— Мне очень жаль слышать эту новость, Имрис. Сначала я в это не поверил. После стольких лет такая глупость, как та, что закончилась для Джун Уинг? Нелепый несчастный случай на Венере? Я имею в виду, на самом деле.
— Не существует такого понятия, как хороший способ уйти, когда тебе триста три года, — глубокомысленно изрек Квами.
— Если бы она не отказалась от своего костюма, Педру или меня, возможно, здесь бы не было, — сказала Чику.
— Вы давно ее знали? — спросил Галлисин.
— На самом деле совсем недавно, но у нее есть связь с моей семьей. Джун когда-то знала моих маму и папу, еще когда они все жили на Луне.
— Что сделало бы вас одной из этих Экинья, а не просто какой-нибудь старой Экинья.
— Да, — сказала Чику. — Но не держите на меня зла, ладно?
— Я бы и не мечтал об этом. — У Галлисина была копна непослушных черных волос и густая черная борода, которая, по-видимому, служила для того, чтобы скрыть еще больше недостатков. Простая золотая серьга пронзала одну изрезанную кратерами мочку. Его одежда была слишком вычурной. — Послушайте, давайте не будем стоять столбом, как дураки. На другом конце Фобоса есть неплохой бар — мы должны напиться до полного отупения в память о ней.
— За исключением того, что я не пью, — сказал Имрис Квами.
— Да, но у тебя поразительная терпимость к пьянству других.
— Это правда.
— К тому же ты знаешь больше историй Джун, чем кто-либо другой из ныне живущих. За возможным исключением меня.
— Это тоже верно.
Похожие на червей поезда пронизывали Фобос насквозь. Вскоре они оказались в баре и уселись за столик, откуда открывался великолепный вид на освещенный лик Марса. Единственной силой тяжести здесь было слабое притяжение самого Фобоса, но напитки доставлялись в изысканных баночках, приспособленных для выжимания, а для тех, кто не привык к почти невесомости, имелись браслеты и эпидермальные пластыри. Педру и Чику заказали пару пластырей, затем пристегнулись к мягким креслам для наблюдения.
— Наш друг Виктор слишком скромен, чтобы хвастаться этим, — сказал Квами, — но он — один из очень немногих людей, ступавших на Марс за последние пятьдесят лет — фактически, несколько раз. Сколько раз сейчас, Виктор? Четыре?
— Шесть, — сказал Галлисиан, кашлянув. — Вообще-то, семь.
— Я удивлена, что в наши дни кто-то спускается на Марс, — сказала Чику.
— Все это неофициально и не без страховки, — сказал Галлисин. — Мы снижаемся быстро, очень тщательно выбираем места для посадки и не слоняемся вокруг, чтобы понюхать маргаритки — во время моего последнего полета я пробыл там меньше восьми минут. Мое суммарное время пребывания на поверхности Марса за всю мою карьеру специалиста по добыче полезных находок по-прежнему составляет менее часа. — Он шмыгнул носом, почесывая его. — Никогда не видел этого места в прежние времена. Сейчас скорее сожалею об этом.
— Я слышал о любителях острых ощущений, стремящихся к выбросу адреналина, — сказал Педру.
— Дураки и мошенники, — ответил Галлисин, и на его лице появилось выражение безудержного презрения. — Они бросают что-то на поверхность, например кость. Затем, как настоящие собаки, они соревнуются друг с другом, чтобы посмотреть, кто доберется до нее первым, опередив машины, а затем вернуться на орбиту. Конечно, здесь замешаны деньги и престиж — иначе зачем бы им унижать себя?
— Виктор Галлисин считает подобную деятельность ниже своего достоинства, — сказал Квами, как будто предмет его заявления не сидел прямо напротив него.
— Да, это так, — твердо сказал Галлисин. — Я сталкиваюсь с сопоставимыми рисками, но я делаю это с целью, выходящей за рамки моего личного тщеславия.
На Марсе было безоблачно и безветренно, так что они без труда могли видеть весь путь до поверхности. По какой-то счастливой случайности они смотрели вниз, на то место, где все началось — хребет Тарсис, три щитовых вулкана, расположенных цепочкой, похожей на пулевые отверстия, а на востоке — паутинный разлом системы каньонов долины Маринерис, оставляющий такие глубокие шрамы, что даже с орбиты Чику могла видеть их очертания, контрастирующие возвышенности. Там, где работали машины, их деятельность оставила видимые следы на поверхности, как будто Марс подвергся новой и внезапной эпохе выветривания. Там виднелись новые яркие воронки, оставленные орудиями, а также выемки и зигзаги траншей, вырытых для укрепления. В других местах следы машин были более странными и скоротечными. В пыли мерцали геометрические узоры, квадраты и скопления квадратиков диаметром в сотни километров. Иногда эти образования встречались с другими скоплениями квадратов и образовывали фронты сражений, дугообразные линии континентального масштаба, где геометрия сталкивалась и разрывалась. Эти узоры расцветали за день и увядали за ночь, свидетельствуя о подземных процессах, недоступных орбитальным датчикам. Все больше и больше машин держали свои секреты при себе.
Защитные платформы кружили вокруг Марса, нервно следя за любой попыткой машин выйти в космос.
— Так что же, — спросил Педру, — на самом деле извлекает специалист по экстракции?
— Разные вещи для разных клиентов, и не только с Марса. Я работал по всей системе. Для нашей дорогой подруги Джун это обычно было связано с робототехникой.
— Весь Марс связан с робототехникой, — сказала Чику.
— Сейчас мы говорим о гораздо более ранней фазе роботизированной деятельности. Несомненно, Имрис говорил о музее? В течение многих лет Джун стремилась собрать уцелевшие реликвии времен зарождения роботизированных исследований там, где такое восстановление возможно. Спускаемые аппараты, зонды, марсоходы. Удивительно, сколько из этих вещей все еще валялось вокруг, когда она начинала свою работу.
— Вот почему она прилетела на Венеру, — сказал Чику, вспомнив реликвию, которую они оставили на опорной стоянке.
— В ее возрасте, — ответил Галлисин, — вероятно, было неразумно брать на себя так много работы. Но стала бы она слушать?
— Я возражал против этого, как мог, — сказал Квами.
По мере того как Фобос вращался по орбите, в поле зрения медленно появлялся новый лик Марса. На горизонте таинственные пылевые столбы поднимались в высокие, разреженные слои атмосферы. Ночное небо, которое вскоре должно было стать видимым, часто было оживлено узорами огней, пастельно-голубых и зеленых, сияющих с земли или парящих в воздухе. Никто на самом деле не имел ни малейшего представления о том, что там внизу делали машины.
Галлисин поерзал в кресле, поправляя удерживающие ремни. — Возможно, это неделикатно, Имрис, но лучше сказать это сейчас, чем потом или не говорить вообще. Есть ли планы по продолжению работы музея?
— Все под контролем, — сказал Квами.
— Ну, это ясно как божий день, — сказал Галлисин.
— Ты не хуже меня знаешь, что она не спешила завершать проект — она так и не назначила дату открытия и не оставила никаких инструкций относительно того, как будет функционировать музей, когда она сочтет, что коллекция готова для посетителей. И по всей системе еще предстоит собрать множество артефактов.
— Прости мою любознательность, — сказал Галлисин, поднимая свой стакан в извиняющемся тосте. — С моей стороны было невежливо говорить о делах.
— Вовсе нет, — сказал Квами. — Но раз уж ты затронул эту тему... твоя поездка, надеюсь, была успешной?
— Я получил то, за чем ты меня послал. Несколько вмятин и царапин, но ничего неожиданного после стольких лет пребывания внизу. Мне просто жаль, что ее здесь нет, чтобы увидеть это самой.
— Что вы извлекли? — спросила Чику.
— Ровер. Индийское космическое агентство, середина 2030-х годов. Я знаю, в это трудно поверить, но на Марсе все еще бродят существа, которые по какой-то великой удаче еще не были подобраны Эволюариумом. В некоторых случаях он, по-видимому, позволял им жить. Мы никогда не узнаем наверняка, но это почти как если бы Эволюариум сжалился над ними или проявил уважение к нескольким старым, более почтенным машинам. Марсоход ИКА подвергся некоторому загрязнению, некоторой модернизации и эволюции, но Джун ожидала этого.
— Она была бы очень благодарна, — сказал Квами. — Я благодарю тебя от ее имени за риск, на который ты пошел.
— Без риска в нашей жизни мы сами едва ли лучше машин. — Он отсалютовал этому замечанию глотком из своей баночки и кивнул в нескромном самоутверждении.
— Как вы думаете, мы когда-нибудь вернемся? — спросил Педру. — Я имею в виду, на Марс. Или это ушло навсегда?
— Теперь это не наш мир. И вообще, какой в этом был бы смысл? Я бы предпочел отсидеться и посмотреть, что произойдет. Эволюариум проходит через различные фазы развития. Все началось с кроваво-красной дарвиновской борьбы за выживание, когда каждое существо само за себя, а теперь мы наблюдаем организационный сдвиг к чему-то более сложному. Кооперативные союзы, намеки на машинный альтруизм — возможно, возникновение машинной государственности, начало глобальной цивилизации конкурирующих фракций. Никто не знает, на что будет похож Марс, когда они начнут по-настоящему умнеть. Возможно, нам придется отправить туда послов!
— Если только они не опередят нас и не пришлют сначала своих, — сказала Чику.
После этого было много историй. Начал Галлисин, но вскоре к нему присоединился Имрис Квами, оба мужчины с радостью обвиняли друг друга в приукрашивании и преувеличении, но в равной степени были довольны тем, что смеялись над рассказами другого и морщились от некоторых наиболее неловких моментов, которых было немало. Слушая эти рассказы, забавные, бодрящие и грустные, Чику почувствовала что-то очень близкое к головокружению, головокружительное ощущение того, что она только сейчас начала постигать вертикальную глубину очень долгой жизни, ощущение того, как далеко она уходит в прошлое. Жизнь, которая спускалась вниз, как шахта лифта, на каждом этаже которой была любовь и потери обычной жизни, приключения и разочарования, мечты и руины, радость и печаль. Были империи и династии, которые просуществовали не так долго, как Джун Уинг. Это правда, что она была исключением, статистической крайностью, с ее тремя сотнями и тремя годами земного существования. Но таких, как она, с каждым разом становилось все больше. Вскоре такая продолжительная жизнь, как у нее, стала бы считаться скорее необычной, чем исключительной, и, в конечном счете, скорее ничем не примечательной, чем необычной.
Очень скоро пришло время уходить. Их медицинские браслеты вернули их к холодной трезвости, конечно, всех, кроме Имриса Квами, который никогда не отличался ничем иным, как ясной головой. Иглы ясности пронзили череп Чику. В течение нескольких минут ее мысли были переохлаждены, как будто весь ее мозг погрузили в жидкий гелий. Это было не совсем приятно. Вчетвером они вернулись поездом в космодок, где "Гулливер" гудел в своих зажимах, все еще заправляясь. Квами и Галлисин завершили оформление документов для передачи марсианской реликвии.
— Куда ты сейчас направляешься? — спросил Галлисин.
— К Сатурну, где мы надеемся встретиться со старым другом. Конечно, есть еще небольшой вопрос об утилизации останков Джун. К счастью, она была очень точна в своих инструкциях.
— Джун не была бы собой, если бы в инструкциях не было ничего конкретного, — глубокомысленно заметил Галлисин.
— Мы приглашаем тебя составить нам компанию. Мы будем там и вернемся в течение месяца.
— Нет, но я благодарю вас за доброту. Работа, которую предстоит проделать, состояния, которые предстоит завоевать и потерять, и так далее. Будет какая-нибудь запись об этом событии?
— Я прослежу, чтобы ты получил копию. И еще раз спасибо тебе — за все.
Чику задалась вопросом, не страдает ли она все еще от какого-то остаточного опьянения, поскольку ничего из этого обмена репликами не имело для нее смысла. — Подождите, — сказала она. — Простите, Имрис, но откуда здесь могут быть останки? Мы оставили ее на Венере.
— Это непросто, — сказал Имрис Квами.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Когда Сатурн заполнил половину неба, Квами позвал Чику и Педру обратно в ту часть "Гулливера", которая до тех пор была закрыта стеклянными дверями.
Чику была права в своем предположении, что это было какое-то медицинское учреждение. За дверями находились совершенно стерильные палаты, заполненные чрезвычайно современным хирургическим оборудованием — сканерами, медицинскими капсулами, похожими на богомолов роботами-врачами. Чику предположила, что во всем этом не было ничего удивительного. В свои триста три года, учитывая жизненный выбор, который она сделала в юности, Джун нуждалась бы не только в небольшом уходе. Но здесь было достаточно медицинского оборудования, чтобы поддерживать жизнь танцевальной труппы.
Когда Квами показал им тела, начало зарождаться понимание.
Они хранились в одной комнате, законсервированные в стеклянных цилиндрах. Узлы сложной техники соединялись с цилиндрами сверху и снизу, и в каждом находилось человеческое тело, плавающее в какой-то взвеси.
— Они не клоны, — поспешил заметить Квами. — Они даже не живые, в техническом смысле. Это роботы, тела андроидов, сконструированные с использованием биомиметических принципов. У них есть кости, мускулатура, кровеносная система, но они все равно машины.
— Что-то вроде чинг-прокси? — спросил Педру.
— На самом деле, как раз наоборот. Эти формы не были созданы для того, чтобы ими можно было управлять на расстоянии с помощью разума, находящегося в другом теле. Она занимала эти тела изнутри. Она носила их. Они были ею.
— Мы видели ее, Имрис. На Венере, — сказала Чику. У нее были проблемы с тем, чтобы осмыслить то, что она услышала.
— Вы видели еще одно из этих тел. Всего их было десять. Вы заметите, что одного не хватает — это было тело, которое она занимала в момент своей смерти.
— Как долго она... занимала это помещение? — спросил Педру, с трудом сглотнув.
— Хирургическая интеграция была довольно трудоемкой, если не сказать рискованной. Обычно она меняла тело не чаще одного-двух раз в год, а в последнее время и того реже. Она занимала то, в котором умерла, в течение двадцати двух месяцев. Не думаю, что у нее хватило бы храбрости пережить еще одну интеграцию.
Чику не хотелось вдаваться в подробности, но они были достаточно ясны. На момент своей смерти от Джун осталось немногим больше, чем центральная нервная система. Эти тела были транспортными средствами для головного мозга и некоторых отделов позвоночника. Ее разум уже давно был насыщен имплантами, опосредующими расширение, так что ей было бы просто посылать и получать нервные сигналы, необходимые для управления протезом тела.
По сути, признала Чику, это не так уж сильно отличалось от вселения в прокси или теплокровное тело. Когда Чику связывалась по чингу с "Занзибаром", хирурги могли бы войти в ее палату в Лиссабоне и раздеть ее до мозга. При условии, что мозг был сохранен живым, она не знала бы ничего лучшего. Сигналы, поступавшие в ее мозг во время чинг-связи, были убедительными — она чувствовала, что находится где-то в другом месте.
