Орк прислушивается к чему-то, склонив голову, машет рукой, потом смотрит на меня, делает страшную рожу, показывает язык и исчезает с легким хлопком. Но еще с полчаса, беседуя с Теминой, я ловлю себя на том, что пытаюсь улыбнуться его улыбкой и говорить с его интонациями.
Даже если бы я не чувствовала, что Темина приближается к нам, то услышала бы цокот ее каблуков. Девушка она стройная, легкая на ногу, но каблуки башмачков подкованы железом, а мыски — острые, как наконечник копья, и, зуб даю, какая-нибудь злая железяка у нее завсегда имеется. Потому что не стесняется в выражениях с теми, кто реально ушибить может. Вот со мной, например, разоралась так, что Глоди чуть не проснулся.
— Чем тут воняет?
Поднимаю брови.
— Нет, я, наверно, неправильно выразилась, КЕМ тут воняет?
— Э... сородич меня навещал, — лучше признаться в меньшем, чем быть обвиненной в большом.
— Вот как знала, — всплеснула руками Темина и забегала по комнате. — Все орки одинаковы. Сдаешь комнату одному — жди все стойбище.
— Так он уже ушел, — успокаиваю. — И все стойбище ко мне не придет. И вообще, когда комнату сдаете, а орк вас спрашивает "можно ли семью поселить?", твердо отвечайте, что нет, нельзя, потому что семья орка — это его племя, особенно у лесных, насчет степных не знаю. Там даже мужей только из другого племени берут, потому что в своем все братьями считаются, — да, матрилокальная система поселения, но не матриархат, только Темина поняла иначе.
— А, это правильно, — сразу взгляд потеплел. — Здорово вы их прижали!
И тут феминистки появились, во всяком случае, один экземпляр — передо мной.
— Ошибаетесь, — говорю. — У лесных правит тот, кто умнее, сильнее, хитрее. Половых различий нет. Обычно — шаман или шаманка, потому что с топором против прикормленных духов не попрешь — размажут тонким слоем. А если у людей случается иначе, то ненадолго. Глупый король долго править не сможет. Соседи съедят-с!
— Да, — она смотрит на меня ошарашено, видимо, ожидала другого ответа, в прянично-имперском духе. — Да, а это что за гадость стоит?
— А это как раз орочье снадобье, чтоб быстрей поправлялась. Посмотрите, просканируйте, убедитесь. Кстати, в кружке — для него, — я киваю в сторону гнома. — А в коробке — не берите, это для меня оставлено, против заразы в полевых условиях применять.
Темина хмыкает с уже привычной скептической улыбочкой и накрывает кружку ладонью. Через пару минут, не меньше:
— Можно. Не знаю, насколько поможет, но не повредит... — и уже сфокуссировав взгляд на мне. — Больше, пожалуйста, не зовите сюда своих сородичей, и не берите у них всякую... всякое... всякие не одобренные гильдией средства.
— Постараюсь выполнять ваши предписания, уважаемый целитель, — успокоила я ее в самых официальных выражениях. — Не пойму только, почему с такими серьезными познаниями вы лечите животных.
А вот не надо на меня так пронзительно зыркать! Предполагаю, что отношения с местной гильдией жизнюков и лекарей у тебя совсем не радужные, что ни денег, ни связей, чтобы получить лицензию, у тебя нет, вот и пробавляешься ветеринарной практикой, благо, объезженные хвары — животные дорогие, и любой хозяин постарается их вылечить, а не отправлять на бойню, если только такое возможно.
— Не беспокойтесь, Темина. Я не собираюсь вас никому сдавать. За добро злом не платят. Просто расскажите мне, что нужно сделать, чтобы получить лицензию на целительскую практику в Керемнице.
— Как везде, — девушка тяжело вздохнула и сложила руки на груди. — Предъявляешь диплом, отвечаешь на вопросы комиссии и исцеляешь указанного ею больного. Если хоть один пункт признан неудовлетворительным — лицензию не дадут. Подтверждать ее нужно каждые пять лет, но большинство и получить не могут.
— Насколько часто можно проходить испытания?
— Да хоть каждую декаду, — вздохнула Темина. — Только это слишком дорого.
— Они берут деньги за работу комиссии? — это криминал, Хюльдина память однозначно классифицирует такую практику как нарушение закона. Всем гильдиям подобные расходы покрывают из госказны.
— Нет, — кривится целительница. — За аренду зала. А пройти третий этап испытания не реально. Если только ты не родственник городского главы или членов гильдии.
— Почему?
— Не все болезни может исцелить маг жизни.
— Да, и что?
— Достаточно найти в больнице для бедных соответствующего больного...
— Поняла, — кивнула я. И потом, подумав, спросила. — А хотите, мы с вами их всех посадим?
— Что?
— Ну, статья... вот номер забыла... уложений о целительстве и магии жизни гласит, что за незаконное воспрепятствование целительской практике виновному грозит от шести до девятнадцати лет каторжных работ, или изгнание через южную границу, или пожизненный бесплатный труд уборщиком в больницах для бедных, в зависимости от степени виновности. Предлагаю им это устроить. Согласны?
Темина посмотрела на меня долгим взглядом, ничего не ответила и начала будить Глоди.
Да, обеспечить им мягкую посадку я могу, я уже нечто подобное на старушке Земле дважды проделывала, правда, со взяточниками, только тогда за моей спиной была серьезная организация с немаленьким оборотом и своим человечком в МВД, а сейчас... а сейчас еще серьезней — Контора! если не побоюсь потом явиться пред светлы очи... нет, око. Одно. А, ладно, все равно Арагорн меня ругал за бегство? ругал, Артас требовал нестись на всех парах в столицу? требовал. А уж начальство как обрадуется! Типа, врагов надо держать поближе... Интересно, почему Артас назвал его неудачником?
Обед был очень приличный, с учетом орочьего обмена веществ, более чем наполовину состоящий из мяса. Его и Глоди оценил, нажрался от пуза, после чего развалился на койке и пожалел, что для полного счастья ему сильно не хватает зимнего пива. Потом попытался разговорить меня на тему покраски металла, вот не дает ему покоя услышанное от меня слово "полимеры", а меня резко потянуло в сон. Еще бы, полночи не спала, слушая скрежет зубовный, а до обеда не вздремнула ни часу из-за его раскатистого храпа. Поэтому сказала: "Я — спать", отвернулась, по возможности, к стенке (все равно в полусидячем положении и на правый бок не перевернешься) и решила поэкспериментировать с Туманом.
Вспомнила и вызвала его состояние, но усиливать до забвения себя не стала, а то не вылезу в Туман, а стану им, соскользнула в молочную муть, будто в сон. Да! Все получилось, стою в этой белесой дряни по самую маковку. Сверху, вокруг — однородная "взвесь", даже не крутится, как раньше, и тишина... мертвая тишина. Повернула руку ладонью вверх, выпустила тоненькую струйку силы — она завертелась смерчиком, оторвалась от ладони и, вращаясь, исчезла высоко над головой. Начертила на ладони пальцем руну, Уруз, понятное дело, о другом сейчас плохо думается, наполнила силой — и та, вместо активации, вырвалась смерчиками в туман. Все, хватит таких экспериментов — сила мне и самой нужна, а что формы в этом аномальном месте ее не удерживают, можно считать доказанным.
Чем бы еще заняться? Поищу-ка я кого-нибудь живого. Как там сказал Мыш? С кем поведешься... нет, на кого похож... нет, опять не то, в общем, если своими словами — того, кто с тобой в одном состоянии, найти легко. Прикрыв глаза, представляю, что чувствует заблудившийся, дезорентированный человек, примеряю это состояние на себя. Делаю шаг, другой, открываю глаза...
Ура! Парнишка. Близко, на расстоянии — если можно считать расстояние в этом месте — шагов пяти, в мятой шляпе, сдвинутой на затылок, с рюкзаком за плечами. Субтильный и не шибко высокий. Прямо скажем — не "танк". Идет аккуратно, крадется, осматривается — потерялся, как я в первый раз. Подхожу ближе. Интересно — визуальные пять шагов покрываю одним шагом, говорю негромко, по-русски:
— Ого, на ловца и зверь. Откуда ты, добрый молодец, и куда путь держишь?
Парень вздрогнул и остановился. Оборачивается. Лицо — неиспорченное такое, хорошее, взгляд чистый, наивный, губы домиком. Ну есть — Ванюшка сказочный, а я тогда — баба Яга, значит.
— Где я? — провещался, наконец-то. — Ты кто?
Вот хотела назваться дедом Пихто, или бабой Ягой, но нельзя — ведь поверит. Тем более что рожа у меня с отчетливым зеленым оттенком.
— А кто как называет, — отвечаю прямо как в сказках. — Кто — осью миров, кто — миром неорганов, кто — гребаным туманом. А кто я... да примерно то же, что и ты. А ты-то сам кто?
Задергался Ванюшка, видно, разглядел особенности моей теперешней внешности.
— Я? — оглянулся нервно. — Дома Женькой звали, а сейчас чёрт его знает, кто я. Пусть будет Джен. Слушай, раз ты столько знаешь, может, подскажешь, где здесь выход?
Вон оно как, Ванюшка наш теперь Дженом прозывается, ну да ничего — видала я и еврея с фамилией Гусаков, и этнического немца по имени Батор, и даже Изольду Волобуеву.
— Знаю мало, но подскажу, — говорю. — Не сам выход, а как его найти. Подобное идет к подобному. Вспомни состояние того места, откуда ты пришел — не только как выглядит, но и как пахнет, как ощущается.
— Никак оно не ощущается, — да прекратил бы ты уже дергаться, а? С такими скачками настроения нужное состояние не удержишь. — Хотя... Жаркий ветер, яркое солнце. Это оно?
Ну, вроде, понял, начал вспоминать. Жаль, нельзя дотронуться до него аурой, ощутить вспоминаемое им место, да и его самого успокоить. Опасно тут эфирные лапы протягивать, не раствориться бы в ноль. Так, смотрю, собрался, взял себя в руки. Продолжаю:
— Вот почувствуй это хорошо, без слов, вспомни как наяву. Прикрой глаза, ненадолго.
Джен неохотно закрывает глаза, уходит в себя, и я прямо-таки ощущаю, как он погружается в состояние своего мира, даже облик слегка размылся. Даю следующую команду:
— У каждого места есть свой вкус и... лицо. Суть. Чувствуешь ее?
Открывает глаза, нерешительно произносит:
— Кажется, чувствую. Это оно?
И поворачивается вправо. Эх, парень, самой бы знать, что тут правильно, а что — нет...
— Ну, если определил верно — то это она. Я же не знаю того места, куда тебе надо. Давай пройдемся в ту сторону, в которую тянет.
Джен кивает:
— Давай пройдёмся.
Делаю еще шаг к нему, и чувствую, как меня начинает корежить. Он тоже как-то отвлекается от своих созерцательных опытов. Отступаю, вспоминая, что он сказал о своем мире, стараюсь войти в это состояние — это позволяет приблизиться до соприкосновения аур — и говорю:
— Пошли, но помни: все время держи это состояние, и чем ярче будешь его чувствовать — тем лучше.
Парнишка идёт. Периодически останавливается и снова закрывает глаза. Я иду рядом, ощущая под кожей нехороший зуд, грозящий перерасти в боль, но не отдаляясь: надо проверить, смогу ли я вместе с ним пройти в его мир. Через пять шагов эта предболь исчезает — внезапно, именно в тот момент, как я отвлеклась и перестала поддерживать в себе состояние-ощущение слепяще-жаркого дня. Оглядываюсь — ну да... парень исчез.
Сорвалось, но определенные сдвиги есть: в тумане действует изначальная "магия состояний". Чем ближе состояние сознания — тем ближе объекты или системы. Ну, тогда можно возвращаться назад, и я закрываю глаза, во всей яркости вспоминая не слишком приятные ощущения моего физического тела, оставшегося на Ирайе. На родной Ирайе.
Открываю глаза и вижу прямо перед собой лицо Темины, так близко, что мелкие конопушки, теряющиеся на расстоянии, сейчас можно разглядеть во всех деталях. А глаза у нее большие, напуганные.
— Вам плохо?
— Нет, а что?
— Сердцебиение сильно замедлилось, дыхание почти прекратилось.
— А, это, — успокаиваю ее. — Глубокая медитация, ничего опасного. Если, как я, умеешь из нее возвращаться.
— Я, конечно, всего лишь целитель, — возражает девушка, отстранившись и присев на стул у кровати. — Но почувствовала, что вы были ОЧЕНЬ далеко. Пожалуйста, если хотите это делать — делайте тогда, когда выздоровеете, чтобы никто не смог приписать мне вину за вашу гибель.
— Контора не припишет, — говорю я. — А остальные и захотят — не узнают. Так что там с лицензией?
— Сто пятьдесят золотых кнайт за аренду залы.
— А сколько у вас есть?
— Тридцать восемь осталось от того, что вы заплатили, ну, еще семнадцать у меня накоплено на ремонт.
— Вам есть, у кого занять?
— Девяносто пять? Да, гно... "Димел и Койри" дают ссуды, но те, что меньше тысячи — под сто процентов годовых.
— А если вернуть раньше?
— Даже при самых удачных обстоятельствах я не смогу заработать столько быстрее, чем за полгода. Поэтому лучше — год.
— Что скажешь, Глоди? Знаешь тут кого-нибудь с меньшими аппетитами?
— Я тут вообще кроме вас никого не знаю, — убитым голосом произнес дварф.
Жаль, если бы он был в хороших отношениях со своим сородичем-ростовщиком, можно было бы хоть немного сбить процент.
— Но это все в чистой теории, — вздохнула целительница. — У меня нет драгоценностей, а закладывать ради этого гостиницу может только безумец.
И нас накрыл тупняк. Все трое (Глоди уже настолько заинтересовался готовящимся предприятием, что решил присоединиться — пусть не финансово, так хотя бы интеллектуально) смотрели друг на друга, на стены, в окно, в пол — и молчали.
— Глоди, — меня осенило. — А что ты спрашивал про покраску и почему?
Какое, все-таки, счастье, что в детстве я любила органическую химию! Полиэтилен в условиях этого мира, правда, не удержал бы структуру без постоянной магической изоляции, зато целлюлозу тут можно получать в неограниченных количествах из любого растительного сырья, обходясь несложным и малоемким плетением и минимумом хи... нет, алхимических реактивов. Немножко щелока и плетение разделения — и получите многофункциональный материал: хоть нитки из него делай, хоть лаки, хоть взрывчатку... хотя, нет, для взрывчатки еще магокомпонент понадобится, ибо нитроцеллюлоза здесь будет неустойчивой, так что придется ограничиться распылением простых целлюлозных волокон в ограниченном объеме с одновременным воспламенением.
Но не будем о взрывах. Хватит ниток и лака. Правда, для их производства еще уксусная кислота потребуется, но она тут совсем не дефицит. Удивительно, почему это они до таких простых вещей не додумались? Одежда недешева, лаки изготавливают из живицы и костяной выварки, а дармовой материал растет на обочинах.
— А почему ты считаешь, что не додумывались? — перебил меня Глоди. — Мы же умнее вас, наземных, а у нас тоже в последние сто лет ничего серьезного будто и не изобретали. Но это неправда! Изобретают — и прячут подальше, потому что если сам спрячешь, то сможешь этим попользоваться, а отдашь старейшинам — они прикажут разломать и в старый штрек выкинуть.
— Вот на этом мы их и поймаем! — ответила я, ибо вспомнила историю одного хитрого дяди, у которого было несколько тысяч патентов. Он этим хорошо зарабатывал не один десяток лет. Изобретал ерунду, но работающую ерунду, немного меняющую либо производство, либо свойства конечного продукта. После чего предлагал эти патенты крупным корпорациям. Им проще и дешевле было заплатить хитрому изобретателю и положить идеи под сукно, чем потом столкнуться с применением эффективного изобретения у конкурента. Дядька, конечно, миллионером не стал, но прожил безбедную жизнь. Все бы это ничего — и корпорации не обеднели, и хитрец заработал совершенно законно, только ведь и с реальными, нужными изобретениями поступали точно так же, и чем крупнее, чем серьезнее становились корпорации, тем меньше они хотели что-либо менять... ну, разве, кроме упаковки и рекламных слоганов.
