Шипы

Симмонс сделал паузу, но Галлахер промолчал. Ему было все равно. Если бы ему сказали, что через час его казнят за уничтожение военного корабля, он не стал бы возражать, а попросил оставить его на этот час одного.

— Разумеется, все это после того, как вы окрепнете, и ваш лечащий врач решит, что вас можно выпустить отсюда. Надеюсь, это произойдет в ближайшем будущем.

Галлахер молчал. Он сидел на постели, притянув колени к груди и упираясь в них подбородком. Взгляд передвигался по прямой "одеяло-окно", иногда натыкаясь на грудь Симмонса по дороге. С того момента, как Галлахер пришел в себя, молчание стало казаться ему наиболее продуктивной формой общения.

— Ну, хорошо, — Симмонс остановился прямо в ногах кровати, и взгляд Галлахера тут же переместился к тропическому пейзажу за окном. Психолог считал, что яркая позитивная картинка поможет пациенту быстрее выйти из депрессии. Но Галлахер видел совсем другие леса, сине-зеленую инопланетную флору, и при первой же возможности задвигал жалюзи.

— У меня будет к вам просьба, мистер Галлахер. Я попрошу вас ни с кем не обсуждать то, что происходило после отлета с Земли. Я могу рассчитывать, что вы удовлетворите мою просьбу?

Просит ни с кем не обсуждать? Как странно. Разве этому Симмонсу не донесли, что он и так не сказал ни слова, кроме односложного согласия или несогласия? Психолог госпиталя, доктор Финч, пытался его разговорить каждый день, но он тупо молчал, не желая выносить свою боль наружу.

— Мистер Галлахер?

Он разлепил губы и снизошел до ответа:

— Можете.

— Очень хорошо. Может быть, у вас будут какие-то просьбы? Я постараюсь вам помочь по мере возможностей.

Чтобы меня оставили в покое. Дали заползти в какой-нибудь темный угол и позволили тихо умереть.

— Что сделали с личными вещами?

— Ваши вещи упакованы и ждут в камере хранения. Вещи мистера Ли забрал полковник Тодгард. Вещи мистера Лоуренса отправили его родителям.

— Среди моих вещей был стереокуб. Мне могут его вернуть?

— Я посмотрю, что можно будет сделать.

Галлахер кивнул и снова ушел в себя. Симмонс хотел что-то еще, но тут заглянула медсестра и вежливо напомнила, что время визита истекло. Пришлось ретироваться.

На следующий день вечером стереокуб действительно принесли. Галлахер взял его, подержал немного в руках, как будто не веря себе, и убрал под подушку. Он боялся, что, снова увидев Гордон, не выдержит, сорвется на истерику, и не хотел, чтобы кто-нибудь это видел. Впрочем... за ним все равно наблюдали...

Ночью, когда все затихло, Галлахер накрылся одеялом с головой и вытащил стереокуб. Поглаживание одной из граней заставило его засветиться изнутри мягким белым светом. Как будто звездочка зажглась между ладоней. Несколько минут Галлахер просто смотрел на свет, пытаясь угадать, за какой из граней будет Гордон. Не ее жизнь, а она сама. Потом решился и поднес игрушку к глазам.

— Какая ты красивая, девочка моя.

Сказал или подумал? Неважно. Гордон была здесь. Ее держал за руку юноша — копия Гордон, но мужского пола. Джейсон, вспомнил Галлахер. Его зовут Джейсон, и он ее брат. Галлахер ощутил укол ревности, но это было так глупо.

Что она сделала с ним, с его жизнью? Галлахер знал ее всего несколько дней, но, потеряв, не представлял жизни без нее. Гордон словно околдовала его, но с ее Смертью чары не рассеялись, а еще крепче сжали его сердце. Галлахер знал, что никогда не узнает, почему так. Он всегда это знал.

— Я боюсь, что ничего нет, — прошептал Галлахер той Гордон, которая улыбалась с другой стороны грани, — Я боюсь, что я просто сошел с ума.

Он затих и прислушался, подсознательно где-то надеясь, что Гордон ответит. На "Ричарде", когда они возвращались домой, она была рядом. Призрак? Наваждение? Подступающее безумие? Это не важно, когда можно было видеть и слышать ее... чувствовать ее руки... любить ее. И сейчас Галлахеру иногда казалось, что она где-то рядом, присутствует незримо.

— Ты подождешь меня, правда? Ведь ты подождешь меня?

Гордон в его голове усмехнулась и промолчала. Галлахер закрыл глаза, и ресницы тут же намокли. В горле стоял комок. Галлахер очень старался сдержаться, но пока что у него получался один раз из трех. Не сейчас. Он загонял истерику внутрь и давился ею. Дышать было больно, воздуха катастрофически не хватало.

Мысли соскользнули на другой виток спирали. А что, если — снова? Если сейчас он сделает вдох и не сможет выдохнуть? Пальцы скользнули по граням стереокуба. Не достаточно острые, чтобы можно было рассечь хотя бы кожу. Нужно найти что-нибудь другое, пока паника не подавила разум. Одним резким движением Галлахер сбросил одеяло на пол и тут же застонал от облегчения. Воздух — вот он. Можно дышать, делать сладкие вдохи и восхитительные выдохи. Галлахер перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Выступающие лопатки вздрагивали. Истончившаяся бледная кожа натянулась так, что, кажется, еще немного — и порвется. Потребовалось минут двадцать для того, чтобы он успокоился и затих, проваливаясь в черное забвение. Через несколько часов он проснулся от своего крика, хватая руками воздух, как будто старался удержать что-то.

Ему снилась Гордон. Он держал ее в своих объятиях, но знал, что она все равно уйдет. Покинет его. Он умолял ее остаться, но она только улыбалась в ответ. Ее тело таяло, превращалось в темно-серебристый туман. Губы шевелились, и Галлахер точно знал, что она говорит.

Розы... розы...

За ним пришли неожиданно, без предупреждения. Четыре человека: доктор Финч, наблюдавший Галлахера, двое конвойных и человек в штатском, но не Симмонс.

— Мистер Галлахер.

Не-Симмонс приветственно кивнул. Все та же короткая уставная стрижка и специфическая осанка. Губы улыбались, но глаза смотрели безжалостно и холодно... оценивающе. Ему было любопытно.

Галлахер сидел на подоконнике, притянув колени к груди и поставив на них подбородок. Он уговорил психологов убрать тропики из окна и позволили самому выбирать картинку. Чаще всего — вообще никакой. Просто город, скрытый завесой зимнего дождя. Галлахер бросил на вошедших быстрый косой взгляд и снова отвернулся.

— Мистер Галлахер, меня зовут Эл Смит. Я здесь для того, чтобы перевезти вас в другое место.

— Арест? — бесцветно спросил Галлахер, не обернувшись, — У вас есть ордер?

Щелкнул замок планшета. Зашелестела бумага. Не обязательно было смотреть, чтобы понять, что ордер есть.

— В чем меня обвиняют?

— Уничтожение собственности ВКС США. Уничтожение собственности компании "Санси". Это сейчас.

Доктор Финч покосился на своего пациента со смесью страха и любопытства. Галлахер усмехнулся. Собственность армии США — это "Линкольн". Собственность "Санси" — это, вероятно, Шерман.

— И куда вы хотите меня... перевезти?

— В Тарантино-Кар. Будьте добры, переоденьтесь и соберите свои личные вещи.

Галлахер, наконец, оторвался от созерцания дождя, соскочил с подоконника и подошел к кровати. Один из конвойных положил на постель пакет, в котором Галлахер нашел свою одежду. Вещи были чистыми и пахли свежестью. Он помедлил, ожидая, что его оставят одного, чтобы он мог переодеться, но у Смита, видимо, такой мысли не возникло. Под взглядами четырех пар глаз Галлахер разделся донага и потом не спеша оделся в свое, как будто демонстрируя стриптиз наоборот. На ботинках были магнитные застежки, но в джинсах ремня не было. Джинсы, и без того сидящие низко, теперь держались только на выпирающих бедренных костях. Невольно Галлахер прикоснулся к своему впалому животу, к выступающим ребрам.

С личными вещами тоже было все просто. Предметы гигиены, которые ему выдали в госпитале за казенный счет. Стереокуб, который принадлежал Гордон. Ридер, с которого Галлахер иногда читал, принадлежал кому-то из персонала и его следовало вернуть. Блокнот, который ему дал психолог, чтобы он там описал все случившееся и начал вести дневник в рамках психотерапии. Вместо этого Галлахер весьма красочно и анатомически достоверно описал сексуальную жизнь самого доктора психолога и его терапии, сопроводив это иллюстрациями. Блокнот, пожалуй, тоже можно оставить. Пусть изучают... анализируют и делают выводы из неверных посылок. Предметы личной гигиены и стереокуб отправились в пакет из-под одежды. Последовал вопросительный взгляд в сторону Смита.

— Поставьте пакет. Вытяните руки перед собой.

Галлахер подчинился, заранее зная, что сейчас произойдет. Смит быстро защелкнул на его запястьях наручники. Впрочем, не в первый раз в жизни Джина Галлахера. Под любопытствующе-удивленными взглядами других пациентов и персонала его отконвоировали к авиетке.

Тарантино-Кар представляла собой особую зону для содержания особых преступников. Абсолютно весь контингент был водворен туда разведчиками или безопасниками. Войти или выйти было очень сложно, и для этого требовался высокий доступ. Случалось, что люди покидали Тарантино-Кар, имея другое имя, другую биографию и другую внешность. Случалось, что люди вообще не выходили из этой зоны, найдя последний приют в погребальной урне местного колумбария... с номером вместо имени на табличке.

Всего этого Галлахер не знал, хотя и до него доходили слухи о том, что это за место. Он не знал, куда его привезли, потому что та часть авиетки, в которую его посадили, была не то что без окон, а даже без малейшей щелочки. И не знал, что генерал Симмонс через системы слежения наблюдал за каждым его шагом после вступления на нейтральную зону Тарантино-Кар.

Парень выглядел значительно лучше, это нельзя было не признать. Не совсем здоров, но вменяем и адекватен. И способен давать показания. Галлахера провели через нейтральную зону. Снова обыскали, конфисковав личные вещи. Заметно было, как он напрягся, но повел себя разумно и не стал сопротивляться. Не читая, подписал все бумаги, после чего его провели по запутанным кишкам коридоров и водворили в одиночную камеру. Дожидаться первого допроса.

Наблюдая за всеми этими перемещениями, Симмонс жестко уронил:

— Если будет шуметь, успокойте его. Методы на ваш выбор. Чем быстрее он потом расколется, тем лучше будет для него же.

И его слова были услышаны.

Не зная этого, Галлахер тупо разглядывал свое новое обиталище. Камера была крошечной, размером, может быть, с коробку из-под печенья. Лежа на нарах, можно было при желании дотянуться до соседней стены. В углу приютились биотуалет и раковина. Зарешеченное окно — под самым потолком. Темно-зеленые крашеные стены. И стальная дверь с глазком и кормушкой, похожей на кошачий лаз. И все. Как долго он здесь пробудет, Галлахер не имел ни малейшего представления. Он лег на тонкую казенную постель и пожелал себе не сойти с ума.

Время тянулось медленно. Постепенно ушло глухое раздражение от того, что забрали стереокуб. Где-то среди мыслей промелькнуло воспоминание, как Ли рассказывал о медитации. Теперь Галлахер намного лучше понимал стремление своего погибшего друга отгородиться от людей стеной молчания и отрешенности. Люди не стоили того, чтобы растрачивать себя на них.

Галлахер не умел сидеть в позе лотоса, поэтому просто скрестил ноги, прислонившись к стене позвоночником и затылком. От нее шел холод, и он пробирал сквозь рубашку и футболку. Закрыв глаза, Галлахер сосредоточился на дыхании и стал делать медленные вдохи и выдохи. Закружилась голова, а потом тьма распалась на разноцветные кубики.

В душе Джина Галлахера тоже были свои комнаты, и большинство из них было темными. Подходя к Двери в такую комнату, он чувствовал, как болезненно начинает пульсировать сердце. Раньше он не знал, почему так, но сейчас осознание пришло легко и сразу.

Страх.

Он до Смерти боялся увидеть, что есть там — в темных глубинах внутренней сущности. И вот сейчас... Сейчас было все равно. Он уже столько раз умирал, что уверился в абсолютной невозможности Смерти.

Ему казалось, что он блуждает по лабиринту и никак не может найти выход. Больше не было выхода, потому что все изменилось. Как будто душу разъяли на составные части, перетряхнули их, а потом сложили заново. Вот только узор получился уже совсем другой. То, что имело ценность, теперь утратило ее. То, что раньше казалось несущественным, стало жизненно необходимым. Галлахер смотрел на себя как будто со стороны и не узнавал. Может быть, каждая деталь по отдельности и осталась прежней, но все вместе — стало совсем иным. Это... пугало? Нет. Пугало теперь совсем другое. Другая темнота других комнат. Ли говорил о множестве реальностей. Не это ли и есть — множество? Когда обнаруживаешь себя совсем другим...

Погруженный в медитацию, Галлахер как бы потерялся в пространстве и времени. Он не замечал, что в камере становится темно и холодно. Не слышал, как открылась кормушка, и невидимые руки втолкнули тарелку со стандартным армейским рационом и кружку с чаем. Не чувствовал, как затекли мышцы на ногах и спине, и тело, непривычное к длительной неподвижности, ломается и стонет. Он очнулся, когда за очередной — которой по счету? — Дверью ему в лицо ухмыльнулся монстр... ЧАСТЬ.

Галлахер вздрогнул с резким выдохом и открыл глаза. Тьма ударила по зрачкам, а через них и по нервам. Он пошевелился, и тут же почувствовал, как в тело впились сотни маленьких острых игл. Галлахер лег на нары, пережидая боль.

Интересно, почему нет никакого света?

Придя в себя после шока и пытаясь заново адаптироваться к нормальной жизни, он обнаружил, что ее качество стало иным. Галлахер почти полностью утратил жизнелюбие и свой непрошибаемый оптимизм. Больше не хотел общаться с людьми, замкнувшись в своем тесном внутреннем мирке. Ни одного сексуального контакта после возвращения, потому что любая женщина проигрывала рядом с Гордон. Еще — ночные кошмары. Еще — неконтролируемые истерики со слезами, которые накатывали внезапно и так же внезапно отступали. Иногда болела голова, а тело охватывала слабость. И почти полностью исчезло сумеречное зрение.

Галлахер вглядывался в темноту перед собой, но разглядеть что-либо был не в силах. Как будто пространство исчезло, сгинуло в Бездну. Однажды подобное уже было в его жизни, но сейчас рядом не было Лоуренса, способного ободрить одним своим присутствием. И звезд не было.

Сколько времени прошло с начала заточения? Может быть, про него просто забыли?

Слух обострился. Каждый звук теперь казался громче, а специфическая акустика смешивала их и не позволяла точно определить направление. Галлахер окончательно вышел из транса. Воспоминания о кошмарном одиночестве на борту "Ричарда Плантагенета" вернулись яркой вспышкой флэшбэка.

Ему показалось, что он чувствует присутствие монстров. Слышит тихие влажные звуки их передвижений и коммуникаций между собой. Даже мерзкий запах разлагающейся плоти. В темноте Галлахер не мог ВИДЕТЬ, но предчувствие мгновенно стало ЗНАНИЕМ. И это помутило его разум.

Кажется, он бился в дверь и кричал, чтобы его выпустили наружу. Нет. Не кричал — орал, срывая голос. Наружу — в мерзлую пустоту открытого космоса, где звезды похожи на глаза его мертвых друзей. Отсюда — где монстры, ЧАСТИ, которые хотят его поглотить, шипы смертоносного цветка, жаждущие насадить на себя его сердце. Галлахеру казалось, что шипы вырастают/выходят прямо из стен и прорастают сквозь него. К запаху гниения и тлена добавился удушающий аромат роз. Воздух то появлялся, то исчезал, и тогда становилось больно дышать. Кажется, Галлахер порвал на груди одежду в тщетной попытке добраться до него.