Через некоторое время снова зазвучал голос оператора. — Простите, месье. Должно быть, это неправильный номер.
Флойд снова продиктовал ей номер, но ошибки не было. — Вы хотите сказать, что никто не берет трубку?
— Нет, — сказала она. — Линия полностью отключена.
Флойд поблагодарил ее и вернул трубку на место. Значит, еще одна мертвая ниточка. Он побарабанил пальцами, а затем набрал номер Маржерит на Монпарнасе.
— Флойд, — сказала Грета, отвечая.
— Как дела?
— Она отдыхает.
— Могу я увидеться с тобой сегодня вечером?
— Полагаю, что да.
— Полегче с энтузиазмом, малыш.
Она вздохнула. — Мне жаль, Флойд. Просто, возможно, я не в лучшем настроении.
— Тогда тебе не помешало бы немного взбодриться.
— И ты, как я понимаю, подходишь для этой работы?
— Мы с Кюстином усердно работали над нашим делом. Я думаю, сегодня вечером нам всем нужно угощение. Как насчет того, чтобы я пригласил нас троих поужинать, и мы закончим вечер в "Фиолетовом попугае"?
— Наверное, я смогу вырваться, — сказала она, и в ее голосе звучала совсем не уверенность в себе. — Софи сегодня дома, занимается, так что я могла бы попросить ее присмотреть за Маржерит...
— Вот в чем суть. Я подъеду через час. Приведи себя в порядок — сегодня вечером мы зажигаем яркие огни.
— Сделаю все, что в моих силах, — сказала она.
Кюстин и Флойд пили чай и обсуждали дело, убедившись, что они поделились всеми существенными наблюдениями, сравнивая записи своих бесед с арендаторами. Пока они разговаривали, на фонографе Флойда крутилась старая скрипучая мелодия "Синяя птица" Сидни Бешета, исполняющего "Блюз в третях".
— Что нам остается, — заключил Кюстин, — так это странная американка, которой нравилось возиться с беспроводными устройствами, предполагая, что это делала она, а не какой-то предыдущий жилец.
— На самом деле у нас осталось немного больше, — сказал Флойд. — Мы знаем, что у нее был странный интерес к производственному контракту в Берлине. Мы знаем, что когда она умерла, ее пишущая машинка умерла вместе с ней. Мы знаем, что у нее была привычка накапливать книги и прочее.
— Необычные наблюдения в совокупности, но все они прекрасно объяснимы сами по себе.
— Но взятые вместе...
— Недостаточно, чтобы привести убедительные доводы в пользу того, что она была шпионкой.
— А как насчет детей?
Кюстин бросил на Флойда укоризненный взгляд. — Я надеялся, что ты больше не будешь упоминать о детях.
— Мне так и не удалось поговорить с единственным жильцом, который действительно хорошо рассмотрел девушку.
— Я навещу его завтра снова, если это сделает тебя счастливым. А пока, могу я предложить, чтобы мы ограничились точными зацепками?
Флойд на мгновение задумался, его мысли блуждали по взлетам и падениям саксофона Бешета. Диск был поцарапанным и древним, музыка почти тонула в потоке шипения и щелчков. Он мог бы завтра заменить его дешевой контрабандой, и звук был бы таким же чистым, как у жестяного свистка. Но это была бы неправильная ясность. Подделка могла бы одурачить девяносто девять человек из ста, но было что-то грубое и правдивое, выгравированное на этом поврежденном старом шеллаке, что-то, что прорезало шум и тридцать лет, как сигнал тревоги.
— Связь с Берлином — тупиковая, — сказал он. — И мы не знаем, что она делала с книгами и журналами.
— И записями, — напомнил ему Кюстин. — За исключением, конечно, того, что месье Бланшар видел, как она входила на станцию метро "Кардинал Лемуан" с нагруженным чемоданом, и ее последующее появление с пустым.
— Как будто она обменялась содержимым с другим шпионом.
— Вот именно. Но опять же, это косвенные улики. С таким же успехом она могла передать содержимое экспедитору.
— Это та часть, которая не имеет смысла, — сказал Флойд. Он предвидел, что пластинка заест на определенной фразе, приурочивая топот своей ноги по половицам, чтобы загнать иглу в следующую канавку. Он сделал это так мастерски, что прыжок был едва слышен. — Независимо от того, будет ли это когда-нибудь рассматриваться в суде, у нас более чем достаточно доказательств того, что она занималась какой-то шпионской деятельностью. Но что она делала с книгами и прочим? Куда они вписываются?
— Это часть ее легенды о туристке?
— Возможно. Но в таком случае, почему бы не вести себя как респектабельная туристка, а не как какая-нибудь культурная сорока, заполняющая всем этим барахлом сундук за сундуком?
— Если только во всем этом материале не было спрятано что-то жизненно важное, — сказал Кюстин. — Жаль, мы не знаем, что было в чемодане.
— Но мы знаем, что осталось в ее комнате, и есть все основания полагать, что она продолжила бы доставлять это, если бы ее не отвлекли.
— И все же ничто из того, что мы видели, никоим образом не выглядело заслуживающим внимания шпиона. Книги, журналы, газеты, пластинки... все это можно было бы получить в Соединенных Штатах с разной степенью сложности.
— В них было что-то такое, что имело для нее значение, — сказал Флойд. — Вот еще что: "серебряный дождь".
— "Серебряный дождь"?
— Это что-нибудь значит для тебя?
— Не могу сказать, что это имеет значение.
— Сьюзен Уайт специально подчеркнула именно эти слова на открытке, которую так и не удосужилась отправить.
— Это может означать что угодно. А может вообще ничего не значит, — сказал Кюстин, пожимая плечами.
— Звучит как кодовое слово для меня — кодовое слово для чего-то неприятного.
— Так и было бы, — сказал Кюстин, улыбаясь Флойду. — Но это потому, что у тебя в мозгу есть шпионы.
— Остается еще вопрос с пишущей машинкой.
— Что ж, это забавная вещь. Я думал о пишущей машинке, и, возможно, в ней кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Ты помнишь, как Бланшар показывал нам коробку, в которой она была?
— Он сказал, что это немецкая модель, — сказал Флойд.
— Да. И когда он показал нам коробку — и упомянул название, — это заставило меня кое о чем задуматься. Проблема в том, что я не могу до конца понять, как связаны эти два явления.
— О чем это заставило тебя задуматься?
— Комната на Набережной: камера без окон в той части, где раньше проводились допросы, освещенная единственной электрической лампочкой. Ячейка с керамической плиткой на стенах — из тех, которые легко моются. Проблема в том, что я не совсем понимаю, зачем в такой комнате нужна пишущая машинка.
— Чтобы записывать минуты?
— То, что происходило в этих комнатах, Флойд, было совсем не из тех вещей, которые укладываются в считанные минуты.
— Тогда зачем пишущая машинка?
— Не знаю. Возможно, вспомню позже, когда мои мысли будут заняты чем-нибудь другим.
Они больше не произнесли ни слова, пока проигрывалась пластинка Бешета, а потом долго сидели, прислушиваясь к шипению и царапанью иглы в канавке, словно надеясь в этом шуршащем шуме уловить послание, какой-нибудь шепот подсказки, который раскроет дело. Ничего не последовало.
Флойд встал и снял иглу от пластинки. Они вышли из офиса и спустились по лестнице, обойдя телефонного инженера, который все еще сидел там со страницами гонок, ожидая, когда его сменная деталь приползет по Парижу. Они поехали на Монпарнас, Кюстин ждал в "Матисе", пока Флойд забирал Грету.
Она вышла в сумеречный воздух, худая и угловатая, в черном, как эскиз из журнала "Вог". На ней был черный меховой палантин и черная шляпка-таблетка с пятнистой вуалью, и когда она стояла под лампой, то выглядела на миллион долларов, пока не оказалась рядом с ним, а потом она выглядела усталой, печальной и на грани чего-то, с чем не могла смириться.
— Пойдем поедим, — мягко сказал Флойд. — А потом пойдем послушаем настоящую музыку.
Они поехали в знакомый Флойду маленький испанский ресторанчик на набережной Сен-Мишель. Он заказал бутылку хорошего шампанского "Вдова Клико" 1926 года, отмахнувшись от возражений других, что он не может себе этого позволить. Технически это было правдой, но Кюстин усердно работал, и Грета заслужила хороший вечер, возможность забыть о Маржерит на несколько часов. Еда была такой же вкусной, какой Флойд ее помнил, и даже бродячий гитарист, Грета должна была признать, был не таким отвратительным, как некоторые, о которых она слышала. Пока Флойд оплачивал счет, Грета и гитарист говорили о настройках и аппликатурах. Красивый молодой человек в черной рубашке предложил Грете свою гитару, и она сыграла несколько пробных нот, прежде чем покачать головой со смущенной улыбкой. Гитарист сказал что-то доброе в ответ, перекидывая ремень гитары обратно через плечо. Флойд тоже улыбнулся: Грета сдерживалась, не желая разозлить парня. Должно быть, он был новичком в городе.
После ужина они поехали в "Фиолетовый попугай", клуб на улице Дофин. Всего несколько лет назад здесь было шесть или семь таких заведений подряд, но большинство соседей уже исчезли, заколоченные досками или превращенные в дешевые бары с музыкальными автоматами и мерцающими, похожими на алтари телевизорами в углу. "Попугай" все еще цеплялся за бизнес и был одним из немногих мест, которые все еще были готовы принять Флойда и Кюстина без Греты. Стены были увешаны фотографиями джазменов, начиная с Джелли Ролла и Сачмо, заканчивая Дюком и Бейдербеком, Коулманом Хокинсом и Джанго. Некоторые из них даже играли на улице Дофин. Владелец, дружелюбный бородатый бретонец по имени Мишель, заметил, как они втроем вошли, и махнул им рукой в сторону бара. Он спросил Грету, как проходит ее турне, и выслушал, как она солгала во спасение о том, что покинула группу на несколько дней, пока ее тете нездоровится. Флойд спросил Мишеля, удовлетворительны ли дела, и Мишель, как обычно, пессимистично пожал плечами, которые мало изменились за девятнадцать лет.
— У молодых людей все еще есть слух к хорошей музыке, — сказал он. — Беда в том, что у них больше нет возможности это услышать. Джаз — это политическая музыка, всегда была и всегда будет. Вот почему некоторые люди предпочли бы видеть его мертвым.
— Может быть, они добьются своего, — сказал Флойд.
— Что ж, тебе здесь всегда рады. Я просто хотел бы позволить себе, чтобы ты играл почаще.
— Мы берем то, что нам дают, — сказал Флойд.
— Вы свободны на среднюю субботу следующего месяца? У нас только что была отмена бронирования.
— Думаю, мы, вероятно, сможем втиснуть тебя внутрь.
— Грета?
— Нет, — сказала она, опуская глаза, уже скрытые вуалью. — Не думаю, что смогу это сделать.
— Жаль. Но Флойд и Кюстин всегда устраивали хорошее шоу... хотя, возможно, вы могли бы подумать о том, чтобы нанять временного пианиста?
— Мы подумаем об этом, — сказал Флойд.
— Просто при условии, что вы будете играть красиво и мелодично, мальчики. И не так быстро, чтобы игроки не могли пошевелить пальцами ног. — Он предостерегающе посмотрел на Кюстина. — Ничего из того сложного восьмибитного хлама, в который ты постоянно втираешься.
— Может быть, молодые люди хотят услышать что-то новое для разнообразия, — сказал Кюстин.
— Они хотят чего-то нового, а не чего-то, что звучит как бред слона в посудной лавке.
— Мы будем вести себя прилично, — заверил его Флойд, утешительно похлопывая Кюстина по руке.
Мишель угостил их напитками: пивом для Греты и Кюстина, вином для Флойда, которому нужна была ясная голова для обратной дороги на Монпарнас. Облокотившись на стойку бара, время от времени прерываясь, чтобы обслужить очередного клиента, Мишель выкладывал им все последние новости местной музыкальной сцены: кто был дома, кто отсутствовал, кто был сексуален, кто нет, кто с кем спал. Флойд изобразил вежливый интерес ко всему этому. Хотя он не очень-то любил сплетни, было приятно ненадолго подумать о чем-нибудь другом, кроме дела об убийстве и своих собственных проблем. Он заметил, что Кюстин и Грета начали больше смеяться, отчего ему стало легче, и очень скоро все они наслаждались компанией, музыкой и привычкой Мишеля постоянно наполнять их бокалы. В одиннадцать выступила группа и, спотыкаясь, исполнила дюжину свинговых номеров, биг-бэндовые постановки сократились до четырех частей, и хотя это было не самое худшее, что Флойд слышал, оно было далеко не лучшим. Это не имело значения. Он был со своими друзьями, в "Попугае" было уютно и накурено, великие люди, казалось, благожелательно взирали на него со своих фотографий на стенах, и в течение пары часов в мире все было в порядке.
Скеллсгард и Оже, пригнувшись, брели по темному туннелю с низким потолком, вырубленному в грубо обтесанной скале, изо всех сил стараясь при этом не слишком запачкаться. Они поели и еще кое-что усовершенствовали в своих нарядах. Новенькая сумочка Оже была набита картами и деньгами, часть из которых была поддельными, часть — украденными. Они покинули камеру цензуры через сильно бронированную металлическую дверь, попав в вырытый проход, который вел в обоих направлениях. У Скеллсгард был фонарик, рифленая серебряная штука со скользящим переключателем, очевидно, изготовленная в E2. Она нервно посветила лучом вверх и вниз по стволу, словно наполовину ожидая чего-то, затем повернула направо. Она объяснила Оже, что земляные работы в одном направлении были прекращены, как только другой конец туннеля пересек старую шахту, проложенную инженерами метро.
— Вы сами все это выкопали? — спросила Оже.
— Большую часть этого. Это стало легче после того, как мы добрались до существующей шахты.
— Должно быть, это все еще была непосильная работа.
— Так оно и было, пока мы не обнаружили, что можем пропустить воздушный шланг через цензора. Мы оставили на своей стороне компрессор, а затем соорудили простую пневматическую дрель, которую можно было провозить контрабандой в виде отдельных компонентов. Мы снова собрали ее с этой стороны и подали в нее воздух через шланг, проходящий через цензора. Это немного помогло, хотя у цензора была неприятная привычка время от времени менять свое мнение.
— А как насчет электричества? Ты можешь повторить и это тоже?
— Да, — сказала Скеллсгард, — но нам так и не удалось заставить что-либо работать. Даже горелку оказалось слишком сложно разобрать на простые компоненты. Цензор не пропустил бы даже лампочку накаливания в целости и сохранности. В конце концов нам пришлось пустить газ, чтобы зажечь лампы, как шахтерам девятнадцатого века.
— Должно быть, это был ад.
— Единственное, что заставляло нас двигаться дальше, — это грохот поездов, который говорил нам, что мы приближаемся к цивилизации. Ни в одной из других точек выхода нет какого-либо искусственного фонового шума. По крайней мере, здесь мы знали, что нам нужно пробить туннель всего в нескольких десятках метров земли, прежде чем мы попадем в железнодорожный туннель.
— Теперь я должна уворачиваться от поездов?
— Только в экстренных случаях. Мы можем отключить питание, замкнув электрифицированные рельсы, но только на короткое время. Станция сейчас закрыта, так что поезда не ходят.
— Почему? Который сейчас час?
— Половина пятого утра в пятницу в октябре.
