Ласурская бригада

Спустя несколько минут после появления Ники в пещере, морозный воздух перестал студить зубы при вдохе. Заблестели повлажневшие стены, из-под снежного узора показались настоящие лишайники, больше похожие на слюдяные пластинки, чем на растения. В выложенном кирпичами очаге перед подиумом заиграл костерок, даря приятное тепло ладоням и коленям придвинувшейся к нему волшебницы. Архимагистр бесхитростно поулыбалась огню, сдвинулась в центр подиума и легла на спину, сложив руки на груди. Отчего-то эта поза — мертвеца — всегда приводила её в благодушное настроение.

— Работаем, Ники! — строго сказала себе Никорин.

Тело-предатель и благодушие деловому настрою не способствовали.

Любая магическая процедура начиналась с воссоздания в сознании волшебника точной картины желаемого. Маги называли этот процесс преамбулой, подразумевая не только начальный этап, но и некую квинтэссенцию общей идеи. Для того, что собиралась сделать архимагистр, нужно было всего лишь вспомнить увиденное в мороке.

— Раз, два, три, четыре, пять, — закрывая глаза, забормотала Ники, детскую считалочку, — адептка ан Денец, я иду тебя искать!

* * *

В чертогах всегда было тихо. Йожевиж часто скучал по этому безмолвию — плотному, обволакивающему, возможному только под толщей земли. Кому-то оно показалось бы гробовым, но не гному! В отведённой им с Виньо комнате стояла как раз такая тишина, и в неё хотелось зарыться, как в пуховую подушку. Уютное сопение гномеллы, утомлённой бурной ночью любви, являлось тем самым сладким завершающим картину штрихом, что заставлял почтенного мастера... не спать и глупо улыбаться, глядя в потолок. Проворочавшись без малого час, но так и не сомкнув глаз, он поднялся, тихо оделся и вышел в коридор, стараясь не обращать внимания на массивные фигуры стражников. Широкоплечие, в тяжёлых доспехах из матового, с наростами, материала, подобного тёмному янтарю, который почтенный мастер никак не мог опознать, они застыли вдоль стен на равных расстояниях друг от друга, между канделябрами, удерживающими в гнёздах шары магических светильников, источающие мягкий оранжевый цвет.

Ярые традиционалисты, гномы придерживались строгих правил не только в личной и общественной жизни, но и в архитектурных планах подземных городов. Конечно, природа недр диктовала свои условия, однако концепция всегда была одинакова. Районы, или, как называли их сами гномы — 'кусты', имели каждый своё предназначение. Скажем, питейные заведения не могли находиться в кусте торговых улиц, однако с таким кустом всегда соседствовал район мастерских. Куст церемониальный, с покоями короля и приближённых к нему лиц, располагался на одном уровне с жилыми чертогами простых гномов. Как в домах строго разграничивалась личная и общественная половина, так и город делился на две части — управительско-спальную и рабоче-отдохновенную. Исходя из вышесказанного, Синих гор мастер недолго колебался, в каком направлении следовать. Начиналось рабочее утро, и гномы отправлялись в шахты и мастерские, рядом с которыми обязательно должно было найтись место, где можно было позволить себе отведать чего-нибудь крепче воды.

Почтенные мастера и в будни любили пропустить кружечку другую пива до работы. Обмен веществ позволял им не пьянеть с таких 'невразумительных' напитков, потому в подгорной среде к пиву относились, как люди — к морсу, а трактиры работали круглосуточно, либо открывались уже в четыре утра.

Йожевиж влился в толпу мастеров и рабочих, направлявшихся к шахтам и мастеровым кустам, и на мгновение представил себе, как идёт по родной Аркандитироге, оставив Виньо дома, колдовать у плиты и пасти выводок смешных, похожих на родителей гномиков. Дети отчего-то виделись ему рыжими, как суженая, и деловитыми, как он сам. Пожалуй, впервые он позволил себе мечтать о том, что ранее казалось недостижимым. С тех пор, как они с Виньовиньей Виньогретской сбежали из Синих гор, каждое утро, которым они могли взглянуть друг другу в глаза или мимолётно коснуться, каждая ночь, наполненная дыханием, раздающимся совсем рядом, — протяни руку и дотронешься до лица другого, — казались ему чудом! Руфус и Торус, может быть, и были недовольны их самоуправством, но супротив силы любви не пошли, за что Йож был безмерно им благодарен. Будто в подтверждение собственных мыслей его взгляд упал на Храмовый штрек. Подобные располагались в каждом квартале, и всякий мог зайти с подношением, будь то найденный на выработке самоцвет, уже огранённый камень или чарка гномьего самогона. Божественные братья искренне любили свой народ, никогда не были высокомерными ублюдками, как Боги Крейского пантеона, потому принимали любые подарки с удовольствием. У Йожевижа, к сожалению, подарков не нашлось — вещи остались в спальных покоях. Но 'спасибо', которое ему захотелось сказать братьям, исходило из самой глубины сердца, ведь он снова обрёл Виньо, и ему были подарены дни и ночи с ней!

Штрек был сумрачен и почти пуст. Мерцали загадочно редкие свечи и самоцветы на золотых блюдах, напоминающие глаза диких зверей в темноте. Ноздри почтенного мастера защекотали дымки воскурений — связки ивовых прутьев, обмакнутых в ароматную смолу, лежали в курильницах у высеченных в камне на стенах друг напротив друга изображениях братьев: старшего, Руфуса, вооружённого огромным боевым молотом, и младшего, Торуса, держащего в руках щипцы и кузнечный молоток.

В глубине помещения, у изображения старшего, Йожевиж заприметил массивную фигуру молящегося. Гномы не становились на колени перед богами и королями, в случае исключения могли преклонить одно, но не оба! Судя по тому, что этот гном опустился на колено — его просьба была серьёзна. Стараясь двигаться тихо и не помешать молитве, Синих гор мастер встал почти за его спиной. Традиционно о крепости и благополучии домашнего очага просили именно Торуса — мастера, изобретателя, инженера, учителя. Произносить молитву вслух гномы зазорным не считали — их народность была крепка, а какие могут быть секреты перед братьями и сёстрами? Потому Йожевиж заговорил негромко и обстоятельно:

— Светоч мудрости и почтенный мастер, Торус, Благоприятствующий детям своим, вместе с братом, Руфусом-воителем, примите мою благодарность за гномеллу, осиявшую скудную жизнь немолодого мастера! Только об одном прошу — ежели суждено нам погибнуть в странствиях, позвольте мне прежде связать с ней жизнь священным обетом и поясами верности, как то полагается уважающему себя гному. Она — радость в моём сердце! Может быть, я мало говорю ей о любви, ну так не пристало Синих гор мастеру разбрасываться словами, а делом я готов ежеминутно подтвердить свою любовь к Виньовинье Виньогретской!

— Ты искренен! — раздался голос из-за спины. — Братья обязательно примут твою молитву! Прости мой интерес, но что мешает вам пожениться? Родные? Средства? Время?

Йожевиж развернулся. На лицо стоящего перед ним гнома отбрасывал глубокую тень куколь длинного плаща.

Никогда и никому он не рассказывал о том, что происходило между ним и гномеллой, об отчаянии, охватившем их, оказавшихся в объятиях запретной и сладкой любви, о желании быть вместе, несмотря ни на что, о страшном решении покинуть Аркандитирогу — столицу Синих гор и бежать в чужие края... Он, наверное, и не поведал бы об этом выходцу из Синих гор, но отчего бы не излить душу чужаку из Круткольха, города, который он, Йожевиж, вряд ли ещё когда-нибудь увидит?

Синих гор мастер церемонно поклонился.

— Ежели вы, почтенный гном, не торопитесь нынче, приглашаю в какое-нибудь заведение на задушевную беседу! — сказал он. — Я тут проездом, возможно, вы могли бы посоветовать место, где подают приличное пиво!

Незнакомец ответил изящным поклоном и совершенно неизящно хохотнул:

— Идёмте, уважаемый гость Круткольха, я знаю такое место, и даже не одно! К моему удовольствию, сегодня я никуда не тороплюсь, потому со всем тщанием выслушаю рассказ! И с превеликим интересом, надо заметить! Видите ли, я тоже нахожусь в непростой ситуации — мне надо сделать предложение девушке, которая... — он тяжело вздохнул, — способна на него не согласиться!

— Есть такие девы! — кивнул Йожевиж. — Но хочу заметить, что ежели мы, гномы, соль земли, то они, гномеллы — суть её пряности! Без них жизнь — не жизнь!

— Точно, брат! — незнакомец вежливым жестом пригласил его покинуть Храмовый штрек. — С ними бывает плохо, а без них и того тошнее!

Каменные боги лукаво смотрели, как два уважающих себя мастера, разговаривая, словно лучшие друзья, отправились дегустировать Круткольхское пиво. А может, и чего покрепче!

* * *

Внутри стен огромной залы, украшенной синей парчой в золотых звёздах и зеркальным потолком, вилась наркотическом дымком странная музыка, в ритм которой Вителья никак не могла попасть. Надетая на лицо маска едва уловимо сжимала виски и затылок, но не мешала рассматривать карнавал, гостьей которого волшебница оказалась случайно — гуляла по затейливо сплетённым дорожкам зимнего парка, как вдруг увидела светящуюся в темноте беседку, увитую красными виноградными листьями и подобную детской игрушке. Вита с радостью поспешила на свет. Сумрак и белеющие сугробы, полные искорок, холод и тишина парка, а главное, невозможность из него выбраться, уже начали ей надоедать. Едва шагнула на первую из ступеней, ведущих на подиум, как обнаружила на ноге золочёную туфельку на тонюсеньком каблучке, полускрытую подолом тяжёлого платья из оранжевого бархата, украшенного изумрудной вышивкой. Оказавшись внутри беседки, обернувшейся бальной залой в центре притихшего парка, девушка увидела своё отражение в зеркале. На её голове красовалась кокетливая зелёная шапочка-таблетка с торчащим черенком, буфы на рукавах и подол были обшиты коричневыми дубовыми листьями, а бархатная, оранжевая же полумаска — отделана вышивкой, изображающей россыпь желудей.

Её тут же подхватил в танце высокий партнёр в костюме лиса, чьи зелёные глаза оказались в тон вышивки на платье, и волшебница отстранённо подумала, как хорошо, должно быть, они смотрятся вместе. Мелькнула мысль, а зачем она здесь? Парк уже забылся. Вокруг мелькали лица не лица, маски не маски. Некоторые казались пугающими, другие раздражали своей выпуклостью и яркостью. Партнёр с зелёными глазами куда-то исчез, его сменил другой — с почти чёрными, с взглядом, казавшимся продолжением темноты звёздного неба, непостижимой, древней. Его ладони были горячими, дыхание — обжигало, однако волшебницу отчего-то била дрожь. Хотелось коснуться этих узких, сурово сжатых губ, о которых она совершенно точно знала, какими сильными, неумолимыми и нежными они могут быть. Хотелось прижать ладони к его обнажённой коже, провести ими вдоль спины, ощущая силу мышц. В кружении танца между партнёрами не было издано ни звука, хотя его губы непрестанно шевелились, будто он повторял имя, звал издалека голосом, полным неслышимого отчаяния. Повинуясь тоскующему взору мужчины, Вителья потянулась к нему... и была перехвачена другим. Из-под тёмно-серой маски горели красными огоньками глаза, лицо украшали тонкие усы знатного ловеласа. Серый атласный камзол и панталоны были пошиты с изяществом и оторочены белопенными кружевами. Танцевал кавалер великолепно — девушка ощущала себя музыкальным инструментом в опытных руках мастера и почти забыла жадный тёмный взгляд предыдущего партнёра, как нынешний, поднеся её руку к губам, впился в основание её большого пальца острыми зубами. От боли Вителья вскрикнула. Осенним листом крик закружил по залу, срывая маски со страшных образин и уродливых лиц. Музыка стала бравурной, повинуясь ей толпа разбилась на ручейки, заводя хороводы.

— Прошу меня простить, благородная дама, — прошептал, оторвавшись от руки девушки, партнёр и облизнул губы острым языком, — я был вынужден причинить вам боль, чтобы хоть немного вытащить из глубокого сна, в который вы, стараниями Дариана Ровинианиль Тирэа Кос Алкаслотля проваливаетесь глубже и глубже!

Вите вспомнились дорожки парка, затягивающие пешехода в себя, будто воронки, праздничная толпа, распавшаяся на хороводы, кружащие вовсе не хаотично.

— Запястье, — подсказал кавалер.

Она перевела непонимающий взгляд на левую руку и увидела, как проклюнувшаяся из кожи виноградная ложа оплетает предплечье, стремясь подняться до плеча и дорасти до сердца.

— Времени мало, Божественная Дева! Нам нужно идти...

Вителья растерянно заозиралась, ища глазами того, темноглазого, костюма которого она не запомнила. Отчего-то хотелось, чтобы он оказался рядом! Тогда и страх бы отступил, а уверенность в собственных силах — окрепла. Но, к сожалению, его нигде не было видно, точнее, она не могла опознать его в калейдоскопе сменяющихся костюмов.

— Нам туда! — кавалер, приобняв волшебницу за талию, одним прыжком занял место в цепочке хоровода. — Танцуйте, моя дорогая, танцуйте! — щекоча усами её ухо, зашептал он.

Из-под кружавчиков его серых панталон торчали, к ужасу Вительи, мосластые розовые лапы, оканчивающиеся длинными пальцами с чёрными коготками.

Танцующие покинули залу и оказались в другой. Музыка здесь плыла медленно, звонко и печально, как звон погребальных колоколов, прекрасные пары сменяли друг друга в изящных фигурах, напоминающих старинный менуэт, а глаза партнёров были... закрыты. Проходя мимо, волшебница с изумлением и страхом разглядывала лица — гладкие и сияющие, словно не зависящие от времени и его неумолимого течения. В следующей зале было почти пусто. Лишь кружились несколько пар, кажущихся ещё прекраснее, ещё печальнее. Весёлый хоровод истончился, превратившись в похоронную процессию. Фигуры шли неохотно, еле-еле переставляя ноги, и цепляя друг за друга костяными пальцами: где-то в бесконечном танце они потеряли свою плоть, и Вита вместе с кавалером оказалась окружённой фосфорически светящимися скелетами. В дальнем конце стена залы раскалывалась молниеподобным зигзагом. Вкрадчиво ступая, кавалер подвёл ее к порогу и, поклонившись, поцеловал ранее укушенную руку. Когда он поднял голову, волшебница разглядела, что у него не маска, а самая настоящая крысиная морда! Серый камзол и панталончики обернулись рыцарскими доспехами, на поясе лучом света сиял меч, тот самый, который Альтур Пенкрысон вытащил из фундамента дома.

— К моему величайшему сожалению, Божественная, дальше я не могу сопровождать вас! Но загадки загаданы — а ответы вы уже знаете. Кроме последнего. Вперёд!

Он подтолкнул её в спину, заставив ступить в разлом.

Здесь было темно, лишь лежал на полу лунной дорожкой голубоватый отсвет сияния, что горело ровным пламенем вдали. Неподалёку от вечного огня стояла призрачная фигура, отбрасывая длинную тень, зигзагом отрицания перечёркивающую световую тропинку. Ноги сами понесли Вителью к ней. А следом летели ставшие бесплотными тени танцующих, скелеты, протискиваясь в разлом и не размыкая рук, рассыпались в прах, и прах ложился к праху.

Приблизившись, волшебница разглядела в мерцающей полусфере странное существо в переплетении сухожилий и мышц. Оно спало, свернувшись в позу эмбриона, а по вытянутому лицу пробегала довольная улыбка каждый раз, как тень поглощалась окружающим его сиянием.