Небо шамана. 2 часть

Над до боли знакомыми местами заложил большой пологий вираж. Телегин тоже подобрался и чуть отошёл в сторону и назад, чтобы видеть нашу посадку, ведь для него аэродром незнакомый. Не смотря на то, что в кабине мы сидим буквально друг у друга на головах, но обзорность при посадке как в кинотеатре. Даже дико как-то заходить на ВПП, которая так непривычно близко, и её всю видно, а не как привык — на ощупь, и рулить змейкой, чтобы в яму какую колесом не угодить... Немецкий бомбардировщик вальяжно и плавно, словно журавль в сравнении с уткой, коснулся полосы и затрясся в сторону стоянок, тормозя, чтобы не въехать в них. Надеюсь, что Телегин сзади нормально сел. Вдруг словно внутри какой-то стержень вынули, навалилась страшная усталость, что шевелиться сил нет. А Цыганов с Косматенковым уже выскочили из заднего отсека и прямо перед кабиной стали радостно кричать и обниматься...

— Знаете, мужики, а нам бы ещё теперь выжить... — В самолёте все замолчали, а я глушил двигатели...

*— Не совсем так, хотя венграм и финнам эти самолёты в числе прочих немцы охотно спихнули, и они активно использовались у новых хозяев. В частности, Юнкерсы-86 точно были в той сотне самолётов, которая в составе национальной авиаэскадры, поддерживала действия венгерского наземного корпуса. Ирония в том, что после выхода из войны финны этими самолётами бомбили немецкие войска на севере Финляндии и тоже кажется ни в кого ни разу не попали...

Выходить из самолёта было страшновато. Со всех сторон вокруг сбежались люди, и только стволов роты охраны было столько, что из каждого из нас вполне могли дуршлаг сделать. Многие из тех, у кого было штатное оружие вроде пистолетов тоже достали свои пукалки. И это пугало даже больше, чем винтовки бойцов из охраны, их хотя бы учат оружием пользоваться, а вот куда может дрожащей ручкой пульнуть какой-нибудь нервный техник или ещё хуже — лётчик даже подумать страшно. Цыганов и Косматенков, что обнимались перед кабиной, затихли и замерли, видимо дошло, что оба в немецком обмундировании, комэск с фельджандармов, а штурман переоделся, потому, что его форма совсем истрепалась и любая одёжка казалась лучше его лохмотьев. Почти все пленные переоделись. Начали с сапог, ведь все были босиком, а там и остальную одежду поменяли. Теперь видимо сообразили, что видят наши, у немецкого самолёта в немецкой форме могут быть только немцы. Цыганов крикнул нам в люк, и назад по самолёту пока не выходить. А сам стал неторопливо куртку с себя стягивать, чтобы его быстрее узнали. До всех постепенно доходило узнавание и осознание, что в немецком самолёте прилетели свои или очень на них похожие. Все стоят молча, хорошо хоть никаких движений не делают, всё-таки в головах наверно никак не укладывается этот здоровенный немецкий самолёт посреди нашего родного аэродрома и Цыганов в немецкой форме. Внутри ещё явно кто-то есть, а ведь сзади сел и подкатил ещё один непонятный самолёт с жёлтым носом, и там тоже кто-то сидит и не выходит. Тут к счастью появился Бурдужа и комэск, как смог со своей хромотой и поддерживаемый лейтенантом, дошкандыбал и стал громко рапортовать:

— Товарищ командир! Докладываю: во время боевого вылета получил повреждения и не мог дотянуть до аэродрома, был вынужден совершить аварийную посадку. При посадке получил ранения и потерял сознание. Лейтенант Гурьянов, произвёл посадку неподалёку, вытащил меня из машины и оказал первую медицинскую помощь. Его машина при посадке получила повреждения, и взлететь не могла. Самолёты после посадки были нами уничтожены. Потом пришлось скрываться от облавы немцев и по временно оккупированной врагом территории добрались до аэродрома у станции Чертково, где освободили наших пленных и среди прочих трофеев захватили три вражеских самолёта, один из которых при взлёте разбился, два произвели посадку на вверенном вам аэродроме. С нами из вражеского плена освобождены шесть наших бывших пленных, а также нами захвачены и доставлены два вражеских генерала и один штабной старший офицер. Вся трофейная техника исправна, возможно, будет полезна нашему государству. Доклад закончил! Командир первой эскадрильи капитан Цыганов.

Бурдужа с перевязанной бинтом головой и рукой на косынке с явно не очень здоровым лицом шагнул вперёд, и крепко обнял комэска, следом объятия достались и мне. Я под шумок успел вылезти наружу и подошёл к ним. После моей фразы, что командира бы в санчасть, все словно встрепенулись, Цыганова подхватили и без всяких носилок понесли на руках, а я подошёл к командиру с комиссаром:

— Товарищи командиры, охрану бы обеспечить, а то, как бы чего не вышло, и доложить куда следует, генералы всё-таки...

— Вы что, правда, генералов привезли?...

— Да! Двоих, только они не немцы, а итальянцы, но уж какие попались...

Я проскочил к машине Телегина, махнул, чтобы он вылезал, побежал к заднему люку, как сообразил, что там у нас народ который тоже в лазарет надо:

— Народ! Там наши из плена совсем плохие их бы к Веселову, за носилками сбегайте кто-нибудь...!

Эту немую сцену я наверно никогда не забуду. Как из нижнего люка показались сапоги, потом галифе с лампасами, а потом усатый и носатый седой генерал, потом следом вылез второй, но только не в сапогах, а в ботинках, но тоже с лампасами. Ну, тут можно понять, не каждому командиру полка подчинённые из вражеского тыла живых генералов привозят. Потом стали доставать наших ребят, я то думал только про двоих лежачих, но оказавшаяся здесь Анна забрала всех шестерых и на меня серо-зелёными глазищами так глянула, что мурашки по спине побежали, а с её плеча на меня прыгнула моя Тошка. Не передать, как я радовался маленькому пушистому чуду, которое от радости никак не могло устроиться на своём привычном месте, и топталась у меня по плечам и вылизывала мне лицо, не обращая никакого внимания на отросшую за эти дни колючую щетину. Сколько раз я про Тошку вспоминал эти дни, и она запрыгнула на меня едва Анна ближе подошла, она её на руках держала. Достали из самолёта мешки с нашими трофеями, но их даже трогать не стали, просто оттащили в сторону и приставили охрану, а самолёты руками быстро оттолкали к деревьям и замаскировали. А от мысли, что сегодня в баньке, наконец, помоюсь даже кожа зудеть начала. Может как-то сумбурно рассказываю, но всё проходило ещё более сумбурно, вы уж поверьте.

Сообразивший, что скоро нагрянут компетентные товарищи, комиссар быстренько организовал нам баньку, где мы с Цыгановым, Телегиным, Косматенковым и другими, кроме двоих совсем слабых, неторопливо помылись отмывая с себя грязь и вонь. Баню нам не прокаливали, ребята не в том состоянии, чтобы париться, но и такое тепло безумно приятно и его вполне хватило, чтобы отпарить покрывшую нас грязюку. Слава рассказал, что когда мы уже отлетели довольно далеко, он увидел в той стороне, где остался Чертковский аэродром поднялся столб мощного взрыва, а следом ещё один. И пока мы летели, долго видел поднимающийся столб чёрного дыма, а значит, оставленные на земле ребята свою задачу выполнили и взорвали всё заминированное. Один из парней, что летел с генералами, со смехом рассказывал, что генералы поначалу очень дёргались и могли глупостей наделать. Тогда Костя (это один из ослабленных) показал им лимонку, из которой у них на глазах вынул чеку, а потом весь полёт держал гранату у них на виду, и они от неё глаз не отводили. Правда, после посадки, когда вставили чеку, Костя долго не мог пальцы разжать, так их свело. Посмеялись от души, представляя себе физиономии итальянцев.

После бани наши распаренные физиономии ради такого уникального случая пришёл побрить наш старшина, было у него такое умение, и он иногда баловал наших командиров и бойцов. Заодно он принёс ребятам чистое бельё и приличную форму из подменного фонда. И хоть на них были снятые с немцев короткие подкованные сапоги, но теперь вид у них был уже не такой затрапезный. Я проводил ребят в санчасть и помог дохромать комэску. Здесь нашёл и насел на нас следователь, из прибывших из особого отдела фронта, и началась писанина. Сами должны понимать, сколько бумаги должно быть в "Деле: о захвате вражеских генералов и угоне двух боевых вражеских самолётов".

Генералов* увезли под охраной, едва срочно вызванная группа из особого отдела штаба фронта добралась до нашего полка. Оказывается мы вывезли командующего восьмой итальянской армией Гарибольди и главу итальянского авиационного командования на Восточном фронте Энрико Пецци, а старшим офицером оказался подполковник Маркуччи — начальник штаба итальянского авиационного командования. Как рассказали, погибшим третьим генералом был начальник штаба восьмой итальянской армии. Немца-техника, который летел с нами в кабине, увезли на следующий день, его ведь просто в обычный лагерь для военнопленных, после того, как опросили с переводчиком. Сказали, что вопрос о том, что делать с самолётами решается в Москве, думаю, что им тоже требуется время, чтобы переварить такие новости.

Да и что с нами делать решают. Как в той сказке: КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ. А мы сидим и пишем. По распоряжению старшего из прибывших, меня тоже поместили к остальным в лазарет. Теперь мы битком забили обе палаты нашего полкового медпункта, который охраняет привезённый караул. Может нас охраняют, может от нас всех остальных. В первый день нас не пустили на завтрак, дескать "не положено", через час пустили, когда в столовой уже никого не было, а еда остыла. С обеда нас стали кормить в санчасти. В первую ночь Тошка притащила и выложила мне на подушку целых шесть полевых мышей, наверно она так пыталась намекнуть, что она меня прокормит и не надо её так надолго одну оставлять. Я даже ругать её не стал, ведь и раньше за притаскиваемую ею добычу не сердился. Это её способ показать мне свою любовь и привязанность, как можно за такое сердиться? А вот ругать её обязательно, но только интонациями, она всё понимает, чтобы больше не носила, а то просыпаться рядом с очередным трупиком крысы или птички на подушке не очень приятно.

Нам рассказали, что нашим техникам поручили перекрасить оба самолёта, оказывается, из Москвы должна прилететь для них перегонная команда. Так, что теперь у Телегинского "Макки эМЦэ-двести два" жёлтым остался только кок винта, а на хвосте, крыльях и фюзеляже теперь красные звёзды. Но ещё до начала этих работ приехавший фотограф заснял нас всех и отдельно меня с Цыгановым на фоне наших трофеев. По остальным трофеям нам тоже пришлось давать подробные объяснения и многое следователей очень заинтересовало. Славе Телегину очень понравился итальянский самолёт, сказал, что очень послушный и довольно маневренный, при хороших скоростных качествах, только вооружение очень слабое, одни пулемёты. К слову, Слава по дороге сильно поволновался, ведь про заправку истребителей в суматохе совсем забыли, но, к счастью, бензина хватило и ему в пути не пришлось двигатель форсировать...

Отдельно пришлось объяснять, что документы со смертными медальонами точно убитых, а если только документы, как у техников или двух итальянских пилотов, то они могут быть живы, если выжили после взрывов устроенных нашими подрывниками. Цифра в двести три уничтоженных немца и трое полицаев, документы которых мы не брали, не считая разорванных в клочья итальянцев от стрельбы из ДШК в упор, произвела впечатление даже на матёрых следователей. А я подумал, что как только кто-нибудь возьмётся и спокойно разложит по полочкам наши объяснения, то окажется, что из этой толпы без десятка-другого все — моя работа и придётся долго и убедительно объяснять, как такое чудо могло произойти и не брешем ли мы сговорившись? Среди кучи бумаг, которые мы сгребли у связистов и у начальника аэродрома тоже оказались интересные, не говоря про то, что было в портфелях у итальянцев, мы ведь хватали без разбора, что под руку подвернулось. А вещи генералов Косматенков сообразил найти и в самолёт закинуть. Они ему по-немецки объяснили что забрать...

Ушлый Цыганов оказывается успел шепнуть старшине и зажуковал наши личные трофеи, и уже отдарился командиру и комиссару. А мне отдал подарочные пистолеты для Анны и Веселова. Я отдарился от нас всех, доктору здоровенный браунинг в рыжей кобуре, а Анне изящную хромированную беретту которую у одного из старших офицеров из транспортника взяли. Вообще, пистолетов и кинжалов он набрал больше десятка и у нас теперь многие в полку ходят с нештатным трофейным оружием. Себе он взял изящный компактный "Вальтер ППК". А я выбрал наградной "ТТ", который мы нашли у фельджандармов со следами наградной пластины. Сначала хотел попросить техников зачернить место, где была наградная пластина, но узнавший об этом следователь попросил не спешить и забрал у нас с Цыгановым наши пистолеты. В день приезда москвичей нам вернули пистолеты с пластинами, на которых значилось, что пистолеты нам вручены за захват вражеских самолётов командующим фронтом генералом Ерёменко, о чём в штаб полка была передана выписка из приказа командующего. Как мне объяснил Сергей Подгорный, мне достался пистолет из специальной наградной партии, их делают лучшие мастера и доводят до идеала. Пистолет и вправду было приятно взять в руки, какой-то он более уютный и ловкий, если можно так сказать про оружие...

А полк пребывал "на чемоданах". После того вылета на штурмовку аэродрома в Обливской вернулись всего семь машин, среди которых наших всего четыре. Через два дня в воздух смогли поднять только две отремонтированные машины, на следующий день ещё две, но одна из предыдущей пары встала в ремонт. Сейчас в полку всего две латанные-перелатанные машины на девять пилотов, это с нами двоими. С радостью узнал, что из наших живы Гордеев, Фима и Расул. В том вылете погибли Валера Нечай у меня на глазах и Мишка Васильков. Из второй не вернулись Коля Белов и Сергей Дубровин, но я их знал плохо. За дни пока нас не было, сбили комэска второй Никиту Фролова, а на днях при посадке, пытаясь сохранить избитую машину, побился Бурдужа. Со сломанной ногой после прыжка с парашютом в госпиталь угодил Игорь Озеров. Так, что Ваня Бунько — ИО комэска командует одним Лёшей Петровым. Как раз решался вопрос о пополнении, чтобы прислать нам новые машины и лётчиков. Но из-за нашего фееричного возвращения полк приказали вывести на отдых и переформирование. Две оставшиеся у нас машины мы должны передать в соседний полк, с которым летали на Обливскую, и сейчас наши техники вылизывают их, чтобы привести в хорошее состояние.

Через день прилетела московская группа из НКВД. Они оставили двух человек в полку, а нас восьмерых погрузили в прицепленный к эшелону плацкартный вагон и мы поехали. Через Борисоглебск скоро оказались в тыловой и тихой Пензе. Нас поместили в отдельный корпус госпиталя, который представлял собой небольшой на четыре палаты домик, вот по двое нас и разместили. Вернее в нашей палате было трое, третьей была Тошка, которой новое место совсем не понравилось. А как было оставить мою маленькую красотку, которая от меня теперь почти не отлипала. Из нас только один Цыганов мог бы считаться настоящим больным. После рентгена, на который его свозил из полка Веселов, комэску наложили гипсовую лангету, и он ловко скакал на костылях, наступая на загипсованную пятку. На снимках у него нашли трещины головки малоберцовой кости и надколенника. Колено всё ещё было отёчно, и комэску сказали, что если бы не иммобилизация, то не факт, что после лечения он бы смог летать или даже просто ходить без хромоты. А если бы трещины превратились в переломы, то после возвращения его пришлось бы оперировать, а коленный сустав очень сложный и коварный. Не буду же я говорить, что это не трещины, а уже подлеченные переломы, которые я много раз накачивал Силой. Два истощённых доходяги Костя и Семён, уже вставали, потихоньку держась за стенки, пытались ходить. Вот уж этих шестерых точно не нужно агитировать, они готовы хоть сейчас бежать на фронт, чтобы бить проклятых фашистов, да хоть зубами им глотки грызть. Есть у меня подозрение, что будь генералы не итальянские, а немецкие, они бы живыми не долетели. Слава Телегин в плену близко сошёлся с погибшим Михалевым, и очень переживает его гибель...