ногами, негодовали, шумели. Но ни один из них не пересек невидимую черту. Конечно, тому причиной было и то, что Стальной воин никуда не делся, а молча ждал — попробуй, подойди. И то, что Алейна согнулась над распростершейся Марет, и прилагала все силы к тому, чтобы та осталась в живых. Рядом с девицей сидела ее мать, сжимая тонкую белую руку дочери, Алейна молча, сосредоточенно черпала жизнь из матери и вливала ее в обескровленное дитя.

— Они демоницу забороли, проклятую низвергшу в Холм обратно отправили, — выкрикивал золтыс, широко жестикулируя маленькими руками. — От нее все беды, твари подколодной, от нее! Честных людей обидела... Честных!

Беррик, бледный, как полотно, жался в пяти шагах от Алейны, но все не мог к ней подойти, чтобы упасть в ноги и оправдаться. Юнцы, вопреки наказу родителей не высовываться из землянок и домов, повылазили наружу, залезли на деревья, смотрели, как взрослые с чужаками решают дела. Учились, каждый своему.

— Сыну да зятю мому руки заранили! Мужу палец перерубили! Кормильцу! — надрывалась дородная баба в богатом, по местным меркам переде с росшивью и с малой, бедняцкой, но все же кичкой на голове. Мать семейства, небось сверху сошла, не из нор вылезла! Но теперь тоже вся в грязи.

— Маво сына избили наверху... — причитала осунувшаяся, нездоровая женщина, взгляд ее был безумен. — Безвинного! На потеху себе.

— Рвать их, разодрать на части, прикормышей низвергских! — донеслось изнутри толпы сильным, низким голосом, кто-то из глав семей ярился, бил себя в широкую грудь, а стоящие вкруг него мужики поддержали, рычали, как цепные псы.

— Кишки на вилы, тащи со всей силы! — заверещал, выпучив глаза, тощий старичонка, по-паучиному раскинув руки. Грязь пузырилась у него на губах. Словно пес в бешеной пене, он подскакивал все ближе и ближе, сейчас кинется, да и вцепится редкими зубами в горло.

— Заткнитесь, мрази!! — не выдержал Дик. Он не просто дико заорал, а шагнул вперед и замахнулся на старика окровавленным палашом. Тот с безумно вытаращенными глазами пытался ответить, мол, не отступлю, не уступлю! Выпятил впалую грудь, но получил ногой по яйцам и сник, захрипев. Народ заорал, комья грязи полетели в рейнджера, мужики двинулись вперед с набыченными лицами, но Дик молниеносно бросил палаш, который воткнулся в грязь, выхватил свой лук и нацелил стрелу в лицо первому из них.

Толпа резко отдернулась назад. Внезапно каждый ощутил уязвимость живота своего, лук не дубина и не кинжал, от стрелы не отпрыгнешь и не увернешься.

— В вашу суку низверг вселился! А когда мы выгнали, она сама обратно зазвала! Вот кто подстилка низвергская! Из-за вашей девки нашу светлую жрицу чуть не убили! — орал Ричард, подавшись вперед и переводя лук направо, налево, выцеливая то одного в толпе, то другого. Люди шипели и прятались друг за друга, дергались вниз, чтобы уйти с траектории выстрела. — А кто ползал на брюхе перед ней, в грязи?! Вы, черви поганые, ползали! Как вам, землежуям, и положено! — бешенство, слюна, грязь и кровь лучника, все смешалось в одну отвратительную брагу, размазанную по его искаженному в крике лицу. Рейнджеру тоже было нужно заглушить голос совести, переложить свой личный позор на кого-то еще.

— Кто ваших детей от проклятия спас?! Кто?! Мы спасли! А в благодарность что? Святую жрицу сверху скинули, в жертву низвергу ее принести хотели... и утопили! нашего! жреца!! А теперь смеете глумиться?! Да вы, твари... — Ричард захрипел, сорвав голос, засипел, задохнулся от ненависти. Согнулся пополам, глотая воздух, но никто из холмичей не воспользовался этим, чтобы наброситься. Низвергская погань, отдалась вражине рода человеческого, стыд несмываемый, ооох...

Анна уже давно взяла у рейнджера нож, а теперь подняла палаш и просто повела плечами, внимательно оглядывая злобное стадо вокруг. Особой приязни к землякам она не испытывала, теперь — тем более. За убийство Кела, даже под контролем демоницы, им придется ответить, это черным камнем нарывало на сердце. Анна ненавидела карать, она не фанатик чистоты, но в данном случае придется. Придется. Ну давайте, драные петухи, попробуйте.

Умом она понимала, что этого делать нельзя. Нельзя пускать кровь. Нельзя ухудшать и без того тупиковую ситуацию и подводить одного из самых могущественных заказчиков в Мэннивее. Нельзя убивать и без того несчастных людей. Но в данный момент, глядя на лежащего лицом вниз сына Странника, она не могла отпустить клинки ярости и взяться за ум. Слишком многое Лисы перенесли за последние сутки, чтобы их всех не мучало желание хоть кому-то за все это отомстить. И слишком дорого стоило потерять Кела. Самоуверенного красавца, харизматичного сукиного сына, под плащом бравады которого, под манерой раздувать каждый пустяковый конфликт прятался по-настоящему благородный странник, всегда помогавший тем, с кем столкнула Дорога...

Винсент кривился с мрачной злобой, его презрение было так велико, что отразилось даже в маске, она исказилась в уничижительной гримасе, а мрачная мантия ощетинилась шипами и пастями шипящих змей, глаза которых светились красными огоньками ненависти. Вот уж кто не ставит жизнь и довольство простого народа ни в грош, и никогда не ставил. Чернь есть чернь, сорняки под ногами у стоящих людей. Останься у него силы, особо наглые холмичи уже получили бы по самое горло. Становится не до криков, когда тебя душит собственная тень. Но увы, магу нужно как следует отдохнуть.

Дмитриус стоит как всегда спокойно и молча. У Стального разговор короткий. Он скорее всех из Лисов причинит любому встречному что потребуется и глазом не моргнет. Наверное, потому что моргать нечем. Даже Ричард предпочтет разрешить дело миром там, где ходячий доспех может просто взять и... Левая стальная рука была поднята и нацелена в толпу. Анна вернула ему железный прут, задвинула обратно в локтевой сустав, но и без этого, у Дмитриуса по четыре таких в каждой руке. Попробуйте суньтесь, крестьяне.

Впрочем, злые мысли о мести клокотали в головах не у всех. Некоторым было не до того. Мать умирающей, белая, как полотно, завалилась на бок. Алейна вскочила, распрямившись, как тростинка, повернулась к холмичам бледным лицом, на котором горели темно-зеленые глаза.

— Нужна кровь! — громко выкрикнула она. Толпа еще отступила. Никто не хотел давать своей крови подстилке низвергской, проклятой твари-предательнице, пусть имя ее сотрется из памяти, чего ее вообще в живых оставлять, эту чертову Марет!.. Вон, бесстыжая, с голыми сосцами валяется, у всех на виду! Смотрите, люди — а люди смотрели.

— Беррик, — Алейна выхватила взглядом замершего здоровяка. В ярком сиянии светлин, бронзовые волосы жрицы блестели сквозь запятнавшую их грязь, как что-то благородное, драгоценное. Белый единорог на груди приковывал взгляд — единственная абсолютно чистая сущность на мили вокруг...