Смотритель (чекистские фантазии)

До Перми добрался без приключений. Пришёл по адресу, где никого не должно быть (хозяева уехали дальше на восток), чтобы оправдать своё появление в городе. Напросился на постой в дом неподалеку от связника. Понаблюдал. Всё спокойно. Зашёл, сказал пароль и в этот же день меня свели с руководителем подполья. Передал, что велено и сразу же был зачислен заместителем командира боевой десятки.

— Ты человек военный, нам такие нужны, — сказали мне.

Бой за город был яростный. Из нашей десятки остались двое. Я и ещё один паренёк. Пришлось стрелять из всего, что попадалось под руку, чтобы остаться в живых. За выполнение задания меня наградили золотыми часами на цепочке с надписью: "Честному бойцу Уральского фронта за выполнение особого задания".

Начальник Особого отдела дивизии вызвал меня, долго говорил со мной, убеждал пойти работать к нему, ему, мол, нужны боевые и грамотные люди.

— Классовая борьба обостряется, а достойных людей, которые должны стоять на острие её, мало, — говорил он, — грамотейки маловато.

— Так и меня, когда подрастут грамотные люди, вы тоже вычистите как неблагонадёжного, — парировал я.

— Нет, ты уже человек проверенный, да и родители твои не из буржуев, а из мещан, до конторщиков выучившиеся, а это почти что пролетарии. Нет, ты наш. Иди и думай над моим предложением, — сказал начальник.

И пошёл я думать над этим предложением.

Оперуполномоченный

Думать долго не пришлось. Через два часа вызвали меня к начальнику штаба, а там уже сидел начальник Особого отдела.

— Жалко, — сказал начальник штаба, — ответственный и грамотный работник, герой, можно сказать, и жалко отпускать, но вот начальник Особого отдела убедил, что для безопасности войск ты более пригодный, чем для работы в штабе, хотя и обещали, что участок работы тебе будет определён в штабе. С тем я тебя и отпускаю. Служи честно, а мы тебе поможем.

Начальник штаба встал и пожал мне руку. А начальник Особого отдела приобнял меня за плечи и сказал:

— Поздравляю. Я так и знал, что ты примешь правильное решение. Пойдём, буду знакомить с сотрудниками Особого отдела.

С одной стороны, они все решили за меня, а с другой стороны — учитель не должен быть официальным сотрудником органов. А я и не учитель, хотя и выполняю его обязанности здесь, в России. Поэтому в составе органов меня искать не будут.

— Всё, что ни делается, всё делается к лучшему, — говорил какой-то классик или просто умный человек, и говорил он правильно.

Отдел был небольшой. Семь человек, включая начальника и заместителя. Оперуполномоченные по полкам и отдельным частям. Один оперуполномоченный по контрразведке работал вместе с заместителем начальника, и один вместе с начальником работал по разведке. Этим работником назначался я. В мою задачу входил опрос пленных, вербовка из их числа своих помощников и заброска обратно в расположение белых войск, установление и поддержание с ними связи.

— С офицерами будем работать вместе, — наставлял меня начальник. — Колоть их надо, сволочей, заставлять работать на нас. Я тебя научу, я в этом деле руку уже набил.

Я представлял, как он набил себе руку. Офицеры, по существу, были смертниками, и сдача в плен означала неминуемую смерть либо сейчас, либо с отсрочкой в несколько лет унижений. Надежда на то, что на этой стороне тоже русские, была обыкновенным призраком. Безопаснее было сдаваться каким-нибудь диким африканским племенам.

Как я и предполагал, действующей офицерской агентуры не было. Озлобленные офицеры давали согласие на работу, но после возвращения шли в контрразведку с повинной и становились такими врагами советской власти, каких нужно ещё поискать. Кто побывал в красном плену, больше не сдавался.

Честно говоря, и белая, и красная стороны больше бы добились гуманным отношением к противнику и к людям, которые их окружали. Большевики совершенно забыли опыт всех предшествующих революций.

Приходили радикалы, совершали революции, уничтожали королей и их приближенных, аристократию, расчищая путь новым королям и аристократии, которая отметала кровопийц, подвергая их той же казни, какой они подвергали других, и всё возвращалось на круги своя.

После террора Конвента и якобинцев пришёл молодой генерал Наполеон, и от якобинцев не осталось даже могил, зато появились новые аристократы и император Бонапарт Наполеон.

Ушёл Наполеон — вернулся Людовик. Затем пришла Республика, но аристократия никуда не делась и страной правили не бедняки, а зажиточные слои населения.

Та же судьба уготована и большевикам. И я, как учитель, свою задачу вижу в том, чтобы меньше невинной крови пролилось до того времени, когда все репрессии станут тяжким грехом людей, виновных в них.

В начале февраля я зашёл к начальнику отдела, который сказался больным и находился у себя на квартире. Хозяев дома не было. В комнате начальника было накурено. На столе стояла четверть самогона, на газетке лежали нарезанные сало, хлеб, солёные огурцы, а около правой руки лежал "наган".

Видно было, что начальник крепко выпивши, и что он недавно плакал.

— Садись и пей, — сказал он.

Он налил чуть ли не полный стакан сизоватого самогона и придвинул ко мне.

— Пей. Чокаться не будем.

— Погиб кто-нибудь? — спросил я.

— Погиб. Пей за упокой его, — сказал начальник отдела.

Мы выпили. Закусили. Молча закурили.

— Ты кто такой? — глядя подозрительно на меня, спросил начальник.

— Как кто? Ваш сотрудник, каждый день вместе работаем, — несколько удивлённо ответил я.

— Я тебя спрашиваю, ты человек или не человек? — хмуро пробасил начальник.

— Я — человек, — гордо сказал я.

— Смотри, человек, — начальник взял в руку "наган", — я тебя прямо здесь, у стола, положу, если только почувствую, что ты не человек, а гадина ползучая. Читай, — и он протянул мне листок бумаги.

На машинке было отпечатано циркулярное письмо ЦК РКП(б) о расказачивании, секретно. С казачеством вести беспощадную войну путём поголовного его истребления. Никакие компромиссы недопустимы. Приказывалось провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно. Беспощадный массовый террор к тем казакам, кто хоть как-то боролся с Советской властью. Среднее казачество поставить в условия заочно приговорённых. Конфисковать хлеб и все продукты. Расстреливать всех, у кого будет найдено оружие. Оружие выдавать только иногородним. Казачьи земли заселить пришлыми и беднотой. Комиссарам проявлять максимальную твёрдость.

— Прочитал?

— Прочитал.

— Что скажешь?

— Ничего не скажу.

— Почему ничего не скажешь?

— Не хочу.

— Боишься меня?

— Боюсь.

— Налей ещё по полстакана.

Налил. Выпили.

— Ты понимаешь, что я из казаков, — сказал особист. — Из зажиточных. С войны пошёл с большевиками, а вся родня моя взяла нейтралитет, не служить у красных и у белых. И сейчас их всех под корень вырубят. Весь род. Кто я буду такой? Я буду палачом своей семьи. Скажи я что-то против, меня расстреляют здесь же, на месте, как скрывшего казачье происхождение и как врага революции. Что же делается? Что за звери пришли в нашу Россию и почему я им служу? Боже, за что ты меня наказал безумием? Сатана придёт, тоже будет строить новую жизнь, сжигая старые храмы, отбирая семьи и давая взамен блудниц.

Я знаю, что ты не простой человек, поэтому и позвал тебя. Я видел тебя мельком на съезде учителей. Ты сидел среди учеников. Я тоже был учителем, имел своего ученика, но был определён в чекисты и моего ученика забрали. Я не знаю, кто твой учитель, где он, но знаю, что вы имеете право доносить наверх ваше видение ситуации. Доложи, что циркуляр ЦК бесчеловечен. Да что я говорю? Это документ, пришедший от Дьявола. Нельзя уничтожать русских в России. Нельзя! Помоги нам, а?

Я молчал.

— Я знаю, что тебе нельзя иметь своё мнение, но слова мои ты передашь своему учителю, — сказал начальник. — Помогите нам чем-нибудь, если сможете. Кстати, я там отписал тебе указание, что на тебя возлагается обязанность по оперативному поиску твоего учителя и тебя, его ученика. Срок поиска не ограничен. Пополняй изредка папочку бумагами, чтобы никто не заподозрил, что ты не выполняешь указание. Про этот циркуляр никому и ничего не говори. Я тебе ничего не показывал. Иди. Да пришли ко мне хозяйку.

Я ушёл. Часа через два прибежала хозяйка дома и сообщила мне, что начальник отдела застрелился.

Расследование сделало вывод, что застрелился он по пьяному делу от тоски по семье. Дело закрыли.

Допрос хозяйки вёл я. Она мне рассказала, что после моего ухода она больше часа лежала в постели с начальником, а потом он оделся в чистое бельё и застрелился у себя в комнате. Всё это в протокол я не вносил.

Татьяна Ларина

Секретариат действительно передал мне документ о розыске моего учителя, его приметы, возраст, возможные районы нахождения. Примет ученика не имеется, но он постоянно находится с учителем. Документ я подшил в картонную папочку, подписал просто "Учитель" и положил в железный ящик. Буду "искать".

В Перми у меня закрутился такой роман, что я совершенно потерял голову и допустил ту ошибку, которую совершают один раз в жизни.

Я познакомился с ней на собрании комсомольской ячейки отряда ЧОН (часть Особого назначения), приданного Особому отделу для противодействия бандитским элементам в тылу действующих войск. Её звали Татьяна.

В любом романе есть Татьяна,

И для неё есть добрый гений,

Печальный демон без изъяна

С известным именем Евгений.

У меня нет имени, а то, которое есть, конечно, не Евгений.

Мы сидели рядом, и я видел её греческий профиль, вьющиеся волосы, подвязанные красной косынкой. Я сидел и никак не находил повода первым заговорить с ней, и она поглядывала на меня, хотя одежду мою никак не назовёшь щегольской. И имя её я узнал от председателя собрания.

— Слово предоставляется комсомолке Лариной. Татьяне, — сказал он и улыбнулся.

Сочетание имени и фамилии ничьего внимания не привлекло, а на сцену уже выпорхнула Татьяна Ларина:

— Товарищи. Нашему отряду поставлена задача по обеспечению тылов действующей армии. Задача очень важная и мы все учимся военному делу, чтобы быть во всеоружии при встрече с нашим классовым врагом. Я вот, например, хорошо стреляю из нагана, а меня не берут на боевые задания. Как это называется? Это называется нарушением политики партии по эмансипации женщины. Женщина перестала быть рабыней и вместе с мужчинами имеет равные права. Поэтому я требую, то есть предлагаю, записать в протокол, чтобы девушек тоже брали на задания, потому что вдруг кого ранят, некому будет оказать квалифицированную помощь. Вот. Всё у меня.

Татьяне достаточно активно поаплодировали.

Когда она села на своё место, я протянул ей руку и сказал:

— Молодец, Татьяна. Мужчины всегда храбрее ведут себя в присутствии женщины.

— Я это вижу, — отпарировала Татьяна. — А я вас знаю, вы работаете в Особом отделе, и все говорят, что вы геройский человек.

— Ну, уж и геройский человек, — заскромничал я, — а вот всё сидел рядом и не мог набраться храбрости познакомиться с вами. Можно я вас провожу после собрания?

Щеки Татьяны слегка покраснели, и она согласно кивнула головой.

Несмотря на то, что в Перми стояли части Красной Армии, уровень преступности был нисколько не меньше, чем в то время, когда здесь были белогвардейцы. Любая война поднимает всю грязь, которая скапливается в обществе, и она, как пена выплывает на поверхность.

Налётчики, насильники, просто хулиганы нападали на советских служащих и военных в поисках денег и оружия. Этим пользовался враг. Да и мы не пренебрегали уголовным элементом. Иногда из уголовников получались неплохие работники, а от некоторых приходилось избавляться без бюрократических закорючек. Навсегда.

Наши отношения с Татьяной развивались очень быстро. Слово отношения нужно понимать в старомодном стиле, как дружеские, а не как интимные. Мы даже за руки не могли взяться, чтобы не вызвать каких-то кривотолков о двух комсомольцах.

Я рассказывал ей о Петрограде, об улицах, зданиях, о реке Неве. Она мне рассказывала о своей Самаре, иногда напевала: "ой, Самара городок, неспокойная я, неспокойная я, успокойте меня..." и это так получалось интересно и естественно, что её хотелось взять на руки и крикнуть на всю улицу — смотрите, это я и моя невеста!

Однажды, когда мы вечером гуляли по берегу реки Камы, я почему-то рассказал о конференции учителей, на которой выступал тов. Л (У).

И вдруг:

— Так ты тот разыскиваемый учитель? Руки вверх! Два шага назад! Руки за голову! Иди вперёд! Не оглядываться! При попытке бегства стрелять буду без предупреждения, стреляю я хорошо.

И я пошёл вперёд.

— Откуда ты взяла, что я какой-то учитель? — спросил я.

— Нам доводили ориентировку о его розыске, — просто сказала Татьяна.

Вот черт. Попал на агента. И чувствуется, что агента опытного и решительного, несмотря на молодость. Ориентировка находится у меня. Начальник отписал, чтобы ознакомили оперативных сотрудников и учли в проведении оперативно-розыскной работе. Сам ознакомил всех сотрудников отдела под роспись. Чей она агент? То ли я в разработке, то ли сейчас прокололся случайно. Танька, конечно, дура большая. Как плотвичка. Увидела наживку и сразу клюнула. Нет бы, доложила своему оперуполномоченному, оперу, о том, что слышала. Отличиться захотела. Сама вражину поймала, орден давайте на грудь.

В темноте я не заметил корень дерева, запнулся за него и, взмахнув руками, стал падать. Сзади загремели выстрелы. Я выхватил своё оружие, такой же наган, как и у Татьяны, и несколько раз выстрелили в её сторону.

Моей конвоирши не было видно. Держа револьвер наизготовку, я пошёл в её сторону. Она лежала ничком на тропинке. Повернув её лицом вверх, я увидел тёмное пятно на груди и тёмное пятно на лбу, из которого сочилась кровь. Она не дышала. И я чувствовал, что ранен, левая рука с трудом двигалась и сильно болела.

Взяв руку Татьяны вместе с её наганом, я сделал ещё три выстрела в воздух, оставив один патрон. Свой барабан я расстрелял до конца.

Кое-как сняв себя гимнастёрку, я попытался сделать перевязку на плече из своей нательной рубашки, но у меня получилась какая-то перевязь для левой руки.

Шатаясь от слабости, я пошёл к виднеющимся вдали огням. Добравшись до первых домов, я попросил помощи и с провожатыми дошёл до штаба дивизии.

В лазарете мне сделали настоящую перевязку и уложили в постель. Подошедшему работнику Особого отдела я рассказал о нападении на нас, описал место, где оставил убитую Татьяну. Сказал, что стреляли из темноты сначала в меня, а затем Татьяна начала стрелять по нападавшим, и я тоже открыл ответную стрельбу. Попали в кого или нет, я не знаю.

Татьяна в упор прострелила меня насквозь. Не задета кость, и пуля прошла рядом с сердцем. Доктор сказал, что мне здорово повезло. Ранение очень опасное, но его можно занести в разряд лёгких.